Я передал ей письмо и карточку, которые мы нашли у Рауднаска, и спросил,- спросил только потому, что обязан был спросить, говорить с ней я не хотел,-не может ли наша часть чем-нибудь помочь ей и сыновьям Виктора Рауднаска. Она ответила, что ей ничего не нужно. Дети, видимо, будут получать пособие и... Когда я уже был в дверях, она спросила, будут ли дети получать пособие, когда она
снова выйдет замуж? Я STOTO не зна i, пробормотал чт~ то и вышел. В этот момент она вскрикнула и прошептала: "Я не верю, не верю..." За эти последние слова и многое простил ей.
- Человек потерял надежду. Устал,- произнес Вески.
Рюик задумчиво сказал:
- Рауднаск чувствовал, что его жена способна сбежать за границу. Помнишь, что он писал? Хорошо и то, что она не оставила детей без родины.
Новичок в отделении, Кристьян Отсник, мобилизованный уже после освобождения Эстонии, жадно следил за рассказом Рюнка
Сярглепп толкнул его в бок и шутливо спросил:
-- Ты женат?
- Нет,- чистосердечно признался тот.- Дезушка в деревне осталась.
- Напиши, чтобы приехала проведать,- посоветовал ему Сярглепп с мудростью опытного фронтовика.- Женщинам верить нельзя. Скоро, наверное, опять поедем на фронт, тогда уж ты ее не обнимешь. Не вешай голову. Война долго не продлится. Самое большее - полгода, и тогда всё. Меня не было три с половиной года, а это уже срок немалый.
- И ждала?
- Ждала. Смеху было, как я к пей приехал! Дьявольски похорошела. Глазищи, как тарелки, так и сверкают. И не моргнула, когда сообщил, чго я теперь комсомолец. Я тогда для проверки сказал, что вступлю и в партию. А сам искоса поглядываю: как подействует^ А она молодчина, прощебетала, что званием комсомольца и коммуниста не годится кокетничать. Верно сказала. Я, кажется, влюбился. И она, похоже, в меня втрескалась.
- Втрескалась? - Отсник тихонько засмеялся. Сярглепп понял, чго разболтался, как мальчишка, и, чтобы не потерять своего авторитета бывалого фронтовика, сурово спросил:
- Что ты во время оккупации делал?
- В школу ходил, потом прятался у дяди в деревне. А то загнали бы в легион.
- Ну, ты попал в хорошую роту! У Рюнка, у Вески, у меня и у большинства людей за спиной десятки боев, Командир роты Рюнкс плохого слова не скажу, рекомендовал меня в комсомол, но ее ли у тебя ремень слабо затянут или пуговица на шинели болтается, этого он не спустит. Имей в виду. Ему не повезло, жена начала таскаться с фрицами и удрала. Лицо Отсника приняло серьезное выражение.
- От Тяэгера пришло письмо,- сообщил Кальм Воски. - Пишет, что и калекой можно жить. Из госпиталя он еще не вышел, но уже ковыляет на костылях. Клкая-то женщина приносит передачи, а кто такая -не пишет. Наверное, та женщина-токарь, о которой он иногда говорил. Тяэгер желает нам всем счастья, a Tex кто уцелеет до конца войны, приглашает в гости.
- Тяэгера жалко,- сказал Вески.- Плохо без ноги. Ну вот я, к примеру,- какой тогда с меня пахарь был бы? И так-то сдавать стал. Дома еда была пожирнее- так прямо жгло в кишках. Да это пройдет. А вот нога у Виллема не отрастет.
Рюик встал и сказал Кальму:
- Привет от меня, когда будешь писать Тяэгеру. Вески продолжал:
- И от меня привет. Тяэгер прав, мы должны побывать в Берлине. Я все время ругаю и проклинаю войну, но, если нужно, я готов хоть десять ранений перенести, только чтобы свернуть шею Гитлеру и тем, кто его поддерживал. Гитлеру и каждому, кто начнет войну против нас, рабочих людей. Иначе нам своего счастья не удержать.
-- Смеху еще будет...- хотел начать новый рассказ Сярглепп, но перекур окончился.
Кальм вместе с Урметом распиливал очищенные от сучьев и коры ели на стойки в человеческий рост вышиной. Они успели разделать всего одно дерево, когда крикнули, что его ищет какая-то старушка.
5
Эта старушка была его мать.
- В деревне узнали, что в лесу солдаты стоят. Мне сейчас получше, решила пойти и посмотреть. Вдруг и ты здесь. Так и оказалось.
- Так и оказалось.
Больше Энн Кальм ничего не смог сказать.
- Ты стал старше. И сильнее, Уходил совсем мальчишкой.
- Мне было двадцать два года, мама.
- Двадцать два года - это и есть еще мальчишка,-улыбнулась мать.- А вот теперь ты мужчина. Настоящий мужчина.
И Энн улыбнулся.
Мать с бесконечной нежностью смотрела па него. Кальм увидел, что на лице матери морщины и из-под платка выбивались почти совсем седые волосы. Мать стала меньше, и ее руки - не дрожат ли они?
- Дожил бы отец до этого дня... В глазах матери блеснули слезы.
- Когда ты дома был, он не показывал, как ты ему дорог. А когда ты ушел, так только слышно было - "Энн" да "Энн". Он верил, что ты вернешься. Его вера помогла и мне надеяться. Даже когда он в тюрьме был.
- В тюрьме?
- Да, в тюрьме. Рано утром увели из дому. Обвинили, что в сороковом году дал выбрать себя в какой-то профсоюзный комитет. Подозревали в содействии коммунистам. На железную дорогу обратно не взяли, ходил на случайные работы. Последнее время канализационную сеть ремонтировал. Молодых погнали в армию, вот ему и удалось устроиться. В тюрьме его держали год и два месяца. После этого он был на немцев так зол, что... "Парень правильно сделал, что ушел",- несколько раз говорил он. Мы еще спорили из-за этого. А когда немцы начали насильно загонять мужчин в свой легион, я поняла, что он прав... Холодно стоять, давай лучше походим.
- Я отпрошусь. У нас...
- Ладно уж, ведь вечером придешь. Вы ведь сегодня еще не уедете? Нет?.. Это хорошо. Я живу в шести километрах отсюда, в Ванапере. Ты писал в Таллин, а я переехала в деревню, потому и письма не сразу получила. Жена Лакса переслала их мне. Первое письмо сразу не послала, а когда пришло второе, прислала оба сразу. Я ее не обвиняю, она добрый человек, караулила нашу квартиру.
Они медленно шли по шоссе.
- А тебе не попадет, что ты ушел со мной? У меня, сынок, ведь не горит. Ждала до сих пор, скоро четыре года,- до вечера-то подожду.
- Отца жаль,
- Я не могла в городе жить, у каждого разбитого дома все думала: не под этими ли развалинами он погребен?
Оба молчали.
- Что поделаешь, мама... Война...
- Я не обвиняю никого, кроме немцев, это они затеяли войну.
- Ты из-за меня много страдала. Мать удивленно посмотрела на него:
- Сердцем я из-за тебя и впрямь изболелась. Но ты в этом не виноват. Что тебе еще оставалось? Я из-за тебя плакала, не раз думала, что ты уже мертв, но зато мне не приходилось стыдиться тебя.
- Вечером я обязательно приду. Шесть километров- это пустяк. Мы, мама, сотни километров прошли.
Мать все снова смотрела на пего:
- Что означают эти нашивки?
- Младший сержант.
- Ранен ты тоже был?
- Был, а теперь здоров, как бык. Еще крепче, чем раньше.
- Как это случилось? Энн не сразу ответил.
- Под Луками. Ночью.
Теперь в голосе матери послышалось скрываемое волнение:
- А на фронт вы еще пойдете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
снова выйдет замуж? Я STOTO не зна i, пробормотал чт~ то и вышел. В этот момент она вскрикнула и прошептала: "Я не верю, не верю..." За эти последние слова и многое простил ей.
- Человек потерял надежду. Устал,- произнес Вески.
Рюик задумчиво сказал:
- Рауднаск чувствовал, что его жена способна сбежать за границу. Помнишь, что он писал? Хорошо и то, что она не оставила детей без родины.
Новичок в отделении, Кристьян Отсник, мобилизованный уже после освобождения Эстонии, жадно следил за рассказом Рюнка
Сярглепп толкнул его в бок и шутливо спросил:
-- Ты женат?
- Нет,- чистосердечно признался тот.- Дезушка в деревне осталась.
- Напиши, чтобы приехала проведать,- посоветовал ему Сярглепп с мудростью опытного фронтовика.- Женщинам верить нельзя. Скоро, наверное, опять поедем на фронт, тогда уж ты ее не обнимешь. Не вешай голову. Война долго не продлится. Самое большее - полгода, и тогда всё. Меня не было три с половиной года, а это уже срок немалый.
- И ждала?
- Ждала. Смеху было, как я к пей приехал! Дьявольски похорошела. Глазищи, как тарелки, так и сверкают. И не моргнула, когда сообщил, чго я теперь комсомолец. Я тогда для проверки сказал, что вступлю и в партию. А сам искоса поглядываю: как подействует^ А она молодчина, прощебетала, что званием комсомольца и коммуниста не годится кокетничать. Верно сказала. Я, кажется, влюбился. И она, похоже, в меня втрескалась.
- Втрескалась? - Отсник тихонько засмеялся. Сярглепп понял, чго разболтался, как мальчишка, и, чтобы не потерять своего авторитета бывалого фронтовика, сурово спросил:
- Что ты во время оккупации делал?
- В школу ходил, потом прятался у дяди в деревне. А то загнали бы в легион.
- Ну, ты попал в хорошую роту! У Рюнка, у Вески, у меня и у большинства людей за спиной десятки боев, Командир роты Рюнкс плохого слова не скажу, рекомендовал меня в комсомол, но ее ли у тебя ремень слабо затянут или пуговица на шинели болтается, этого он не спустит. Имей в виду. Ему не повезло, жена начала таскаться с фрицами и удрала. Лицо Отсника приняло серьезное выражение.
- От Тяэгера пришло письмо,- сообщил Кальм Воски. - Пишет, что и калекой можно жить. Из госпиталя он еще не вышел, но уже ковыляет на костылях. Клкая-то женщина приносит передачи, а кто такая -не пишет. Наверное, та женщина-токарь, о которой он иногда говорил. Тяэгер желает нам всем счастья, a Tex кто уцелеет до конца войны, приглашает в гости.
- Тяэгера жалко,- сказал Вески.- Плохо без ноги. Ну вот я, к примеру,- какой тогда с меня пахарь был бы? И так-то сдавать стал. Дома еда была пожирнее- так прямо жгло в кишках. Да это пройдет. А вот нога у Виллема не отрастет.
Рюик встал и сказал Кальму:
- Привет от меня, когда будешь писать Тяэгеру. Вески продолжал:
- И от меня привет. Тяэгер прав, мы должны побывать в Берлине. Я все время ругаю и проклинаю войну, но, если нужно, я готов хоть десять ранений перенести, только чтобы свернуть шею Гитлеру и тем, кто его поддерживал. Гитлеру и каждому, кто начнет войну против нас, рабочих людей. Иначе нам своего счастья не удержать.
-- Смеху еще будет...- хотел начать новый рассказ Сярглепп, но перекур окончился.
Кальм вместе с Урметом распиливал очищенные от сучьев и коры ели на стойки в человеческий рост вышиной. Они успели разделать всего одно дерево, когда крикнули, что его ищет какая-то старушка.
5
Эта старушка была его мать.
- В деревне узнали, что в лесу солдаты стоят. Мне сейчас получше, решила пойти и посмотреть. Вдруг и ты здесь. Так и оказалось.
- Так и оказалось.
Больше Энн Кальм ничего не смог сказать.
- Ты стал старше. И сильнее, Уходил совсем мальчишкой.
- Мне было двадцать два года, мама.
- Двадцать два года - это и есть еще мальчишка,-улыбнулась мать.- А вот теперь ты мужчина. Настоящий мужчина.
И Энн улыбнулся.
Мать с бесконечной нежностью смотрела па него. Кальм увидел, что на лице матери морщины и из-под платка выбивались почти совсем седые волосы. Мать стала меньше, и ее руки - не дрожат ли они?
- Дожил бы отец до этого дня... В глазах матери блеснули слезы.
- Когда ты дома был, он не показывал, как ты ему дорог. А когда ты ушел, так только слышно было - "Энн" да "Энн". Он верил, что ты вернешься. Его вера помогла и мне надеяться. Даже когда он в тюрьме был.
- В тюрьме?
- Да, в тюрьме. Рано утром увели из дому. Обвинили, что в сороковом году дал выбрать себя в какой-то профсоюзный комитет. Подозревали в содействии коммунистам. На железную дорогу обратно не взяли, ходил на случайные работы. Последнее время канализационную сеть ремонтировал. Молодых погнали в армию, вот ему и удалось устроиться. В тюрьме его держали год и два месяца. После этого он был на немцев так зол, что... "Парень правильно сделал, что ушел",- несколько раз говорил он. Мы еще спорили из-за этого. А когда немцы начали насильно загонять мужчин в свой легион, я поняла, что он прав... Холодно стоять, давай лучше походим.
- Я отпрошусь. У нас...
- Ладно уж, ведь вечером придешь. Вы ведь сегодня еще не уедете? Нет?.. Это хорошо. Я живу в шести километрах отсюда, в Ванапере. Ты писал в Таллин, а я переехала в деревню, потому и письма не сразу получила. Жена Лакса переслала их мне. Первое письмо сразу не послала, а когда пришло второе, прислала оба сразу. Я ее не обвиняю, она добрый человек, караулила нашу квартиру.
Они медленно шли по шоссе.
- А тебе не попадет, что ты ушел со мной? У меня, сынок, ведь не горит. Ждала до сих пор, скоро четыре года,- до вечера-то подожду.
- Отца жаль,
- Я не могла в городе жить, у каждого разбитого дома все думала: не под этими ли развалинами он погребен?
Оба молчали.
- Что поделаешь, мама... Война...
- Я не обвиняю никого, кроме немцев, это они затеяли войну.
- Ты из-за меня много страдала. Мать удивленно посмотрела на него:
- Сердцем я из-за тебя и впрямь изболелась. Но ты в этом не виноват. Что тебе еще оставалось? Я из-за тебя плакала, не раз думала, что ты уже мертв, но зато мне не приходилось стыдиться тебя.
- Вечером я обязательно приду. Шесть километров- это пустяк. Мы, мама, сотни километров прошли.
Мать все снова смотрела на пего:
- Что означают эти нашивки?
- Младший сержант.
- Ранен ты тоже был?
- Был, а теперь здоров, как бык. Еще крепче, чем раньше.
- Как это случилось? Энн не сразу ответил.
- Под Луками. Ночью.
Теперь в голосе матери послышалось скрываемое волнение:
- А на фронт вы еще пойдете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69