Хороший сын у Урхона: не пожалел выдумки для отца, постарался на совесть.
Однако шутейная часть обряда подходила к концу, начиналась последняя, серьезная. Толай вышел из дома и вернулся с мечом Урхона в руках.
– Урхон, дважды рожденный, сын Алхона и Эрхэ, – громко, во всеуслышание объявил Толай. – Я, Толай, Творец Богов, возвращаю тебе твоего Бога, и да будет он справедлив к тебе, а ты к нему. Повелевай им.
– Урхон, дважды рожденный, сын мой, – важно возгласил мальчик, исполнявший роль его отца, – я, Алхон, благословляю возвращение тебе твоего Бога, и да будет он справедлив к тебе, а ты к нему. Повелевай им.
Урхон молча принял меч из рук Толая, вдвинул его в свои пустые ножны, утопил все четыре защелки и дважды поклонился земно – сначала Толаю, потом своему приемному отцу.
Все зашумели, задвигались, выбежали из дома. Теперь оставалось только омыться снегом от соприкосновения со смертью, и обряд можно считать завершенным. Алгур незамедлительно заявил Алхону, что снежки он умеет бросать лучше, даром что тот приходится ему дедушкой. Алхон, не в силах отрешиться так быстро от недавней степенности, снисходительно предложил Алгуру подтвердить свое бахвальство делом, и мальчики тут же принялись метать друг в друга снежки.
Урхона поздравляли со вторым рождением все наперебой. Все, кроме Кенета. Кенет стоял поодаль и мучительно соображал, что же ему сказать своему недавнему врагу. Слов он не находил – да и какие слова тут годятся?
Но Урхон сам подошел к Кенету и посмотрел ему в глаза – прямо и открыто.
– Я у тебя в долгу, – серьезно и спокойно сказал он. – Ты хорошо пел. Твоя песня дала мне то мужество, которого мне недоставало.
Когда отгремели празднества в честь повторного рождения Урхона и бывший враг, предводитель бывших врагов, отправился с женой и сыном в обратный путь, Толай впервые за несколько суток получил возможность выспаться – не кое-как, не урывками, а отоспаться по-настоящему. Конечно, жизнь у Творца Богов нелегкая, и более многочисленные, чем у других, обязанности приучили Толая подолгу не есть, не спать и вообще обходиться почти без отдыха. Но проводить по всем правилам многодневный обряд второго рождения, не отдохнув после Пляски Мечей ни минуты, тяжело даже и для Толая. Ему попросту некогда было думать, да и не только времени – сил недоставало для размышлений. Отоспавшись сразу за все почти бессонные дни после вопрошания, Толай вновь обрел способность мыслить.
И первая же его мысль обратилась к ночи вопрошания. Снова и снова вспоминал Толай ответы своих Богов. Правильно ли он уразумел их смысл? Не ошибся ли в толковании? И нет ли ошибки в самих ответах? Боги мудры, но даже ему, их Творцу, не дано знать, всеведущи ли они?
И будто одних сомнений мало для тревоги, опять начались сны – хотя и не у Толая. Опять Кенет являлся в сонных видениях, и опять кому-то приказывали его убить. Не самому Толаю, другому человеку. Сон едва не довел беднягу до сумасшествия. Рассказывал он о нем Толаю, чуть не плача. Убивать Кенета ему не хотелось – вроде парень хороший и никакого зла ему не причинил, опять же и Боги запретили. Да и пример Урхона ясно показал, чем кончаются подобные попытки. Но со сном-то как быть? Кому не верить – Богам или снам?
Решения при всей своей медлительности Толай умел принимать быстро.
– Я забираю твой сон, – негромко произнес он, слегка коснувшись пальцами висков несчастного. Тот аж зажмурился от облегчения: его сон забрал Творец Богов, и теперь сам он свободен от исполнения долга, противоречащего долгу. А что сделает с этим долгом Толай – его дело.
Когда освобожденный от сна ушел, Толай еще некоторое время глядел на огонь, пылающий в горне. Огонь в горне – ведь так Боги назвали юного сына по хлебу?
Откладывать и дальше откровенный разговор было нельзя. Опасно и бессмысленно.
Кенета кузнец отыскал на самой окраине селения. По случаю хорошей погоды тому вздумалось не бока отлеживать на теплом шэне, а поразмяться немного и восстановить в памяти тела то, что он в последнее время помнил только умом.
Кенет упражнялся с деревянным мечом, проделывая обычный воинский канон “боя с тенью”. Судя по следам на снегу, на первый взгляд можно было предположить, что он только-только начал: следов было немного, их отчетливо различимые цепочки не накладывались одна на другую. Зато если приглядеться, видно, что отпечатки ног глубоко вдавились в снег. Края их были четкими, ни один не смазан: наука Аканэ пошла Кенету впрок, и в его движениях не было ни малейшей расхлябанности. Каждый его шаг был точно той длины, что и нужно, – ни на волос больше или меньше. Потому и не было на снегу лишних следов. Кенет разминался уже давно: в сторонке на снегу лежала его стеганая зимняя одежда, рядом – нетерпеливо сброшенный хайю и вышитая знаками-оберегами рубашка. Кенет был обнажен до пояса, его голая спина блестела от пота, забранные назад волосы липли к шее. От его разгоряченного тела разве только пар не валил. Кенет быстро и плавно взмахивал мечом, и солнечный свет струился по его лезвию, как по стальному, вспыхивая на острие дробящейся радугой. Толай невольно зажмурился: не следует ему видеть то, что никто не должен видеть.
– Эй, сынок, – мягко позвал Толай, отведя взгляд в сторону, – тебя можно потревожить?
Кенет завершил какую-то особо сложную фигуру, коротко поклонился, держа меч обеими руками острием вниз, и обернулся к Толаю.
– Вполне, – беззаботно отозвался он и вложил меч в ножны. – Погоди немного, я сейчас оденусь.
Он вытащил из рукава зимней одежды небольшое полотенце, быстро растерся насухо и принялся натягивать рубашку.
– Все, я готов, – объявил Кенет, туго перепоясав синий хайю и набросив поверх него зимний кафтан. – Что-нибудь случилось?
– Можно и так сказать, – кивнул кузнец. – Поговорить мне с тобой надо. Только, во имя всех Богов, не спрашивай, кого ты обидел. Насколько я знаю, все еще никого. Разговор у нас совсем о другом пойдет.
Губы Кенета все еще улыбались, но глаза мигом посерьезнели. Он кивнул и подошел ближе.
– Сын по хлебу, – медленно сказал Толай. – У меня есть к тебе просьба… и я очень надеюсь, что она тебя не оскорбит.
– Я и вообще не обидчивый, – усмехнулся Кенет, но его шутливый тон должного отклика не возымел.
– Не сочти мою просьбу за дерзость… или обиду… или уж тем более за вызов… – Слова ворочались во рту кузнеца тяжело и медленно.
Теперь улыбка покинула не только глаза Кенета, но и губы.
– Я хотел бы увидеть твой меч, – единым махом выпалил Толай.
– Да пожалуйста, – удивился Кенет. – Только и всего?
Он отстегнул крепление с обоймицы ножен и подал их вместе с мечом кузнецу.
– На ножны мои посмотреть стоит, это да, – признал он. – Я так понимаю, тебя их оковка заинтересовала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Однако шутейная часть обряда подходила к концу, начиналась последняя, серьезная. Толай вышел из дома и вернулся с мечом Урхона в руках.
– Урхон, дважды рожденный, сын Алхона и Эрхэ, – громко, во всеуслышание объявил Толай. – Я, Толай, Творец Богов, возвращаю тебе твоего Бога, и да будет он справедлив к тебе, а ты к нему. Повелевай им.
– Урхон, дважды рожденный, сын мой, – важно возгласил мальчик, исполнявший роль его отца, – я, Алхон, благословляю возвращение тебе твоего Бога, и да будет он справедлив к тебе, а ты к нему. Повелевай им.
Урхон молча принял меч из рук Толая, вдвинул его в свои пустые ножны, утопил все четыре защелки и дважды поклонился земно – сначала Толаю, потом своему приемному отцу.
Все зашумели, задвигались, выбежали из дома. Теперь оставалось только омыться снегом от соприкосновения со смертью, и обряд можно считать завершенным. Алгур незамедлительно заявил Алхону, что снежки он умеет бросать лучше, даром что тот приходится ему дедушкой. Алхон, не в силах отрешиться так быстро от недавней степенности, снисходительно предложил Алгуру подтвердить свое бахвальство делом, и мальчики тут же принялись метать друг в друга снежки.
Урхона поздравляли со вторым рождением все наперебой. Все, кроме Кенета. Кенет стоял поодаль и мучительно соображал, что же ему сказать своему недавнему врагу. Слов он не находил – да и какие слова тут годятся?
Но Урхон сам подошел к Кенету и посмотрел ему в глаза – прямо и открыто.
– Я у тебя в долгу, – серьезно и спокойно сказал он. – Ты хорошо пел. Твоя песня дала мне то мужество, которого мне недоставало.
Когда отгремели празднества в честь повторного рождения Урхона и бывший враг, предводитель бывших врагов, отправился с женой и сыном в обратный путь, Толай впервые за несколько суток получил возможность выспаться – не кое-как, не урывками, а отоспаться по-настоящему. Конечно, жизнь у Творца Богов нелегкая, и более многочисленные, чем у других, обязанности приучили Толая подолгу не есть, не спать и вообще обходиться почти без отдыха. Но проводить по всем правилам многодневный обряд второго рождения, не отдохнув после Пляски Мечей ни минуты, тяжело даже и для Толая. Ему попросту некогда было думать, да и не только времени – сил недоставало для размышлений. Отоспавшись сразу за все почти бессонные дни после вопрошания, Толай вновь обрел способность мыслить.
И первая же его мысль обратилась к ночи вопрошания. Снова и снова вспоминал Толай ответы своих Богов. Правильно ли он уразумел их смысл? Не ошибся ли в толковании? И нет ли ошибки в самих ответах? Боги мудры, но даже ему, их Творцу, не дано знать, всеведущи ли они?
И будто одних сомнений мало для тревоги, опять начались сны – хотя и не у Толая. Опять Кенет являлся в сонных видениях, и опять кому-то приказывали его убить. Не самому Толаю, другому человеку. Сон едва не довел беднягу до сумасшествия. Рассказывал он о нем Толаю, чуть не плача. Убивать Кенета ему не хотелось – вроде парень хороший и никакого зла ему не причинил, опять же и Боги запретили. Да и пример Урхона ясно показал, чем кончаются подобные попытки. Но со сном-то как быть? Кому не верить – Богам или снам?
Решения при всей своей медлительности Толай умел принимать быстро.
– Я забираю твой сон, – негромко произнес он, слегка коснувшись пальцами висков несчастного. Тот аж зажмурился от облегчения: его сон забрал Творец Богов, и теперь сам он свободен от исполнения долга, противоречащего долгу. А что сделает с этим долгом Толай – его дело.
Когда освобожденный от сна ушел, Толай еще некоторое время глядел на огонь, пылающий в горне. Огонь в горне – ведь так Боги назвали юного сына по хлебу?
Откладывать и дальше откровенный разговор было нельзя. Опасно и бессмысленно.
Кенета кузнец отыскал на самой окраине селения. По случаю хорошей погоды тому вздумалось не бока отлеживать на теплом шэне, а поразмяться немного и восстановить в памяти тела то, что он в последнее время помнил только умом.
Кенет упражнялся с деревянным мечом, проделывая обычный воинский канон “боя с тенью”. Судя по следам на снегу, на первый взгляд можно было предположить, что он только-только начал: следов было немного, их отчетливо различимые цепочки не накладывались одна на другую. Зато если приглядеться, видно, что отпечатки ног глубоко вдавились в снег. Края их были четкими, ни один не смазан: наука Аканэ пошла Кенету впрок, и в его движениях не было ни малейшей расхлябанности. Каждый его шаг был точно той длины, что и нужно, – ни на волос больше или меньше. Потому и не было на снегу лишних следов. Кенет разминался уже давно: в сторонке на снегу лежала его стеганая зимняя одежда, рядом – нетерпеливо сброшенный хайю и вышитая знаками-оберегами рубашка. Кенет был обнажен до пояса, его голая спина блестела от пота, забранные назад волосы липли к шее. От его разгоряченного тела разве только пар не валил. Кенет быстро и плавно взмахивал мечом, и солнечный свет струился по его лезвию, как по стальному, вспыхивая на острие дробящейся радугой. Толай невольно зажмурился: не следует ему видеть то, что никто не должен видеть.
– Эй, сынок, – мягко позвал Толай, отведя взгляд в сторону, – тебя можно потревожить?
Кенет завершил какую-то особо сложную фигуру, коротко поклонился, держа меч обеими руками острием вниз, и обернулся к Толаю.
– Вполне, – беззаботно отозвался он и вложил меч в ножны. – Погоди немного, я сейчас оденусь.
Он вытащил из рукава зимней одежды небольшое полотенце, быстро растерся насухо и принялся натягивать рубашку.
– Все, я готов, – объявил Кенет, туго перепоясав синий хайю и набросив поверх него зимний кафтан. – Что-нибудь случилось?
– Можно и так сказать, – кивнул кузнец. – Поговорить мне с тобой надо. Только, во имя всех Богов, не спрашивай, кого ты обидел. Насколько я знаю, все еще никого. Разговор у нас совсем о другом пойдет.
Губы Кенета все еще улыбались, но глаза мигом посерьезнели. Он кивнул и подошел ближе.
– Сын по хлебу, – медленно сказал Толай. – У меня есть к тебе просьба… и я очень надеюсь, что она тебя не оскорбит.
– Я и вообще не обидчивый, – усмехнулся Кенет, но его шутливый тон должного отклика не возымел.
– Не сочти мою просьбу за дерзость… или обиду… или уж тем более за вызов… – Слова ворочались во рту кузнеца тяжело и медленно.
Теперь улыбка покинула не только глаза Кенета, но и губы.
– Я хотел бы увидеть твой меч, – единым махом выпалил Толай.
– Да пожалуйста, – удивился Кенет. – Только и всего?
Он отстегнул крепление с обоймицы ножен и подал их вместе с мечом кузнецу.
– На ножны мои посмотреть стоит, это да, – признал он. – Я так понимаю, тебя их оковка заинтересовала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152