И старшина роты Рюнк признал, что стреляет Кальм ловко. «Варила бы твоя башка получше, можно бы на тебя надеяться»,— эти слова припомнились Кальму теперь, когда он начал чистить свою винтовку. В тот раз он стрелял из чужого оружия, теперь чистит свое.
Свое оружие.
За ним закрепили винтовку № 489 753.
Значит, им, эстонцам, все же дали оружие? И если уж доверили оружие, то наверняка пошлют на фронт.
Доверяют?
Да, доверяют. Рюнк прав. Агур прав. И Тяэгер имел право кричать на него, Кальма, чтобы он наконец заткнулся и перестал бесконечно грызть другим душу.
Хорошее, новехонькое, замечательное оружие.
Неужели действительно прав политрук, который говорит, что их отправка в трудармию была случайной ошибкой, что это были организационные трудности, что это не характеризует отношение советской власти к эстонскому народу, а лишь показывает, что из-за трудностей отступления не смогли все оценить и наладить так, как следовало?
Номер винтовки он запомнит.
489 753.
И что только думает о нем Кирсти?
489 753.
Кальм разглядывал винтовку, как чудо, на ум приходили странные мысли. Вийес давно вычистил свое оружие и уже в который раз рассказывал, какое сильное впечатление произвел он на Кирсти Сарапик. Агур уже цеплялся к Кальму, что, мол, он баклуши бьет, но Рюнк утихомирил его. Пусть парень подумает, раз ему хочется. Потому что подумать ему нужно.
— Орудия уже подходят,— сообщил Вески.— Приказано завтра на станцию с лошадьми явиться.
Тяэгер разобрал свой легкий пулемет и тщательно осматривал каждую деталь.
— Смотри, Вальтер, внимательно смотри, втолковывал он своему помощнику.— Ты должен знать «Дегтярева» так же хорошо, как я. У нас должна быть толковая машинка. Брак мы не примем,— говорил он, словно у прилавка какую-то покупку выбирал.— Наш пулемет должен строчить, как часы. Плохого инструмента я не терплю.
— Русская винтовка — лучшая в мире,— сказал Вески.— А вот лучше ли «Дегтярев», чем «мадсен», этого я не знаю.
Винтовка и пулемет свой век отжили, — высказал свое соображение Тислер.— Теперь оружие — это автоматы и минометы.
— Человек важнее, чем оружие. Настоящий мужчина и с обычной винтовкой чудеса делает, — утверждал Рюнк.
— Не агитируй,— сказал Вески.— С ружьем на танк не пойдешь.
— Кончаше трен,— произнес Тяэгер,— в ушах гудит. Вдруг что-то вызвало его подозрение. Он заметит, что лейтенант Аава и Симуль стоят тут же, и фамильярно обратился к первому:
— Будь добр, командир, посмотри. Спусковая пружина, кажется, слабовата.
— Товарищ младший сержант, разве вы не знаете, как обращаются к командиру? — резко сказал Симуль.
Тяэгер исподлобья бросил на него недовольный взгляд. Он не обратил внимания на слова Симуля и вернулся на свое место.
— Товарищ младший сержант! — повысил голос младший лейтенант, но Аава махнул рукой и направился к Тяэгеру. Обиженный Симуль долго искоса поглядывал на бойцов, потом подошел к Кальму.— Красноармеец Кальм, почему вы затягиваете выполнение полученного задания — чистку выданного оружия?
Кальм как будто очнулся. Он не сразу понял, чего от него хотя г. Потом понял, покраснел и медленно вынул замок из винтовки.
Слова командира взвода подействовали на Кальма, как пощечина. Он очистил винтовку от тавота или черт его знает какой смазки, смазал замок и канал ствола и поставил в пирамиду.
489 753.
Номер винтовки запомнился.
Вийес предложил ему табаку.
— Знаешь, Кирсти остается моей мечтой, поверь мне. Это ничего не значит, что я в деревню бегаю. Тянет меня к женщинам, вот несчастье. Клавдия Степановна, горячая вдова, не мечта, а грех. Она хороший человек, ей-богу. Я схватил ее за плечи. Как электрической искрой ударило. Она может сжечь, эта Клавдия. Почти год я обнимал женщин только во сне, а теперь рядом с ними прямо слабею. Поцеловать она не позволила, руку оттолкнула. Но я знаю женщин, Сперва они все строптивы, но и они из мяса и крови. Влюбился по уши... Сегодня пойду в самоволку. А потом будь хоть что. Симуль —скотина, но я рискну. Присоединяйся!
Кальм и не слушал болтовню Вийеса. В голове кружились противоречивые мысли. Им, эстонцам, дали оружие. Политрук прав.,. Нет, нет, нет! Так просто его вокруг пальца не обведешь. Он не Симуль, который в трудармии подъезжал к кладовщице и спекулировал хлебом. В трудармии говорил о любви к родине, а теперь перед политруком и комиссаром прямо из кожи вон лезет.
К ним подошел Рюнк:
— Теперь веришь?
Кальм пробурчал в ответ что-то неопределенное. Он едва не выпалил по своей привычке, что оружие они могут ему дать, могут даже послать на фронт, но будет ли он там воевать — это дело другое, но что-то удержало его.
Рюнк продолжал:
— Теперь и слепому ясно, что скоро мы выступим на фронт.
— Фронт меня не радует,— сказал Кальм.
— Самое страшное — остаться калекой,— произнес Вийес.
— Не во всех попадает,— заметил Рюнк.
— Не все возвращаются,— утверждал Вийес.— Деревни полны вдов. С одной я познакомился. Молния. Влюбился. По уши.
— Во время освободительной войны 1 я бы первый на фронт стремился,— сказал Кальм.
— Война есть война,— заявил Вийес.— Везде убивают и калечат.
— Нет, это было другое дело,— высказал свое мнение Кальм.
Рюнк стал серьезным:
— Был я на войне, которую ты называешь освободительной.
Кальм удивленно посмотрел на него.
— Да. Принимал в ней участие. Добровольцем. На фронте заболел кровавым поносом. Потом попал в Тар-
1 Так буржуазные историки называли войну против Красной гвардии.
туский запасной батальон. Когда там каждого десятого вывели из строя и поставили к стенке, понял, что поступил глупее последнего дурня.
— Почему их расстреляли? — взволнованно спросил Кальм.
— Бунтовали. Не стремились умирать за Эстонию буржуев. Не хотели идти против рабочих, защитников Эстонии.
Кальм разволновался:
— Ты не врешь?
— Чего ему врать? — спросил Вийес— Сын нашего хозяина за расстрел бунтовщиков получил крест на грудь. Спьяну хвастал этим.
Кальм замолчал. Весь вечер он был молчалив. Что же должен делать он, Энн Кальм, если хочет остаться верным своему народу? Бросить винтовку и сбежать? Сдаться на фронте в плен? Просто беречь свою шкуру? Симулировать какую-нибудь болезнь, попросить кого-нибудь «устроить» ему легкое ранение? Или воевать, воевать всерьез, не щадя себя? Рюнку все ясно, хотя его жизнь, как выяснилось, была очень сложной. Сейчас Рюнк твердо за русских, хотя в молодости воевал против них. На обвинение, что он не любит своей родины, Рюнк, не моргнув глазом, отвечал, что любовь к родине и заставляет его воевать вместе с русским народом против немецких фашистов.
Все новые и новые вопросы вертелись в голове у Кальма. Поэтому-то он и молчал.
Ложась спать, Тяэгер сладко зевнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Свое оружие.
За ним закрепили винтовку № 489 753.
Значит, им, эстонцам, все же дали оружие? И если уж доверили оружие, то наверняка пошлют на фронт.
Доверяют?
Да, доверяют. Рюнк прав. Агур прав. И Тяэгер имел право кричать на него, Кальма, чтобы он наконец заткнулся и перестал бесконечно грызть другим душу.
Хорошее, новехонькое, замечательное оружие.
Неужели действительно прав политрук, который говорит, что их отправка в трудармию была случайной ошибкой, что это были организационные трудности, что это не характеризует отношение советской власти к эстонскому народу, а лишь показывает, что из-за трудностей отступления не смогли все оценить и наладить так, как следовало?
Номер винтовки он запомнит.
489 753.
И что только думает о нем Кирсти?
489 753.
Кальм разглядывал винтовку, как чудо, на ум приходили странные мысли. Вийес давно вычистил свое оружие и уже в который раз рассказывал, какое сильное впечатление произвел он на Кирсти Сарапик. Агур уже цеплялся к Кальму, что, мол, он баклуши бьет, но Рюнк утихомирил его. Пусть парень подумает, раз ему хочется. Потому что подумать ему нужно.
— Орудия уже подходят,— сообщил Вески.— Приказано завтра на станцию с лошадьми явиться.
Тяэгер разобрал свой легкий пулемет и тщательно осматривал каждую деталь.
— Смотри, Вальтер, внимательно смотри, втолковывал он своему помощнику.— Ты должен знать «Дегтярева» так же хорошо, как я. У нас должна быть толковая машинка. Брак мы не примем,— говорил он, словно у прилавка какую-то покупку выбирал.— Наш пулемет должен строчить, как часы. Плохого инструмента я не терплю.
— Русская винтовка — лучшая в мире,— сказал Вески.— А вот лучше ли «Дегтярев», чем «мадсен», этого я не знаю.
Винтовка и пулемет свой век отжили, — высказал свое соображение Тислер.— Теперь оружие — это автоматы и минометы.
— Человек важнее, чем оружие. Настоящий мужчина и с обычной винтовкой чудеса делает, — утверждал Рюнк.
— Не агитируй,— сказал Вески.— С ружьем на танк не пойдешь.
— Кончаше трен,— произнес Тяэгер,— в ушах гудит. Вдруг что-то вызвало его подозрение. Он заметит, что лейтенант Аава и Симуль стоят тут же, и фамильярно обратился к первому:
— Будь добр, командир, посмотри. Спусковая пружина, кажется, слабовата.
— Товарищ младший сержант, разве вы не знаете, как обращаются к командиру? — резко сказал Симуль.
Тяэгер исподлобья бросил на него недовольный взгляд. Он не обратил внимания на слова Симуля и вернулся на свое место.
— Товарищ младший сержант! — повысил голос младший лейтенант, но Аава махнул рукой и направился к Тяэгеру. Обиженный Симуль долго искоса поглядывал на бойцов, потом подошел к Кальму.— Красноармеец Кальм, почему вы затягиваете выполнение полученного задания — чистку выданного оружия?
Кальм как будто очнулся. Он не сразу понял, чего от него хотя г. Потом понял, покраснел и медленно вынул замок из винтовки.
Слова командира взвода подействовали на Кальма, как пощечина. Он очистил винтовку от тавота или черт его знает какой смазки, смазал замок и канал ствола и поставил в пирамиду.
489 753.
Номер винтовки запомнился.
Вийес предложил ему табаку.
— Знаешь, Кирсти остается моей мечтой, поверь мне. Это ничего не значит, что я в деревню бегаю. Тянет меня к женщинам, вот несчастье. Клавдия Степановна, горячая вдова, не мечта, а грех. Она хороший человек, ей-богу. Я схватил ее за плечи. Как электрической искрой ударило. Она может сжечь, эта Клавдия. Почти год я обнимал женщин только во сне, а теперь рядом с ними прямо слабею. Поцеловать она не позволила, руку оттолкнула. Но я знаю женщин, Сперва они все строптивы, но и они из мяса и крови. Влюбился по уши... Сегодня пойду в самоволку. А потом будь хоть что. Симуль —скотина, но я рискну. Присоединяйся!
Кальм и не слушал болтовню Вийеса. В голове кружились противоречивые мысли. Им, эстонцам, дали оружие. Политрук прав.,. Нет, нет, нет! Так просто его вокруг пальца не обведешь. Он не Симуль, который в трудармии подъезжал к кладовщице и спекулировал хлебом. В трудармии говорил о любви к родине, а теперь перед политруком и комиссаром прямо из кожи вон лезет.
К ним подошел Рюнк:
— Теперь веришь?
Кальм пробурчал в ответ что-то неопределенное. Он едва не выпалил по своей привычке, что оружие они могут ему дать, могут даже послать на фронт, но будет ли он там воевать — это дело другое, но что-то удержало его.
Рюнк продолжал:
— Теперь и слепому ясно, что скоро мы выступим на фронт.
— Фронт меня не радует,— сказал Кальм.
— Самое страшное — остаться калекой,— произнес Вийес.
— Не во всех попадает,— заметил Рюнк.
— Не все возвращаются,— утверждал Вийес.— Деревни полны вдов. С одной я познакомился. Молния. Влюбился. По уши.
— Во время освободительной войны 1 я бы первый на фронт стремился,— сказал Кальм.
— Война есть война,— заявил Вийес.— Везде убивают и калечат.
— Нет, это было другое дело,— высказал свое мнение Кальм.
Рюнк стал серьезным:
— Был я на войне, которую ты называешь освободительной.
Кальм удивленно посмотрел на него.
— Да. Принимал в ней участие. Добровольцем. На фронте заболел кровавым поносом. Потом попал в Тар-
1 Так буржуазные историки называли войну против Красной гвардии.
туский запасной батальон. Когда там каждого десятого вывели из строя и поставили к стенке, понял, что поступил глупее последнего дурня.
— Почему их расстреляли? — взволнованно спросил Кальм.
— Бунтовали. Не стремились умирать за Эстонию буржуев. Не хотели идти против рабочих, защитников Эстонии.
Кальм разволновался:
— Ты не врешь?
— Чего ему врать? — спросил Вийес— Сын нашего хозяина за расстрел бунтовщиков получил крест на грудь. Спьяну хвастал этим.
Кальм замолчал. Весь вечер он был молчалив. Что же должен делать он, Энн Кальм, если хочет остаться верным своему народу? Бросить винтовку и сбежать? Сдаться на фронте в плен? Просто беречь свою шкуру? Симулировать какую-нибудь болезнь, попросить кого-нибудь «устроить» ему легкое ранение? Или воевать, воевать всерьез, не щадя себя? Рюнку все ясно, хотя его жизнь, как выяснилось, была очень сложной. Сейчас Рюнк твердо за русских, хотя в молодости воевал против них. На обвинение, что он не любит своей родины, Рюнк, не моргнув глазом, отвечал, что любовь к родине и заставляет его воевать вместе с русским народом против немецких фашистов.
Все новые и новые вопросы вертелись в голове у Кальма. Поэтому-то он и молчал.
Ложась спать, Тяэгер сладко зевнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69