вместо Кальма назначил вторым номером Лийаса. Тяэгер обратился с просьбой восстановить справедливость к политруку — тот, похоже, человек понимающий. Но ни Мянд, ни командир роты лейтенант Аава не захотели помочь. Да и сам Кальм махнул рукой — ему, кажется, действительно было безразлично, что с ним происходит. В конце концов, они ведь остались в одном отделении.
Старшиной роты назначили человека с обмороженными ногами, который в карантине спал рядом с Тяэге-ром. В тот день, когда Симуль вызвал в землянку по.-литрука, Тяэгер разговорился с этим человеком. Звали его Отто Рюнк. Мобилизован, как и Тяэгер. Но в труд-армии он не был.
— Можешь благодарить бога,— сказал ему Тяэгер. Потом ему было совестно. Потому что Рюнк пережил
страшные дни блокады Ленинграда.
— Собак вы ели? — спросил Тяэгер.
— Кое-кто ел и собак.
— Непохороненные трупы валялись на улицах?
— Валялись.
— Бомбил крепко?
— Бомбил.
— Что ты там делал?
— Три недели был в госпитале. Немецкий самолет расстреливал тонущих — наш корабль потопили. Меня ранило в плечо. Потом был на оборонных работах. Потом — на фронте. Снова ранило. Не хотел из Ленинграда уходить. Но дали команду — в эстонскую дивизию.
На следующий день Тяэгер сказал Рюнку:
— Забудь.
Рюнк не понял,
— Я вчера глупости говорил. Будто тебе повезло, что в трудармию не попал. Забудь об этом.
— И повезло, В Ленинграде смерть была ближе и голод сильнее. Но я не жалею, что остался там.
— Ты в партии?
— Нет,— ответил Рюнк.
Почему-то Тяэгер ожидал другого ответа.
Он говорил с Рюнком о многом. О войне, о сражениях под Москвой и Ленинградом и о том, кто где работал до войны. О родных, Рюнк — каменщик, женат, имеет ребенка. Рассказал Рюнк и о своем брате, который спрятался от мобилизации. Кто его знает, что он теперь там, в Эстонии, наделать может...
Рюнк понравился Тяэгеру.
— Со старшиной нам, кажется, повезло,— сказал он Кальму.
Тот равнодушно пожал плечами.
По мнению Кальма, ничего не изменилось. Был барак, здесь землянка. Земляной пол и затхлый запах погреба. Сумрак. Нары.
— Здесь я опять чувствую себя человеком,— убеждал его Тяэгер.— Еще разобьем фрицев и вернемся домой настоящими мужчинами.
Кальм скептически кривил губы.
— Шамовка поплотнее и одежда получше,— утверждал Тяэгер.
— Пятиконечная звезда на пилотке,— укусил теперь Кальм.
— А что же там должно быть? — спросил Тяэгер. Кальм молчал.
— Парень,— сердито сказал Тяэгер,—- не мели глупостей.
— Знай себе смейся, как я,— влез в разговор Рауднаск.
— А ты чего нос суешь? — окрысился Тяэгер. Рауднаск отошел, посмеиваясь.
Наступил день, когда разволновался и Кальм. Их повели в баню, выдали обмундирование и распределили по ротам. В новой форменной одежде они показались чужими друг другу. Тяэгер выглядел выше и стройнее. Особенно когда снял шинель. Гимнастерка была ему узка, рукава коротки. Остриженная наголо голова и гладко выскобленный подбородок делали его еще моложе.
— Ну и рожа! — заметил он, рассматривая в карманное зеркальце свое большое лицо, крепкий нос и тяжелый подбородок.
И Энн Кальм выглядел помолодевшим. Отражение в зеркале напомнило ему дни, когда он отбывал воинскую повинность. Такая же остриженная голова. Только серовато-голубые глаза не глядели больше на мир жадным, удивленным взглядом. Глаза как будто не свои. Чужой взгляд, чужие и глубокие морщины, появившиеся в углах рта. И верно — такие глаза могли быть у старика, ничего не ожидающего от жизни. Но Кальму всего двадцать три года.
— Все мы на одно лицо, медведи в обмотках,— произнес Рауднаск.— Хорошо хоть по фамилии зовут, а то можно и забыть, что ты вообще человек.
— Кто не чувствует себя человеком, тот, наверное, и не человек,— высказал свое мнение Тяэгер.
— Во время войны солдат — это человек номер один,— сказал Соловьев.
— Не говори мне о войне,— вздохнул Вески.— У меня дом остался недостроенный. Красивый дом, ветки березы свисали над крышей...
Рауднаск насмешливо скалил зубы.
Взволнованным Кальм оставался недолго. Он опять ходил мрачный, упрямо не признавал приказов и распоряжений, вяло и неохотно выполнял упражнения во время учений. По вечерам, в свободное время, он или лежал на нарах, или же уходил в березовую рощицу.
Березы росли и между землянками, и на учебном поле, изрытом стрелковыми ячейками. Вдали синели горы. Высокие горы, многие вначале принимали их за облака. Однажды на тактических занятиях в четырех-пяти километрах от лагеря рота вышла к ярко-синему озеру с извилистыми берегами. Озеро поменьше сверкало рядом с лагерем, за штабом полка, но низкие берега были голы, и оно не оставляло такого глубокого впечатления.
Как-то вечером Энн встретил в березовой роще Кир-сти Сарапик.
Он сразу узнал девушку.
Кирсти прошла совсем близко. Она была не одна. Рядом с нею шли младший лейтенант Симуль и молодая женщина, старший лейтенант медицинской службы. Командир взвода требовательно посмотрел на Кальма, но тот не поднял руки к фуражке,
Ночью ему не спалось.
Он не знал имени Кирсти и мысленно называл ее Березкой.
В эту ночь в нем снова заспорили два «я», впервые за несколько месяцев.
Первое «я». Спи, идиот. Она — фифочка, развлекает командиров и комиссаров.
Второе «я». Ты не смеешь плохо говорить о ней!
Первое «я». Она...
Второе «я». Перестань. Я знаю, что ты хочешь сказать. Это неправда. Она нравится и тебе, ты только не хочешь сознаться.
Первое «я». Нравится. Но мне и тебе,— не забывай, что это одно и то же,— понравится сейчас любая юбка. Она лакомый кусок. Но для нее у тебя руки коротки. Ты солдат, таких тысячи. Ты — козявка,
Второе «я». Я человек.
Первое «я». Это она тебе сказала. Она, кого ты сентиментально окрестил Березкой. Ох и короткая же у тебя память! Разве завшивевшая куча тряпья в углу барака — это человек?!
Второе «я». Нет, я все-таки человек.
Первое «я». Ничего не изменилось. Все по-прежнему. Ты не смеешь иметь своего мнения. Ты должен думать так, как думают политруки. Разве человек может думать так, как ему приказывают! Если он это делает, он не человек.
Второе «я». На мне теперь красноармейская форма.
Первое «я». Это ничего не меняет.
Второе «я». Сформированы две эстонские дивизии.
Первое «я». Неужели ты так стремишься умереть? Да и не может быть, что таким, как ты, доверят винтовку.
Второе «я». Для чего же нас собрали?
Первое «я». Ты снова начинаешь идеализировать. Неужели ты действительно все забыл? Дурак! Агур был на фронте, и его загнали в трудармию. Вот факты.
Второе «я», Немцы не взяли Москвы. Их побили под Москвой,
Первое «я». Русских спасли морозы.
Второе «я». Но все же что-то стало по-другому. Совсем по-другому.
Первое «я». Сейчас весна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Старшиной роты назначили человека с обмороженными ногами, который в карантине спал рядом с Тяэге-ром. В тот день, когда Симуль вызвал в землянку по.-литрука, Тяэгер разговорился с этим человеком. Звали его Отто Рюнк. Мобилизован, как и Тяэгер. Но в труд-армии он не был.
— Можешь благодарить бога,— сказал ему Тяэгер. Потом ему было совестно. Потому что Рюнк пережил
страшные дни блокады Ленинграда.
— Собак вы ели? — спросил Тяэгер.
— Кое-кто ел и собак.
— Непохороненные трупы валялись на улицах?
— Валялись.
— Бомбил крепко?
— Бомбил.
— Что ты там делал?
— Три недели был в госпитале. Немецкий самолет расстреливал тонущих — наш корабль потопили. Меня ранило в плечо. Потом был на оборонных работах. Потом — на фронте. Снова ранило. Не хотел из Ленинграда уходить. Но дали команду — в эстонскую дивизию.
На следующий день Тяэгер сказал Рюнку:
— Забудь.
Рюнк не понял,
— Я вчера глупости говорил. Будто тебе повезло, что в трудармию не попал. Забудь об этом.
— И повезло, В Ленинграде смерть была ближе и голод сильнее. Но я не жалею, что остался там.
— Ты в партии?
— Нет,— ответил Рюнк.
Почему-то Тяэгер ожидал другого ответа.
Он говорил с Рюнком о многом. О войне, о сражениях под Москвой и Ленинградом и о том, кто где работал до войны. О родных, Рюнк — каменщик, женат, имеет ребенка. Рассказал Рюнк и о своем брате, который спрятался от мобилизации. Кто его знает, что он теперь там, в Эстонии, наделать может...
Рюнк понравился Тяэгеру.
— Со старшиной нам, кажется, повезло,— сказал он Кальму.
Тот равнодушно пожал плечами.
По мнению Кальма, ничего не изменилось. Был барак, здесь землянка. Земляной пол и затхлый запах погреба. Сумрак. Нары.
— Здесь я опять чувствую себя человеком,— убеждал его Тяэгер.— Еще разобьем фрицев и вернемся домой настоящими мужчинами.
Кальм скептически кривил губы.
— Шамовка поплотнее и одежда получше,— утверждал Тяэгер.
— Пятиконечная звезда на пилотке,— укусил теперь Кальм.
— А что же там должно быть? — спросил Тяэгер. Кальм молчал.
— Парень,— сердито сказал Тяэгер,—- не мели глупостей.
— Знай себе смейся, как я,— влез в разговор Рауднаск.
— А ты чего нос суешь? — окрысился Тяэгер. Рауднаск отошел, посмеиваясь.
Наступил день, когда разволновался и Кальм. Их повели в баню, выдали обмундирование и распределили по ротам. В новой форменной одежде они показались чужими друг другу. Тяэгер выглядел выше и стройнее. Особенно когда снял шинель. Гимнастерка была ему узка, рукава коротки. Остриженная наголо голова и гладко выскобленный подбородок делали его еще моложе.
— Ну и рожа! — заметил он, рассматривая в карманное зеркальце свое большое лицо, крепкий нос и тяжелый подбородок.
И Энн Кальм выглядел помолодевшим. Отражение в зеркале напомнило ему дни, когда он отбывал воинскую повинность. Такая же остриженная голова. Только серовато-голубые глаза не глядели больше на мир жадным, удивленным взглядом. Глаза как будто не свои. Чужой взгляд, чужие и глубокие морщины, появившиеся в углах рта. И верно — такие глаза могли быть у старика, ничего не ожидающего от жизни. Но Кальму всего двадцать три года.
— Все мы на одно лицо, медведи в обмотках,— произнес Рауднаск.— Хорошо хоть по фамилии зовут, а то можно и забыть, что ты вообще человек.
— Кто не чувствует себя человеком, тот, наверное, и не человек,— высказал свое мнение Тяэгер.
— Во время войны солдат — это человек номер один,— сказал Соловьев.
— Не говори мне о войне,— вздохнул Вески.— У меня дом остался недостроенный. Красивый дом, ветки березы свисали над крышей...
Рауднаск насмешливо скалил зубы.
Взволнованным Кальм оставался недолго. Он опять ходил мрачный, упрямо не признавал приказов и распоряжений, вяло и неохотно выполнял упражнения во время учений. По вечерам, в свободное время, он или лежал на нарах, или же уходил в березовую рощицу.
Березы росли и между землянками, и на учебном поле, изрытом стрелковыми ячейками. Вдали синели горы. Высокие горы, многие вначале принимали их за облака. Однажды на тактических занятиях в четырех-пяти километрах от лагеря рота вышла к ярко-синему озеру с извилистыми берегами. Озеро поменьше сверкало рядом с лагерем, за штабом полка, но низкие берега были голы, и оно не оставляло такого глубокого впечатления.
Как-то вечером Энн встретил в березовой роще Кир-сти Сарапик.
Он сразу узнал девушку.
Кирсти прошла совсем близко. Она была не одна. Рядом с нею шли младший лейтенант Симуль и молодая женщина, старший лейтенант медицинской службы. Командир взвода требовательно посмотрел на Кальма, но тот не поднял руки к фуражке,
Ночью ему не спалось.
Он не знал имени Кирсти и мысленно называл ее Березкой.
В эту ночь в нем снова заспорили два «я», впервые за несколько месяцев.
Первое «я». Спи, идиот. Она — фифочка, развлекает командиров и комиссаров.
Второе «я». Ты не смеешь плохо говорить о ней!
Первое «я». Она...
Второе «я». Перестань. Я знаю, что ты хочешь сказать. Это неправда. Она нравится и тебе, ты только не хочешь сознаться.
Первое «я». Нравится. Но мне и тебе,— не забывай, что это одно и то же,— понравится сейчас любая юбка. Она лакомый кусок. Но для нее у тебя руки коротки. Ты солдат, таких тысячи. Ты — козявка,
Второе «я». Я человек.
Первое «я». Это она тебе сказала. Она, кого ты сентиментально окрестил Березкой. Ох и короткая же у тебя память! Разве завшивевшая куча тряпья в углу барака — это человек?!
Второе «я». Нет, я все-таки человек.
Первое «я». Ничего не изменилось. Все по-прежнему. Ты не смеешь иметь своего мнения. Ты должен думать так, как думают политруки. Разве человек может думать так, как ему приказывают! Если он это делает, он не человек.
Второе «я». На мне теперь красноармейская форма.
Первое «я». Это ничего не меняет.
Второе «я». Сформированы две эстонские дивизии.
Первое «я». Неужели ты так стремишься умереть? Да и не может быть, что таким, как ты, доверят винтовку.
Второе «я». Для чего же нас собрали?
Первое «я». Ты снова начинаешь идеализировать. Неужели ты действительно все забыл? Дурак! Агур был на фронте, и его загнали в трудармию. Вот факты.
Второе «я», Немцы не взяли Москвы. Их побили под Москвой,
Первое «я». Русских спасли морозы.
Второе «я». Но все же что-то стало по-другому. Совсем по-другому.
Первое «я». Сейчас весна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69