— Риск есть, я не скрываю. Но разве здесь нет риска? Здесь в тысячу раз больше возможностей погибнуть. И, кроме того, помнишь, что я говорил тебе в поезде? Тебе не доверяют. Рано или поздно арестуют. Разве легче умереть в лагере для заключенных?
Кальму показалось, что стало тише. Больше он не слышал воя снарядов и мин. Только «максим», пулемет их батальона, нервно постреливал короткими очередями.
Вдруг зазвучала громкая речь на эстонском языке. Голос доносился оттуда, откуда днем, угрожающе покачиваясь, появились танки. Казалось, что заговорили низкие облака, сама ночь.
— Эстонские парни, переходите! Получите хлеба и еды, к сочельнику будете дома!
Металлический голос громкоговорителя умолк, потом снова повторил эти же слова.
— Слышал? — прохрипел Рейноп.— Нас, эстонцев, ждут!
В висках Кальма бил молот. В голове беспорядочно мелькали мысли. Он не может пошевелить рукой. Мама. Барак в лесу, Бежит Тяэгер. Вдруг на него смотрит Кирсти. Вийес дрожит в воронке от снаряда... «Эстонские парни, переходите!» Рейноп вскочил:
— Пошли. Позови своих друзей.
Куда он пойдет? Как он вдруг пойдет? Один. В ночном мраке. Как вор. Ведь его товарищи останутся здесь.
Вдруг сердито залаял пулемет. Кальм понял, что стрелял Тяэгер.
— Не пойдешь? Предатель!
Предатель! Он, Кальм, предатель? Кого же он предает? Разве переход не предательство? Ведь тогда он предаст тех, кто доверил ему винтовку. А остаться здесь? Тоже предательство? Все считают его предателем. Мати. И Кирсти. Почему?
— Предатель! — снова прошипел Рейноп.
Рука Кальма потянулась за винтовкой. Зачем — этого он не мог объяснить себе ни теперь, ни позднее. Он лишь чувствовал, что Мати не имеет права так назьн вать его, что ни он, ни Мати не знают, что никто не знает, не знает и голос, зовущий их домой, кто из эстонцев предатель, а кто нет. И он хотел сказать это Мати. Повернулся, но оттуда, где стоял Рейноп, сверкнул ослепляющий свет, и он упал на спину в яму, которую сам выскреб в мерзлой земле. Он не ощутив боли падения, как не ощутил и боли в груди. Он еще попытался приподняться, что-то сказать Мати, но вместо слов изо рта хлынула кровь, и он потерял сознание.
VI
1
Литературный сотрудник дивизионной газеты Кирсти Сарапик находилась на командном пункте полка. Вокруг по-прежнему рвались снаряды. Как и раньше, трещали автоматы и пулеметы. Треск и грохот то усиливались до гигантского, тысячеголосого хора, то затихали, и ясно слышались отдельные очереди и выстрелы. Лишь когда заговорил фашистский громкоговоритель, на несколько секунд стало тихо.
Командир полка требовал информации от батальонов, штаб дивизии запрашивал то же от командира полка.
Кирсти поняла, что у полковника Ратаса и у самого-то не было полной ясности о позиции батальонов.
Самые противоречивые сообщения приходили из второго батальона. Потом прервалась связь с третьим батальоном, и вдруг возник слух, что капитан Сауэр вместе со своей частью перешел на сторону врага. Но вскоре Сауэр доложил по радио, что батальон находится на той же черте, где был в девятнадцать ноль-ноль. Командир второго батальона упорно просил подкрепления— у него якобы большие потери. Командир полка сам пошел туда и вскоре отдал распоряжение послать в подкрепление второму батальону стоявшую в резерве роту автоматчиков.
Через час Кирсти встретила полковника Ратаса.
— Кирсти, немедленно отправляйтесь в редакцию, — Посоветовал ей командир полка.— Здесь можно черт-те ожидать.
Кирсти не пошла. Вторично она встретила полковника после неудачной контратаки полка.
Ратае устало улыбнулся.
— Младший лейтенант Сарапик,— попытался он пошутить,— я приказываю вам немедленно удалиться. — Но тут же махнул рукой и скрылся в штабной землянке, где его ожидал командир дивизии.
Кирсти знала о критическом положении полка, В Малышейкове, которое еще утром было в их руках, теперь находились немцы. Батальон капитана Сауэра, который до ночной контратаки не уступил врагу ни пяди земли и являлся главной силой контрудара, вынужден был в связи с большими потерями отступить, Из второго батальона около ста человек попало в плен. Утром можно было ожидать нового наступления немцев.
И Кирсти устала. Ей тоже не удалось поспать. Весь день и полночи ходила она по подразделениям. Редактор ожидал от нее красочного описания героических дел. Она разговаривала с командирами и политработниками, записала имена многих бойцов, но материала, которого хотел редактор, у нее не было.
Когда она попала под огневой налет немецких шестиствольных минометов, ей показалось героизмом уже то, что люди, лежа в перемешанной со снегом глинистой жиже, сохраняют самообладание. Размышляя так, она лежала на склоне холма и с замиранием сердца ожидала угрожающего воя новых мин. А еще впереди, в боевых порядках рот, мины рвались беспрерывно, И до нее донесся грохот вражеских танков, и она не сомневаясь назвала бы героем каждого, кто, несмотря на рвущиеся вокруг снаряды и свистящие пули, стреляет по танку или по наступающим вражеским солдатам. Мысль эта показалась ей, правда, шаблонной, но она не могла выразить ее иначе, чем это сделали до нее тысячи репортеров.
Впрочем, даже если бы ей удалось написать об этом новыми, хорошими и меткими словами, то и тогда это не удовлетворило бы редактора. Для редактора — нет, почему только для редактора, и для нее самой, для многих других журналистов и читателей — понятие «героическое» означает что-то особое, неповторимое. Герой совершает бросок под вражеский танк со связкой гранат. Он направляет свой горящий самолет на немецкую транспортную колонну с боеприпасами. Во время атаки он первый добегает до вражеских окопов и приканчивает штыком десяток фашистов. И все, что он совершает,— необычайное, особенное, небывалое. Но не кроется ли героизм в простом мужественном сопротивлении, в само собой разумеющемся выполнении солдатских обязанностей?
Кирсти считала, что кроется. Но это не мешало ей искать факты для описания такого геройского дела, ради которого редактор и послал ее в подразделения.
Она решила пойти в штаб дивизии, а оттуда в редакцию. Было темно, как в мешке, дорога незнакомая, холмы похожи один на другой. Невольно стало страшно, А что чувствует солдат, который должен наступать в этой темноте, в тумане, да к тому же еще под огнем? Каждое мгновение его может поразить пуля или разорвать мина. И все же он стремится вперед, не заботясь о себе. Что-то, что сильнее инстинкта самосохранения, толкает его. Разве это не героизм? Да! Даже если бой не дает результата.
Наконец Кирсти добралась до палаток санчасти. Сквозь щели в стенах полуразвалившегося здания просачивался свет. Там был устроен приемный пункт, где перевязывали раненых и делали неотложные операции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Кальму показалось, что стало тише. Больше он не слышал воя снарядов и мин. Только «максим», пулемет их батальона, нервно постреливал короткими очередями.
Вдруг зазвучала громкая речь на эстонском языке. Голос доносился оттуда, откуда днем, угрожающе покачиваясь, появились танки. Казалось, что заговорили низкие облака, сама ночь.
— Эстонские парни, переходите! Получите хлеба и еды, к сочельнику будете дома!
Металлический голос громкоговорителя умолк, потом снова повторил эти же слова.
— Слышал? — прохрипел Рейноп.— Нас, эстонцев, ждут!
В висках Кальма бил молот. В голове беспорядочно мелькали мысли. Он не может пошевелить рукой. Мама. Барак в лесу, Бежит Тяэгер. Вдруг на него смотрит Кирсти. Вийес дрожит в воронке от снаряда... «Эстонские парни, переходите!» Рейноп вскочил:
— Пошли. Позови своих друзей.
Куда он пойдет? Как он вдруг пойдет? Один. В ночном мраке. Как вор. Ведь его товарищи останутся здесь.
Вдруг сердито залаял пулемет. Кальм понял, что стрелял Тяэгер.
— Не пойдешь? Предатель!
Предатель! Он, Кальм, предатель? Кого же он предает? Разве переход не предательство? Ведь тогда он предаст тех, кто доверил ему винтовку. А остаться здесь? Тоже предательство? Все считают его предателем. Мати. И Кирсти. Почему?
— Предатель! — снова прошипел Рейноп.
Рука Кальма потянулась за винтовкой. Зачем — этого он не мог объяснить себе ни теперь, ни позднее. Он лишь чувствовал, что Мати не имеет права так назьн вать его, что ни он, ни Мати не знают, что никто не знает, не знает и голос, зовущий их домой, кто из эстонцев предатель, а кто нет. И он хотел сказать это Мати. Повернулся, но оттуда, где стоял Рейноп, сверкнул ослепляющий свет, и он упал на спину в яму, которую сам выскреб в мерзлой земле. Он не ощутив боли падения, как не ощутил и боли в груди. Он еще попытался приподняться, что-то сказать Мати, но вместо слов изо рта хлынула кровь, и он потерял сознание.
VI
1
Литературный сотрудник дивизионной газеты Кирсти Сарапик находилась на командном пункте полка. Вокруг по-прежнему рвались снаряды. Как и раньше, трещали автоматы и пулеметы. Треск и грохот то усиливались до гигантского, тысячеголосого хора, то затихали, и ясно слышались отдельные очереди и выстрелы. Лишь когда заговорил фашистский громкоговоритель, на несколько секунд стало тихо.
Командир полка требовал информации от батальонов, штаб дивизии запрашивал то же от командира полка.
Кирсти поняла, что у полковника Ратаса и у самого-то не было полной ясности о позиции батальонов.
Самые противоречивые сообщения приходили из второго батальона. Потом прервалась связь с третьим батальоном, и вдруг возник слух, что капитан Сауэр вместе со своей частью перешел на сторону врага. Но вскоре Сауэр доложил по радио, что батальон находится на той же черте, где был в девятнадцать ноль-ноль. Командир второго батальона упорно просил подкрепления— у него якобы большие потери. Командир полка сам пошел туда и вскоре отдал распоряжение послать в подкрепление второму батальону стоявшую в резерве роту автоматчиков.
Через час Кирсти встретила полковника Ратаса.
— Кирсти, немедленно отправляйтесь в редакцию, — Посоветовал ей командир полка.— Здесь можно черт-те ожидать.
Кирсти не пошла. Вторично она встретила полковника после неудачной контратаки полка.
Ратае устало улыбнулся.
— Младший лейтенант Сарапик,— попытался он пошутить,— я приказываю вам немедленно удалиться. — Но тут же махнул рукой и скрылся в штабной землянке, где его ожидал командир дивизии.
Кирсти знала о критическом положении полка, В Малышейкове, которое еще утром было в их руках, теперь находились немцы. Батальон капитана Сауэра, который до ночной контратаки не уступил врагу ни пяди земли и являлся главной силой контрудара, вынужден был в связи с большими потерями отступить, Из второго батальона около ста человек попало в плен. Утром можно было ожидать нового наступления немцев.
И Кирсти устала. Ей тоже не удалось поспать. Весь день и полночи ходила она по подразделениям. Редактор ожидал от нее красочного описания героических дел. Она разговаривала с командирами и политработниками, записала имена многих бойцов, но материала, которого хотел редактор, у нее не было.
Когда она попала под огневой налет немецких шестиствольных минометов, ей показалось героизмом уже то, что люди, лежа в перемешанной со снегом глинистой жиже, сохраняют самообладание. Размышляя так, она лежала на склоне холма и с замиранием сердца ожидала угрожающего воя новых мин. А еще впереди, в боевых порядках рот, мины рвались беспрерывно, И до нее донесся грохот вражеских танков, и она не сомневаясь назвала бы героем каждого, кто, несмотря на рвущиеся вокруг снаряды и свистящие пули, стреляет по танку или по наступающим вражеским солдатам. Мысль эта показалась ей, правда, шаблонной, но она не могла выразить ее иначе, чем это сделали до нее тысячи репортеров.
Впрочем, даже если бы ей удалось написать об этом новыми, хорошими и меткими словами, то и тогда это не удовлетворило бы редактора. Для редактора — нет, почему только для редактора, и для нее самой, для многих других журналистов и читателей — понятие «героическое» означает что-то особое, неповторимое. Герой совершает бросок под вражеский танк со связкой гранат. Он направляет свой горящий самолет на немецкую транспортную колонну с боеприпасами. Во время атаки он первый добегает до вражеских окопов и приканчивает штыком десяток фашистов. И все, что он совершает,— необычайное, особенное, небывалое. Но не кроется ли героизм в простом мужественном сопротивлении, в само собой разумеющемся выполнении солдатских обязанностей?
Кирсти считала, что кроется. Но это не мешало ей искать факты для описания такого геройского дела, ради которого редактор и послал ее в подразделения.
Она решила пойти в штаб дивизии, а оттуда в редакцию. Было темно, как в мешке, дорога незнакомая, холмы похожи один на другой. Невольно стало страшно, А что чувствует солдат, который должен наступать в этой темноте, в тумане, да к тому же еще под огнем? Каждое мгновение его может поразить пуля или разорвать мина. И все же он стремится вперед, не заботясь о себе. Что-то, что сильнее инстинкта самосохранения, толкает его. Разве это не героизм? Да! Даже если бой не дает результата.
Наконец Кирсти добралась до палаток санчасти. Сквозь щели в стенах полуразвалившегося здания просачивался свет. Там был устроен приемный пункт, где перевязывали раненых и делали неотложные операции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69