А здесь на всех без исключения одежда из тонкой пушистой шерсти, а то и вовсе полотняная. Кенет нашел эту одежду более нарядной, чем повседневное одеяние его односельчан, – а ведь не похоже, чтобы кто-то приоделся нарочно по случаю прибытия нежданного гостя: все заняты делом, а в праздничной одежде не очень-то и поработаешь.
На шэне вдоль противоположной стены сидели женщины, негромко переговариваясь за рукоделием. Некоторые пряли, но большинство было занято вышивкой ковров. Такие ковры Кенету уже попадались на глаза, но не в каэнских лавках, а в покоях наместника Акейро, в Саду Мостов. Похоже, Каэн при торговле с горцами не пользовался ничем из их товаров, хотя вся торговля с обитателями Лихогорья ведется именно через Каэн. Оно и понятно: для каэнцев жители гор – опасные сумасшедшие, постоянная угроза миру и благополучию. Именно из-за близости к Лихим Горам и держит Каэн такой многочисленный гарнизон – почти вдвое больше обычного. А чем больше гарнизон, тем больше уважения его массаоне. Потому-то и Рокай – не просто провинциальный массаона из захудалого городка, а сила, с которой вынуждены считаться даже в столице…
С трудом заставив себя прекратить глазеть по сторонам и прервав череду воспоминаний, Кенет сообразил, что уже довольно долго стоит и молчит – а ведь его молчание вполне можно истолковать как неучтивость, если не хуже. Кенет не знал, как принято приветствовать хозяев дома в горах – об этом массаона ему ничего не рассказывал, – и торопливо совершил поклон согласно обычаям жителей равнин. Мужчины, сидевшие на шэне возле него, ответили на поклон степенно и неспешно. Едва Кенет выпрямился, дети бросились расставлять низенькие столики. Кенет опустил голову, щеки его залились краской. Как он мог забыть! Ведь говорил же ему Рокай: как бы ни были голодны хозяева дома, но пока гость не приступил к трапезе, никто не съест ни крошки. А он мало того что заспался допоздна, так еще и нежился на теплом шэне под мягким одеялом!
Гостю подали то же, что и всем: кашу, сваренную на крепком мясном отваре, с мелко накрошенным мясом, бобы с густой подливкой и пресные пампушки, по форме напоминавшие дорожную сумку. Но кроме того, перед Кенетом оказалась еще и большая круглая лепешка, тонкая, еще теплая. Кенет вновь ощутил укор совести: как долго эту лепешку сохраняли теплой, пока он спал? А лепешку эту к столу можно подать только теплой: хлеб родства не должен остыть.
Припомнив торопливые прощальные наставления массаоны, Кенет встал, взял лепешку в обе руки и разломил ее пополам, стараясь, чтобы половинки вышли не совсем одинаковыми. Потом Кенет повел взглядом, выбирая из сотрапезников того, кому следует отдать хлеб. Выбрав, он подошел к коренастому старику, снова поклонился и отдал ему большую половину. Старик принял хлеб, отломил от него кусочек и положил в рот. Тогда Кенет тоже отломил кусочек от своей половины лепешки, прожевал его тщательно и проглотил. Старик одобрительно посмотрел на учтивого гостя и кивнул. Кенет вернулся на свое место и принялся за еду, чувствуя, как сильно колотится его сердце, и почти удивляясь, что никто, кроме него самого, не слышит этот бешеный стук. Теперь, и только теперь, Кенет мог окончательно полагать себя в безопасности. Он был принят.
Хлеб родства – единственное, о чем массаона рассказал Кенету подробно и даже повторил еще раз, чтоб ничего не забылось. Гостя принимают в клан посредством ритуала заключения гостевого родства. Для этого нужно преломить хлеб родства – особую лепешку, выпекаемую только с этой целью. Разломить хлеб родства совсем уж поровну – не вполне учтиво. Подать хозяину меньшую половину – верх неуважения; этим ты показываешь, что недоволен его гостеприимством и ни в грош его не ставишь. А вот во что ты ставишь себя сам, станет ясно, когда ты выберешь разделившего с тобой хлеб. Предложивший хлеб младшему дает ясно понять, что считает себя выше присутствующих и претендует на права старших родичей. Преломивший хлеб со сверстником требует для себя прав равного и символически нарекает себя братом по хлебу. Отдавший хлеб старшему недвусмысленно признает себя младшим и становится сыном по хлебу. Не самое высокое положение, но Кенет в выборе не колебался: неопытному остолопу большее и не подобает, да и годами он еще не вышел, чтобы рассчитывать на это самое большее. Выбор его произвел наилучшее впечатление: спасенный юноша оказался учтив не по годам и снискал всеобщую благосклонность, не успев даже имени своего назвать. Кенет имел все основания благодарить массаону Рокая, поведавшего ему о хлебе родства со всеми подробностями. Горцы – народ вспыльчивый, чуть что – и хватаются за оружие. Стоит гостю вольно или невольно оскорбить хозяев, преломляя хлеб родства, и он остался бы для клана чужаком со всеми вытекающими отсюда для гостя последствиями. Кенету редкостно повезло: у него был хороший советчик.
Впрочем, ему не только с советчиком посчастливилось. Хлеба к столу могли и не подать. В худшем случае это означало: ешь и убирайся, покуда цел. А в худшем чужак вообще ел в последний раз в жизни. После трапезы его вызывали на поединок. Поочередно.
Пока кто-нибудь не избавит Лихие Горы от его присутствия. Приди Кенет в горы осенью, и его бы даже на порог не пустили. Его бы встретили на окраине поселения и подвергли подробнейшим расспросам, а после клан долго совещался бы, считать ли пришельца гостем и предлагать ли ему хлеб родства. Могли и не предложить. Но Кенет пришел зимой, в метель. На расправу метели нельзя оставлять никого. Даже кровного врага положено пустить в дом, обогреть и накормить. Кенета не могли оставить за порогом. А уж коли он вошел в дом, он становится гостем, и хлеб родства хозяева предложить ему обязаны. И лишь потом, когда новый родич по хлебу утолит голод, можно задавать ему вопросы. Старик, избранный Кенетом в отцы по хлебу, и приступил к расспросам, как только все насытились и дети унесли столики с остатками еды.
– Меня зовут Эрэнтэ, – произнес старик, глядя на гостя. – Как нам называть тебя, сын по хлебу?
– Мое имя Кенет, – ответил юноша.
– Что привело тебя в наши горы зимой?
– Мне посоветовал уйти в горы массаона Рокай. – О причинах подобного совета Кенет решил пока не распространяться.
– Как здоровье его жены? – внезапно спросил один из присутствующих, юноша немногим старше Кенета.
Кенет улыбнулся мысленно и его наивной хитрости, и его порывистой горячности. Воин постарше и поопытнее расставил бы менее заметную ловушку.
– Массаона Рокай никогда не был женат, – твердо ответил Кенет, – если только не женился после моего ухода из Каэна. Тогда вы знаете о нем больше, чем я.
– Каким путем ты поднялся в горы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
На шэне вдоль противоположной стены сидели женщины, негромко переговариваясь за рукоделием. Некоторые пряли, но большинство было занято вышивкой ковров. Такие ковры Кенету уже попадались на глаза, но не в каэнских лавках, а в покоях наместника Акейро, в Саду Мостов. Похоже, Каэн при торговле с горцами не пользовался ничем из их товаров, хотя вся торговля с обитателями Лихогорья ведется именно через Каэн. Оно и понятно: для каэнцев жители гор – опасные сумасшедшие, постоянная угроза миру и благополучию. Именно из-за близости к Лихим Горам и держит Каэн такой многочисленный гарнизон – почти вдвое больше обычного. А чем больше гарнизон, тем больше уважения его массаоне. Потому-то и Рокай – не просто провинциальный массаона из захудалого городка, а сила, с которой вынуждены считаться даже в столице…
С трудом заставив себя прекратить глазеть по сторонам и прервав череду воспоминаний, Кенет сообразил, что уже довольно долго стоит и молчит – а ведь его молчание вполне можно истолковать как неучтивость, если не хуже. Кенет не знал, как принято приветствовать хозяев дома в горах – об этом массаона ему ничего не рассказывал, – и торопливо совершил поклон согласно обычаям жителей равнин. Мужчины, сидевшие на шэне возле него, ответили на поклон степенно и неспешно. Едва Кенет выпрямился, дети бросились расставлять низенькие столики. Кенет опустил голову, щеки его залились краской. Как он мог забыть! Ведь говорил же ему Рокай: как бы ни были голодны хозяева дома, но пока гость не приступил к трапезе, никто не съест ни крошки. А он мало того что заспался допоздна, так еще и нежился на теплом шэне под мягким одеялом!
Гостю подали то же, что и всем: кашу, сваренную на крепком мясном отваре, с мелко накрошенным мясом, бобы с густой подливкой и пресные пампушки, по форме напоминавшие дорожную сумку. Но кроме того, перед Кенетом оказалась еще и большая круглая лепешка, тонкая, еще теплая. Кенет вновь ощутил укор совести: как долго эту лепешку сохраняли теплой, пока он спал? А лепешку эту к столу можно подать только теплой: хлеб родства не должен остыть.
Припомнив торопливые прощальные наставления массаоны, Кенет встал, взял лепешку в обе руки и разломил ее пополам, стараясь, чтобы половинки вышли не совсем одинаковыми. Потом Кенет повел взглядом, выбирая из сотрапезников того, кому следует отдать хлеб. Выбрав, он подошел к коренастому старику, снова поклонился и отдал ему большую половину. Старик принял хлеб, отломил от него кусочек и положил в рот. Тогда Кенет тоже отломил кусочек от своей половины лепешки, прожевал его тщательно и проглотил. Старик одобрительно посмотрел на учтивого гостя и кивнул. Кенет вернулся на свое место и принялся за еду, чувствуя, как сильно колотится его сердце, и почти удивляясь, что никто, кроме него самого, не слышит этот бешеный стук. Теперь, и только теперь, Кенет мог окончательно полагать себя в безопасности. Он был принят.
Хлеб родства – единственное, о чем массаона рассказал Кенету подробно и даже повторил еще раз, чтоб ничего не забылось. Гостя принимают в клан посредством ритуала заключения гостевого родства. Для этого нужно преломить хлеб родства – особую лепешку, выпекаемую только с этой целью. Разломить хлеб родства совсем уж поровну – не вполне учтиво. Подать хозяину меньшую половину – верх неуважения; этим ты показываешь, что недоволен его гостеприимством и ни в грош его не ставишь. А вот во что ты ставишь себя сам, станет ясно, когда ты выберешь разделившего с тобой хлеб. Предложивший хлеб младшему дает ясно понять, что считает себя выше присутствующих и претендует на права старших родичей. Преломивший хлеб со сверстником требует для себя прав равного и символически нарекает себя братом по хлебу. Отдавший хлеб старшему недвусмысленно признает себя младшим и становится сыном по хлебу. Не самое высокое положение, но Кенет в выборе не колебался: неопытному остолопу большее и не подобает, да и годами он еще не вышел, чтобы рассчитывать на это самое большее. Выбор его произвел наилучшее впечатление: спасенный юноша оказался учтив не по годам и снискал всеобщую благосклонность, не успев даже имени своего назвать. Кенет имел все основания благодарить массаону Рокая, поведавшего ему о хлебе родства со всеми подробностями. Горцы – народ вспыльчивый, чуть что – и хватаются за оружие. Стоит гостю вольно или невольно оскорбить хозяев, преломляя хлеб родства, и он остался бы для клана чужаком со всеми вытекающими отсюда для гостя последствиями. Кенету редкостно повезло: у него был хороший советчик.
Впрочем, ему не только с советчиком посчастливилось. Хлеба к столу могли и не подать. В худшем случае это означало: ешь и убирайся, покуда цел. А в худшем чужак вообще ел в последний раз в жизни. После трапезы его вызывали на поединок. Поочередно.
Пока кто-нибудь не избавит Лихие Горы от его присутствия. Приди Кенет в горы осенью, и его бы даже на порог не пустили. Его бы встретили на окраине поселения и подвергли подробнейшим расспросам, а после клан долго совещался бы, считать ли пришельца гостем и предлагать ли ему хлеб родства. Могли и не предложить. Но Кенет пришел зимой, в метель. На расправу метели нельзя оставлять никого. Даже кровного врага положено пустить в дом, обогреть и накормить. Кенета не могли оставить за порогом. А уж коли он вошел в дом, он становится гостем, и хлеб родства хозяева предложить ему обязаны. И лишь потом, когда новый родич по хлебу утолит голод, можно задавать ему вопросы. Старик, избранный Кенетом в отцы по хлебу, и приступил к расспросам, как только все насытились и дети унесли столики с остатками еды.
– Меня зовут Эрэнтэ, – произнес старик, глядя на гостя. – Как нам называть тебя, сын по хлебу?
– Мое имя Кенет, – ответил юноша.
– Что привело тебя в наши горы зимой?
– Мне посоветовал уйти в горы массаона Рокай. – О причинах подобного совета Кенет решил пока не распространяться.
– Как здоровье его жены? – внезапно спросил один из присутствующих, юноша немногим старше Кенета.
Кенет улыбнулся мысленно и его наивной хитрости, и его порывистой горячности. Воин постарше и поопытнее расставил бы менее заметную ловушку.
– Массаона Рокай никогда не был женат, – твердо ответил Кенет, – если только не женился после моего ухода из Каэна. Тогда вы знаете о нем больше, чем я.
– Каким путем ты поднялся в горы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152