- Оставайтесь здесь,- как само собой разумеющееся сказала Кирсти.
Она постелила Кальму на полу, а сама легла на диване. Кирсти казалось, что Энн не спал. И она сама тоже не спала. "Это, наверное, от кофе",- думала она. В эгу ночь Кирсти спросила себя, кто для нее Энн Кальм.
Но так и не нашла ответа.
Утром Энн сказал ей:
- Я люблю вас. Я поклялся себе, что никогда не скажу вам об этом. Но я не могу иначе. Я люблю вас давно. С нашей первой встречи. Теперь вы знаете.
Кирсти пристально смотрела ему в глаза. Она подошла к Кальму, тот хотел обнять ее. Кирсти резко отодвинулась.
- Проводите меня в редакцию.
Энн проводил ее. Они молча шли по улицам.
- До свидания,- сказала Кирсти, прощаясь.- Я жду вас.
И все.
После этого посещения Кирсти часто ловила себя на том, что думает об Энне. Она была рассеянна, беспокойна. Ей не хватало Энна. Кирсти ждала его, скучала по нему.
Это любовь, призналась она себе.
Нет, нет, нет, это не любовь!
Разве она не верила, что любит Рейна? Что если не любит Рейна, то полюбит его? И все же ока ошиблась.
Еще раз ошибиться Кирсти не хотела.
Она боялась ошибиться, но с каждым днем все сильнее хотела новой встречи. Ей казалось, что, увидев снова Энна, она окончательно разберется в своих чувствах. Наконец она решила поехать в дивизию. Это было легко - именно она занималась в редакции материалами о действиях корпуса.
В дивизию Кирсти поехала на старом, дребезжащем "оппеле". Всю дорогу она думала о Кальме. Она волновалась, чувствовала себя несказанно счастливой.
В дивизии выяснилось, что рота Энна (она забыла, что раньше называла ее ротой Рейна) работает в лесу. До места их работы было несколько десятков километров. Быстро найдя нужных ей людей, заказав статьи, она приказала шоферу ехать дальше.
Она торопила шофера. Тот ругал плохую дорогу, но делал что мог. И здесь, в качающейся, громыхающей и чихающей машине, Кирсти призналась себе, что любиг Энна.
4
Третий батальон копал на побережье рвы. Седьмая рота работала в тридцати километрах от берега, в лесу.
Там, у реки, все и произошло.
Люди сидели у костра - перекур. Вески, только что вернувшийся из отпуска, рассказывал:
- Дочь меня не узнала, честное слово. Ведь когда я уходил, ей было всего три года. "Ты, дядя, и есть мой папа?" - спросила она у меня. Чудно было. Такая большая уже вытянулась. Белокурая, как и Юта. Глаза Юты и голос Юты. А сама Юта похудела. И постарела. Заботы и горе... А ведь она еще молода, в ее годы стареть рановато. А она меня все уверяла, что я каким был, таким и остался, но тут она сочиняла. Деревенские старухи, увидев меня, качали головами: "Юри как Юри, вот только поседел..." Ох, братва, золотая женщина Юта! Ни разу глаз не отвела, когда я на нее смотрел. Плакала от радости. Я и сам чуть-чуть не заревел. А спать ложились, так застыдилась, как девка,- чудные все же женщины... На рабааугуского Сасся сердита, Сассь сперва такой слабенький был, ходил да приговаривал: "Живи себе на моей земле, свои люди... Что е того, что Юри ушел, раз такой приказ был! Он ведь не вернется больше. Жаль беднягу, хороший был батрак. А из-за того, что Юри свою избушку на моей земле сколотил, я на тебя зла не таю. Такое уж время было". Потом стал приставать. Все "Юточка"да "Юточ-ка"... У меня в глазах почернело, когда об этом услыхал. С лапами полез, прямо силой. Но Юта не уступила,- тогда он начал угрожать и пугать. Наконец прогнал. Старостой он не был, но с немцами хороводился. Хитрый, сволочь. Теперь боится Юты. И ненавидит... Да-да, Сассь остался. Я знал, что никуда он от своей усадьбы не уйдет. Я уже тогда, когда фронт перекатился через рабааугуские земли, сказал это Кальму, он может подтвердить. Сассь к своему добру приклеился, как клещ, свою землю и дом он ни за что не бросит. Теперь надеется на свою хитрость. Людям из волиспол-кома уже головы задурил. Привез добровольно две тонны зерна в фонд победы - прямо советский патриот. От меня Сассь держался в стороне. Боится, сволочь. Перед отъездом я его отыскал. Предупредил, что если; кто хоть пальцем тронет Юту, отвечать будет он. Он и никто иной. Приду и застрелю его, как собаку. А то еще натравит "лесных братьев" на Юту. Я не сомневаюсь, что Сассь связан с бандитами. Его сын, говорят, где-то прячется, на свет божий выйти не осмеливается - лапы в крови.
Вески умолк, поправил огонь и вздохнул:
- Десять дней - чертовски короткое время. А как в усадьбе мужская рука нужна...
- Ох и смеху было, когда я родителей отыскал! - торопливо стал рассказывать Сярглепп.- Мама и слова вымолвить не смогла. Как услыхала, что я теперь комсомолец, так чуть сознание не потеряла. Хорошая она, но в голове мусору полно и все горюет о сгоревшем доме. Папахен тоже: так, мол, и сяк... Рассердили меня. Тут я во весь голос рявкнул, что и в партию еще вступлю. Это их сразило. И маму, и папахена, и теток... Мололи что-то непонятное... Придется мне после войны заняться воспитанием родителей.
Рюнк молча курил. Вески обратился к нему:
- Не слыхал, когда нас на фронт отправят?
Старшииа роты не ответил на вопрос. Он бросил окурок в огонь и сказал:
- Я разыскал родных Рауднаска.
- Нашел?
- Зря Мянд меня посылал. Мне в таких делах не Dejer. Квартиру нашел довольно скоро. Постучал. Дверь открыл какой-то ьерзила. Спрашиваю: "Здесь ли живет Айли Рауднаск?" - "Здесь,- отвечает.- Что вам от нее нужно?" Меня прямо передернуло. Но виду не подал, спокойно сказал, что меня прислал Виктор Рауднаск. Я ведь и верно от пего пришел. Тут мужчина куда-то ушел, вскоре в прихожую вышла женщина, пригласила меня в комнату, попросила сесть. Я сел и говорю, что хочу кое-что сообщить ей о Викторе. "Очень интересно,- замети па она. Представляешь себе - сочень интересно". Если бы Рауднаск для нее что-то значил, она бы почувствовала. А она - сочень интересно". А я даже взял ее за руки, боялся, что она, услышав о его смерти, в обморок упадет. Этакий осел! Это я о себе. Я вел себя как последний дурак. Начал осторожно говорить, что служил с Виктором в одной роте и так далее. "С ним что-нибудь случилось?" - вскоре прервала она меня. Спросила это равнодушно, будто мы говорили о чужом человеке. У меня защемило сердце. Рауднаск три года думал только о ней, а она сидит и равнодушно слушает... Но я все еще надеялся, сжал ей руки и сказал, что он тяжело ранен на Сырве. с Он умер",- всхлипнула жена Рауднаска, опустила голову и сидела так несколько минут. Потом встала и спросила, не выпью ли я чаю. Поверь, Юри, мне хотелось закричать. Мне показалось, что предо мной стоит не жена Рауднаска, а Вильма. Жутко стало. Я уверял себя, что эта Айли просто умеет держать себя в руках и не хочет показать свою боль мне, чужому человеку. Я не буду утверждать, что она не жалела Виктора. Но так не ведет себя человек, потерявший то, что ему дороже всего, единственное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69