«Значит,— думал он,— вечером буду дома, войду в свою хату, увижу сына, жену».
Он даже пытался представить себе, как все это произойдет. Интересно, что будет делать жена? Может, она в это время будет доить корову. А может, они с Данил-кой и с другим малышом — ну и отец, все забывает о нем: раз не видел дитя, так оно и не в памяти — будут ужинать. А может, Лета как раз будет укладывать детей спать. Вот удивится, когда он войдет в хату. Нет, удивиться-то она не удивится, потому что уже, видимо, прочитала его письмо. Вересовский улыбнулся, вспомнив о письме: чудак, написал что попало. Из этого письма она ничего не поймет: откуда идет, где он. «Скоро буду», и все. Кстати, а почему он думает, что дверь в хату будет открыта? А вдруг задержишься в районе и домой попадешь только ночью? Придется звякать щеколдой или барабанить в окно. Представил, как Лета спросонья спросит: «Кто там?» Подбежит к окну или сразу кинется открывать дверь? Начал загадывать вперед, как он сделает первый шаг в свой дом, какое первое слово скажет Лете, какой будет первая минута их встречи, и ему стало хорошо, светло, и томно-радостно заныло сердце.
Значит, та встреча, о которой он думал еще в первый день войны, когда, не оглядываясь на Лету и Данилку,
которые все стояли и конечно же смотрели ему вслед, быстро уходил из Хорошевичей, теперь стала совсем близкой, и это трогало его, неспокойно волновало и будоражило...
Нина Хлябич и Алексей Клин вдвоем отгоняли от небольшой придорожной лужицы Ляльку с длинноногим жеребенком, что свернул с дороги и смачно пил воду.
Вересовский, увидев влюбленных, возмутился:
— Вы уже, видимо, совсем очумели. Жеребенка и то обнявшись отгоняете.
Нина и Алексей отстранились друг от друга, но далеко не расходились.
Вересовский покачал головой:
— Ай, какие вы Нетерпеливые! Ну подождите уж до вечера. Вот придем в район, сдадим наш табун, тогда вас сразу можем и в загс вести. Всем отрядом. А свадьбу, скажу я вам, сыграем — на всю область слышно будет.
Над этой их неземной любовью потешались в отряде все кому не лень. Как-то, увидев при дороге уцелевшую церковь и целовавшихся здесь же Нину с Алексеем, он и сам не удержался, пошутил:
— А что, Нина, давай мы вот тут на какой-то часок остановимся — благо рядом луг есть, стадо попасется,— а мы тебя с Алексеем в этом храме и обвенчаем. Попа найдем, тот пропоет вам: «Венчается раба божия Нина с рабом божиим Алексеем», да и будете жить семьею...
Нина молча улыбнулась, а Шкред возразил:
— А зачем им поп? Мы с тобой, Вересовский, и сами можем их расписать. И справку выдадим, что они муж и жена. Чтоб было что показать, если кто удивится вдруг, что наша пара всюду обнявшись ходит...
Нина и Алексей отогнали от лужи жеребенка, пугнули его к дороге и сами пошли вслед за ним.
Вересовский тоже заторопился вперед. Капитан, даже не оглядываясь, знал: как только он отвернулся, влюбленные снова обнялись и идут, как всегда, счастливо прижавшись друг к другу.
«Вот это любовь — ходят, как сросшиеся,— думал он про себя.— Такая любовь, наверное, могла вырасти только на страшном пепле, в дыму, на крови. И еще на радости, что остались живые. Это даже не любовь, это, очевидно, после ужасов и смертей вырывается так сама жизнь».
Вересовский шагал быстро. Он топтал свою тень, ему почему-то все время хотелось обойти ее, но как ты это сделаешь: тень сама стелется под ноги, а ему надо идти как раз туда, куда она ложится.
Где-то впереди неожиданно заиграла музыка, и Вересовский, даже прислушавшись, не разобрался, откуда она и зачем. Он ускорил шаг, пытаясь догнать Шкреда, который сегодня ехал впереди табуна, хотя выбирать место для привала уже не надо было: переход последний, и стадо, полагали они, выдержит его и без отдыха. К тому же отряд без остановки придет в райцентр пораньше, еще засветло, и у них будет время, чтобы привести табун в порядок.
Догнав Шкреда, который, выглядывая из тачанки, тоже внимательно смотрел вперед, Степан спросил:
— Не знаешь, чего это там играют среди бела дня?
— Видать, встречают кого-то.
Шкред слез со своей тачанки и пошел рядом с Вересовским. Оба они, как сговорившись, пристально смотрели перед собой, туда, где на самой дороге почему-то собралось много людей, где блестели медные трубы оркестра, откуда слышалась неясная пока что музыка — будто там настраивали инструменты. Капитан взялся за Шкредов возок и тут же убрал руку: возле пальцев увидел засохшую кровь.
— Да, послушай, Анисим, как там хлопец наш, Щипи? Что тебе доктора сказали? — спросил Вересовский.
— Сказали, что жить будет малец,— ответил Шкред.
— А ноги?
— Вот ноги не знаю, удастся ли спасти.— Шкред замолчал, шел молча, а потом промолвил, как будто спрашивал сам у себя: — А может, и удастся? — И добавил: — Там около него Люба Евик осталась. Все же веселей хлопцу будет...
Они говорили, а сами все беспокойней поглядывали вперед, где почему-то суетились люди.
Солнце, которое весь день светило, как летом, неожиданно спряталось за тучку, и из нее вдруг закапал редкий дождик. Но ветер вверху был, видимо, сильнее, чем на земле, тучка шла быстро, и вскоре она сдвинулась в сторону, а над ними снова заблистало солнце. От него засветились капли, что там и тут остались после дождика на траве, засияли, засверкали трубы в толпе, которая стояла на дороге и кого-то ждала.
— А не думаешь ли ты, Анисим, что это нас так торжественно, с музыкой встречают? — спросил у Шкреда Вересовский.
Шкред улыбнулся. Во рту ярко заблестело золото — и оно, как те трубы, сияло на солнце.
— Нет, видимо, малец, кого-то другого. Не будут же они нас словно каких-то героев встречать,— ответил Шкред, но все же и сам сразу приосанился, поважнел, поднял выше голову: а что, мол, чем и мы, хорошее дело, не герои?
Так и подходили они к гомонливой толпе, которая, выйдя даже из райцентра, кого-то ожидала: впереди гордо шли, разговаривая, Вересовский и Шкред, за ними тарахтел Шкредов возок, потом, прихрамывая на обе стертые ноги, ковылял Кузьмей, затем утомленно шли коровы и кони, ехали фуры, телеги, шли запыленные и также усталые от долгой дороги люди.
Но ждали все же их. Как только Вересовский со Шкредом подошли ближе, грохнула, будто взорвавшись, музыка — она напугала птиц, сидевших на проводах вдоль дороги: те подхватились, захлопали крыльями, начали кричать, но их крика и хлопанья в этом шуме не было уже слышно. Оркестранты играли не очень слаженно, но зато громко. Громкая музыка напугала и стадо, пылящее следом,— коровы и кони поподнимали головы, шли не останавливаясь и смотрели вперед: что, мол, там происходит?
Районные руководители, только что избранные и назначенные, решили возвращение награбленного гитлеровцами скота превратить в праздник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Он даже пытался представить себе, как все это произойдет. Интересно, что будет делать жена? Может, она в это время будет доить корову. А может, они с Данил-кой и с другим малышом — ну и отец, все забывает о нем: раз не видел дитя, так оно и не в памяти — будут ужинать. А может, Лета как раз будет укладывать детей спать. Вот удивится, когда он войдет в хату. Нет, удивиться-то она не удивится, потому что уже, видимо, прочитала его письмо. Вересовский улыбнулся, вспомнив о письме: чудак, написал что попало. Из этого письма она ничего не поймет: откуда идет, где он. «Скоро буду», и все. Кстати, а почему он думает, что дверь в хату будет открыта? А вдруг задержишься в районе и домой попадешь только ночью? Придется звякать щеколдой или барабанить в окно. Представил, как Лета спросонья спросит: «Кто там?» Подбежит к окну или сразу кинется открывать дверь? Начал загадывать вперед, как он сделает первый шаг в свой дом, какое первое слово скажет Лете, какой будет первая минута их встречи, и ему стало хорошо, светло, и томно-радостно заныло сердце.
Значит, та встреча, о которой он думал еще в первый день войны, когда, не оглядываясь на Лету и Данилку,
которые все стояли и конечно же смотрели ему вслед, быстро уходил из Хорошевичей, теперь стала совсем близкой, и это трогало его, неспокойно волновало и будоражило...
Нина Хлябич и Алексей Клин вдвоем отгоняли от небольшой придорожной лужицы Ляльку с длинноногим жеребенком, что свернул с дороги и смачно пил воду.
Вересовский, увидев влюбленных, возмутился:
— Вы уже, видимо, совсем очумели. Жеребенка и то обнявшись отгоняете.
Нина и Алексей отстранились друг от друга, но далеко не расходились.
Вересовский покачал головой:
— Ай, какие вы Нетерпеливые! Ну подождите уж до вечера. Вот придем в район, сдадим наш табун, тогда вас сразу можем и в загс вести. Всем отрядом. А свадьбу, скажу я вам, сыграем — на всю область слышно будет.
Над этой их неземной любовью потешались в отряде все кому не лень. Как-то, увидев при дороге уцелевшую церковь и целовавшихся здесь же Нину с Алексеем, он и сам не удержался, пошутил:
— А что, Нина, давай мы вот тут на какой-то часок остановимся — благо рядом луг есть, стадо попасется,— а мы тебя с Алексеем в этом храме и обвенчаем. Попа найдем, тот пропоет вам: «Венчается раба божия Нина с рабом божиим Алексеем», да и будете жить семьею...
Нина молча улыбнулась, а Шкред возразил:
— А зачем им поп? Мы с тобой, Вересовский, и сами можем их расписать. И справку выдадим, что они муж и жена. Чтоб было что показать, если кто удивится вдруг, что наша пара всюду обнявшись ходит...
Нина и Алексей отогнали от лужи жеребенка, пугнули его к дороге и сами пошли вслед за ним.
Вересовский тоже заторопился вперед. Капитан, даже не оглядываясь, знал: как только он отвернулся, влюбленные снова обнялись и идут, как всегда, счастливо прижавшись друг к другу.
«Вот это любовь — ходят, как сросшиеся,— думал он про себя.— Такая любовь, наверное, могла вырасти только на страшном пепле, в дыму, на крови. И еще на радости, что остались живые. Это даже не любовь, это, очевидно, после ужасов и смертей вырывается так сама жизнь».
Вересовский шагал быстро. Он топтал свою тень, ему почему-то все время хотелось обойти ее, но как ты это сделаешь: тень сама стелется под ноги, а ему надо идти как раз туда, куда она ложится.
Где-то впереди неожиданно заиграла музыка, и Вересовский, даже прислушавшись, не разобрался, откуда она и зачем. Он ускорил шаг, пытаясь догнать Шкреда, который сегодня ехал впереди табуна, хотя выбирать место для привала уже не надо было: переход последний, и стадо, полагали они, выдержит его и без отдыха. К тому же отряд без остановки придет в райцентр пораньше, еще засветло, и у них будет время, чтобы привести табун в порядок.
Догнав Шкреда, который, выглядывая из тачанки, тоже внимательно смотрел вперед, Степан спросил:
— Не знаешь, чего это там играют среди бела дня?
— Видать, встречают кого-то.
Шкред слез со своей тачанки и пошел рядом с Вересовским. Оба они, как сговорившись, пристально смотрели перед собой, туда, где на самой дороге почему-то собралось много людей, где блестели медные трубы оркестра, откуда слышалась неясная пока что музыка — будто там настраивали инструменты. Капитан взялся за Шкредов возок и тут же убрал руку: возле пальцев увидел засохшую кровь.
— Да, послушай, Анисим, как там хлопец наш, Щипи? Что тебе доктора сказали? — спросил Вересовский.
— Сказали, что жить будет малец,— ответил Шкред.
— А ноги?
— Вот ноги не знаю, удастся ли спасти.— Шкред замолчал, шел молча, а потом промолвил, как будто спрашивал сам у себя: — А может, и удастся? — И добавил: — Там около него Люба Евик осталась. Все же веселей хлопцу будет...
Они говорили, а сами все беспокойней поглядывали вперед, где почему-то суетились люди.
Солнце, которое весь день светило, как летом, неожиданно спряталось за тучку, и из нее вдруг закапал редкий дождик. Но ветер вверху был, видимо, сильнее, чем на земле, тучка шла быстро, и вскоре она сдвинулась в сторону, а над ними снова заблистало солнце. От него засветились капли, что там и тут остались после дождика на траве, засияли, засверкали трубы в толпе, которая стояла на дороге и кого-то ждала.
— А не думаешь ли ты, Анисим, что это нас так торжественно, с музыкой встречают? — спросил у Шкреда Вересовский.
Шкред улыбнулся. Во рту ярко заблестело золото — и оно, как те трубы, сияло на солнце.
— Нет, видимо, малец, кого-то другого. Не будут же они нас словно каких-то героев встречать,— ответил Шкред, но все же и сам сразу приосанился, поважнел, поднял выше голову: а что, мол, чем и мы, хорошее дело, не герои?
Так и подходили они к гомонливой толпе, которая, выйдя даже из райцентра, кого-то ожидала: впереди гордо шли, разговаривая, Вересовский и Шкред, за ними тарахтел Шкредов возок, потом, прихрамывая на обе стертые ноги, ковылял Кузьмей, затем утомленно шли коровы и кони, ехали фуры, телеги, шли запыленные и также усталые от долгой дороги люди.
Но ждали все же их. Как только Вересовский со Шкредом подошли ближе, грохнула, будто взорвавшись, музыка — она напугала птиц, сидевших на проводах вдоль дороги: те подхватились, захлопали крыльями, начали кричать, но их крика и хлопанья в этом шуме не было уже слышно. Оркестранты играли не очень слаженно, но зато громко. Громкая музыка напугала и стадо, пылящее следом,— коровы и кони поподнимали головы, шли не останавливаясь и смотрели вперед: что, мол, там происходит?
Районные руководители, только что избранные и назначенные, решили возвращение награбленного гитлеровцами скота превратить в праздник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38