И вообще, может, у них здесь так принято в подобных случаях? Откуда Кенету знать?
Ярость Кенет подавил почти сразу, а вот с порожденной ею молнией пришлось повозиться. Молния оставила по себе такую изжогу, что Кенету пришлось сначала выпить несколько глотков, а уж потом отвечать.
– Не согласен, – покачал он головой. – Возьми хоть посох, что ли. Тогда будет по-честному.
Конечно, Кенет сознавал, что этот бугай даже и безоружный не оставит от него и мокрого места. Даже будь у Кенета настоящий стальной меч. Слишком велико преимущество. Но поднять руку на безоружного, пусть он хоть вдвое, втрое сильнее тебя, – нет, о таком и думать-то противно!
– Пусть будет посох, – кивнул Урхон. – Ты настоящий воин, сын Седого Лиса по хлебу. Меньше всего на свете мне бы хотелось убивать тебя.
А ведь так оно и будет, мысленно вздохнул Кенет. И что главное – сам напросился.
На утоптанный снег перед домом Кенет выходил вслед за Урхоном с нелегкой душой. Мучило его не столько даже ожидание неизбежной смерти, сколько осознание неправильности, какой-то нереальности происходящего. Все обычаи соблюдены, в том нет сомнений. Суровым законам горской чести этот поединок вроде ни в чем не противоречит. Вот и Байхэйтэ молчит, и даже Толай ни единым словом не возразил. И все же Кенета не покидало ощущение, что ему предстоит принять участие в чем-то неправильном, неимоверно омерзительном и противоестественном. Видимо, и Урхон ощущал нечто подобное. Выражение глаз у него такое, словно ему очень хочется отмыться.
Толай вынул свой меч из ножен, очертил им большой круг на снегу и вложил меч в ножны. Кенет и Урхон ступили в круг одновременно. Весь клан Седого Лиса столпился возле черты за спиной у Кенета. У Урхона за спиной не было никого.
– Я не держу на тебя зла, враг мой, – почти печально произнес Урхон и поднял посох.
– Я не держу на тебя зла, враг мой, – эхом откликнулся Кенет, плавным движением выхватывая из ножен свой деревянный меч.
За спиной у Кенета послышался многоголосый сдавленный стон. Предводитель клана Птичье Крыло ахнул и отступил на шаг. Кенет не видел лиц своих сородичей по хлебу позади себя, но в выражении лица Урхона ошибиться было невозможно. С таким гневным презрением на Кенета еще не смотрел никогда и никто.
Уже впоследствии, узнав тайну лихогорских живых мечей, Кенет понял эту презрительную ярость. А в тот момент он был потрясен ею до глубины души. Взгляд Урхона отнимал у него право считать себя не то что воином – человеком. Казалось, Урхон в жизни не видывал ничего более мерзкого.
– Трус! – с отвращением выдохнул Урхон. – Мразь богохульная! И это с тобой я хотел сражаться!
Одним бешеным усилием Урхон переломил тяжелый боевой посох пополам, едва ли сознавая, что делает. Он швырнул обломки Кенету под ноги, повернулся к нему спиной, сделал несколько шагов и вновь обернулся, явно желая оскорбить своего противника хоть каким-нибудь хлестким словом. Однако клокотавшая в нем ярость не вмещалась в слова. Губы Урхона несколько раз беззвучно дернулись. Не в силах выразить свое презрение как-либо иначе, Урхон плюнул на снег перед Кенетом.
И тут все четыре защелки на его ножнах со звоном отскочили, и меч выпал из ножен, тяжело скользнув по бедру владельца. Лезвие рассекло не только одежду. Тонкая струйка крови стекала вниз и впитывалась в снег. Но вскрикнул при этом Кенет, а не Урхон. Кроме Кенета, вообще никто не издал ни звука. Более глубокой тишины нельзя было себе и представить.
До сих пор Кенет был слишком ошеломлен, чтобы хоть как-то вместить в себя происходящее, но тут он испугался. Глаза у Урхона сделались совсем как у младенца, которого впервые в жизни родная мать ударила. И стоял он неподвижно, будто это и не его кровь текла на снег.
Кенет шагнул было к Урхону.
– Не подходи! – остановил его окрик Толая.
– Почему? – растерянно спросил Кенет, оглядываясь на кузнеца.
– Его Бог сказал свое слово, – проскрежетал Байхэйтэ.
– Этот человек мертв, – пояснил Толай изумленному Кенету. – Наши Боги не ранят своих Повелителей. Только если совершен грех. Урхон осужден своим Богом. Он умер.
– Но он… – Кенет хотел сказать, что Урхон еще жив, но прикусил язык – горцам виднее, а кто он таков, чтобы судить их обычаи. – Но я… хотел… а что же с ним теперь будет?
Кенета снедала мучительная жалость к неподвижному, словно камень, Урхону. Юноша уже не думал о презрении, которым Урхон окатил его минуту назад. Неужели достаточно плюнуть на снег, чтобы тебя объявили покойником?
– Теперь он пойдет к себе, в Дом Покаяния, и будет просить, чтобы Бог его простил, – ровным голосом произнес Толай.
– Пойдет? Но тогда сначала надо перевязать рану. – И Кенет вновь шагнул было к Урхону.
– Несмышленый ты, сын по хлебу, – вздохнул Толай. – В Доме Покаяния рана исцелится сама или не исцелится вообще. Если его Бог простит его, рана затянется. Если нет, никакие перевязки не помогут.
– Только в Доме Покаяния? – ужаснулся Кенет. – Но ведь он не дойдет. Неужели ничего нельзя сделать?
Он обвел взглядом сородичей по хлебу. В этом взгляде было столько горячей мольбы, что кое-кто опустил глаза, Толай усмехнулся, а Байхэйтэ принужденно кивнул.
– Покойный Урхон пришел к нам с миром, – нехотя уступил Байхэйтэ. – Седой Лис может предоставить ему место в Доме Покаяния. Пусть идет.
Кенет вздохнул с облегчением и вышел из круга. Едва он ступил за черту, как воздух наполнился приглушенным звоном.
– Что это? – изумленно спросил Кенет.
Да и не он один был удивлен: почти все недоуменно переглядывались.
На губах Толая появилась странная улыбка. Он наполовину извлек свой меч из ножен. Звон сразу сделался громким, отчетливым. Толай снова улыбнулся, вдвинул меч обратно в ножны и утопил все четыре защелки.
– Наши Боги приветствуют тебя, сын по хлебу, – произнес он с глубоким почтением в голосе. – Мы не знаем, кто ты, но они знают.
Он явно норовил поклониться, но Кенет не дал ему такой возможности.
– Не надо, пожалуйста, – торопливо попросил он. – Не будем тратить времени. Урхон все-таки ранен, хоть он и мертвый… и холодно сегодня…
– Будь по-твоему, – ответил Толай и махнул рукой.
По его знаку Урхон медленно покинул круг и пошел по направлению к маленькому домику, стоящему на отшибе. Его дверь при Кенете еще ни разу не открывалась, и Кенет почти забыл о его существовании. Теперь в Доме Покаяния появится обитатель.
Клан Седого Лиса расступался перед Урхоном. Урхон шел странной, немного неуверенной походкой, будто сквозь воду. Кенета озноб пробрал: Урхон шел, как если бы он на самом деле был мертв.
– Что теперь? – сдавленно спросил Кенет, когда за Урхоном закрылась дверь Дома Покаяния.
– Теперь? – пожал плечами Байхэйтэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Ярость Кенет подавил почти сразу, а вот с порожденной ею молнией пришлось повозиться. Молния оставила по себе такую изжогу, что Кенету пришлось сначала выпить несколько глотков, а уж потом отвечать.
– Не согласен, – покачал он головой. – Возьми хоть посох, что ли. Тогда будет по-честному.
Конечно, Кенет сознавал, что этот бугай даже и безоружный не оставит от него и мокрого места. Даже будь у Кенета настоящий стальной меч. Слишком велико преимущество. Но поднять руку на безоружного, пусть он хоть вдвое, втрое сильнее тебя, – нет, о таком и думать-то противно!
– Пусть будет посох, – кивнул Урхон. – Ты настоящий воин, сын Седого Лиса по хлебу. Меньше всего на свете мне бы хотелось убивать тебя.
А ведь так оно и будет, мысленно вздохнул Кенет. И что главное – сам напросился.
На утоптанный снег перед домом Кенет выходил вслед за Урхоном с нелегкой душой. Мучило его не столько даже ожидание неизбежной смерти, сколько осознание неправильности, какой-то нереальности происходящего. Все обычаи соблюдены, в том нет сомнений. Суровым законам горской чести этот поединок вроде ни в чем не противоречит. Вот и Байхэйтэ молчит, и даже Толай ни единым словом не возразил. И все же Кенета не покидало ощущение, что ему предстоит принять участие в чем-то неправильном, неимоверно омерзительном и противоестественном. Видимо, и Урхон ощущал нечто подобное. Выражение глаз у него такое, словно ему очень хочется отмыться.
Толай вынул свой меч из ножен, очертил им большой круг на снегу и вложил меч в ножны. Кенет и Урхон ступили в круг одновременно. Весь клан Седого Лиса столпился возле черты за спиной у Кенета. У Урхона за спиной не было никого.
– Я не держу на тебя зла, враг мой, – почти печально произнес Урхон и поднял посох.
– Я не держу на тебя зла, враг мой, – эхом откликнулся Кенет, плавным движением выхватывая из ножен свой деревянный меч.
За спиной у Кенета послышался многоголосый сдавленный стон. Предводитель клана Птичье Крыло ахнул и отступил на шаг. Кенет не видел лиц своих сородичей по хлебу позади себя, но в выражении лица Урхона ошибиться было невозможно. С таким гневным презрением на Кенета еще не смотрел никогда и никто.
Уже впоследствии, узнав тайну лихогорских живых мечей, Кенет понял эту презрительную ярость. А в тот момент он был потрясен ею до глубины души. Взгляд Урхона отнимал у него право считать себя не то что воином – человеком. Казалось, Урхон в жизни не видывал ничего более мерзкого.
– Трус! – с отвращением выдохнул Урхон. – Мразь богохульная! И это с тобой я хотел сражаться!
Одним бешеным усилием Урхон переломил тяжелый боевой посох пополам, едва ли сознавая, что делает. Он швырнул обломки Кенету под ноги, повернулся к нему спиной, сделал несколько шагов и вновь обернулся, явно желая оскорбить своего противника хоть каким-нибудь хлестким словом. Однако клокотавшая в нем ярость не вмещалась в слова. Губы Урхона несколько раз беззвучно дернулись. Не в силах выразить свое презрение как-либо иначе, Урхон плюнул на снег перед Кенетом.
И тут все четыре защелки на его ножнах со звоном отскочили, и меч выпал из ножен, тяжело скользнув по бедру владельца. Лезвие рассекло не только одежду. Тонкая струйка крови стекала вниз и впитывалась в снег. Но вскрикнул при этом Кенет, а не Урхон. Кроме Кенета, вообще никто не издал ни звука. Более глубокой тишины нельзя было себе и представить.
До сих пор Кенет был слишком ошеломлен, чтобы хоть как-то вместить в себя происходящее, но тут он испугался. Глаза у Урхона сделались совсем как у младенца, которого впервые в жизни родная мать ударила. И стоял он неподвижно, будто это и не его кровь текла на снег.
Кенет шагнул было к Урхону.
– Не подходи! – остановил его окрик Толая.
– Почему? – растерянно спросил Кенет, оглядываясь на кузнеца.
– Его Бог сказал свое слово, – проскрежетал Байхэйтэ.
– Этот человек мертв, – пояснил Толай изумленному Кенету. – Наши Боги не ранят своих Повелителей. Только если совершен грех. Урхон осужден своим Богом. Он умер.
– Но он… – Кенет хотел сказать, что Урхон еще жив, но прикусил язык – горцам виднее, а кто он таков, чтобы судить их обычаи. – Но я… хотел… а что же с ним теперь будет?
Кенета снедала мучительная жалость к неподвижному, словно камень, Урхону. Юноша уже не думал о презрении, которым Урхон окатил его минуту назад. Неужели достаточно плюнуть на снег, чтобы тебя объявили покойником?
– Теперь он пойдет к себе, в Дом Покаяния, и будет просить, чтобы Бог его простил, – ровным голосом произнес Толай.
– Пойдет? Но тогда сначала надо перевязать рану. – И Кенет вновь шагнул было к Урхону.
– Несмышленый ты, сын по хлебу, – вздохнул Толай. – В Доме Покаяния рана исцелится сама или не исцелится вообще. Если его Бог простит его, рана затянется. Если нет, никакие перевязки не помогут.
– Только в Доме Покаяния? – ужаснулся Кенет. – Но ведь он не дойдет. Неужели ничего нельзя сделать?
Он обвел взглядом сородичей по хлебу. В этом взгляде было столько горячей мольбы, что кое-кто опустил глаза, Толай усмехнулся, а Байхэйтэ принужденно кивнул.
– Покойный Урхон пришел к нам с миром, – нехотя уступил Байхэйтэ. – Седой Лис может предоставить ему место в Доме Покаяния. Пусть идет.
Кенет вздохнул с облегчением и вышел из круга. Едва он ступил за черту, как воздух наполнился приглушенным звоном.
– Что это? – изумленно спросил Кенет.
Да и не он один был удивлен: почти все недоуменно переглядывались.
На губах Толая появилась странная улыбка. Он наполовину извлек свой меч из ножен. Звон сразу сделался громким, отчетливым. Толай снова улыбнулся, вдвинул меч обратно в ножны и утопил все четыре защелки.
– Наши Боги приветствуют тебя, сын по хлебу, – произнес он с глубоким почтением в голосе. – Мы не знаем, кто ты, но они знают.
Он явно норовил поклониться, но Кенет не дал ему такой возможности.
– Не надо, пожалуйста, – торопливо попросил он. – Не будем тратить времени. Урхон все-таки ранен, хоть он и мертвый… и холодно сегодня…
– Будь по-твоему, – ответил Толай и махнул рукой.
По его знаку Урхон медленно покинул круг и пошел по направлению к маленькому домику, стоящему на отшибе. Его дверь при Кенете еще ни разу не открывалась, и Кенет почти забыл о его существовании. Теперь в Доме Покаяния появится обитатель.
Клан Седого Лиса расступался перед Урхоном. Урхон шел странной, немного неуверенной походкой, будто сквозь воду. Кенета озноб пробрал: Урхон шел, как если бы он на самом деле был мертв.
– Что теперь? – сдавленно спросил Кенет, когда за Урхоном закрылась дверь Дома Покаяния.
– Теперь? – пожал плечами Байхэйтэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152