И то ли по неосторожности или невежеству, а может, и пытаясь забыть о
своей сопернице, она решила взять новое препятствие на необъезженной
лошади. Лошадь вернулась домой без всадницы, а мою мать нашли в яме
бездыханной с новорожденным младенцем и старой француженкой, которая была
моей повитухой и потом, сняв с себя юбку, завернула меня. Я пришел в этот
мир на добрых два месяца раньше срока, и это наверняка стало впоследствии
причиной моего слабого здоровья.
Это несчастье не заставило моего отца роптать на судьбу. У него был
сын, состояние жены, а вскоре появилась и возможность получить назад свои
владения. Англия к этому времени устала от пуританского правления, и
молодой король, исхудавший, загорелый и помудревший, вернулся на родину с
твердым намерением не отправляться больше ни в какие путешествия, и при
этом, не оставляя без внимания преданных ему в свое время людей.
Поместье Маршалси со многими акрами присоединенной к нему земли было
возвращено во владение отца. Он позже получил ежегодную пенсию в пятьсот
фунтов и гарантию королевской аудиенции в любое время. Мадам Луиз вскоре
обосновалась в Маршалси, став хозяйкой дома. Она была стройной, как
тростинка, и могла бы стать идеальной парой моему отцу, если бы он
встретил ее немного раньше. Но к моменту их знакомства ей было уже далеко
за тридцать - возраст не для рождения детей; и, несмотря на свои
прекрасные манеры и утонченность, она все же была из низов - откуда
мужчины Оленшоу подбирали себе женщин для развлечения, а не для женитьбы.
В период нашего общения с ней, когда я был уже достаточно взрослым, чтобы
оценить ее женские достоинства, она все еще была неотразимой красавицей с
неукротимым нравом и всепоглощающей страстью к моему отцу, которую ничто
не могло поколебать. Будь я нормальным ребенком, моего отца вполне
устраивала бы свобода от домашних уз. Но, увы, его единственный сын был
калекой от рождения. Сначала увечье было не столь заметно, и я полагаю,
что мои первые неустойчивые шаги не вызывали никаких подозрений. Но к
возрасту пяти-шести лет разница между моими ногами выросла вместе со мной,
и левая нога была уже на три дюйма короче правой, а также тоньше и слабее.
Врач из Колчестера, который наверняка был осведомлен больше в физике, чем
в медицине, посоветовал привязать вес к больной ноге: предполагалось, что
это поможет "вытянуть" конечность, и в течение шести месяцев я ковылял,
как хромая кобыла, сначала с тремя, затем с четырьмя, и в конце концов с
шестью фунтами свинца, прикрепленного к лодыжке. Мне и так было очень
тяжело передвигаться, а вес еще больше усложнял дело, но мой отец всегда
охотно отказывался от хозяйственных дел, охоты, верховой езды или игры в
карты, чтобы погулять со мной, воспитывая во мне упорство и волю. Даже в
постели мне не давали передышки, нога с грузом должна была свешиваться с
кровати, чтобы "вытягивание" продолжалось и во сне. Немудрено, что отец,
выйдя из себя, называл меня "жалкое отродье". Да, действительно, я был
ребенком глубоко несчастным, изможденным, окованным в кандалы, с растущим
сознанием своей неполноценности. Как раз в это время начали говорить об
"обращении" крови, и один из друзей отца посоветовал ему повезти меня к
доктору Форстеру, который проводил чудесные исцеления замедляющих или
ускоряющих движение крови. Итак, мы отправились в Лондон, я сидел с отцом,
сзади следовал грум с багажом, подарками для друзей отца и пустым
саквояжем, который на обратном пути должен был наполниться всякими
безделушками для мадам Луиз. Мы поселились в "Верном трубадуре" в Стренде,
и там нас начал посещать доктор Форстер. Я лежал в кровати со жгутом на
правой ноге, чтобы задержать движение крови, и мешками с горячим песком на
левой ноге, чтобы усилить его. Он, несомненно преуспел в первой части
своего замысла: моя здоровая правая нога онемела, но куда бы ни
направлялась изгнанная кровь, она не достигала моей немощной левой
половины. Нога оставалась такой, как и была, - сморщенной и короткой, хотя
горела адским пламенем. Тем временем, я должен был глотать горькие и
вызывающие тошноту снадобья, а также - прелюбопытнейшее сочетание пыток -
кварту подогретого эля в день. Мою ногу измеряли каждые три дня. Каждый
вечер с правой ноги снимали жгут, и я содрогался от мысли о том, что его
наложат снова. Временами я рыдал и протестовал, тогда отец начинал
бушевать, ругая меня, тупость врачей и безрассудство моей матери. Вообще,
это было тяжелое время испытаний для него, и не удивительно, что однажды
вечером, когда доктор Форстер в очередной раз бился со мной, чтобы
затянуть жгут на ноге, терпение отца лопнуло.
- Довольно с меня ваших глупостей, - закричал он. - Убирайтесь и
прихватите с собой эту вашу ерунду.
Доктор Форстер - почтенный человек в летах, привыкший к уважительному
к себе отношению, повернулся к отцу и высказался о его манерах и, увы, об
его отпрыске в выражениях не столь вежливых, сколь кратких.
- Вы породили слабого немощного щенка и приходите ко мне в ожидании
чуда, - заключил он. - И только потому, что я не в состоянии исправить
испорченное вами, вы оскорбляете меня. Забирайте своего несчастного калеку
и лечите его сами, если полагаете, что не способны произвести на свет
ничего лучшего.
Он собрал бинты, мешки с песком и зелье и вылетел из комнаты, волоча
за собой длинный плащ.
- Вставай, - приказал отец, - мы едем домой.
Первую часть путешествия мы проделали в мягких летних сумерках, и
меня не покидали мысли о разбойниках и грабителях с большой дороги, хотя
скорее всего, не поздоровилось бы всякому, кто попался бы нам на пути:
отец ехал с таким злобным выражением лица словно искал, на ком сорвать
свой гнев. Покорный грум и быстрые лошади, да и его удрученный сын не
давали ему для этого повода. Надежно спрятавшись за его спиной, я тихо
плакал: ведь я отправлялся в путь с надеждой, что вернусь абсолютно
здоровым, способным бегать и прыгать, как другие мальчики, горя желанием
научиться ездить верхом, фехтовать и стрелять. И вот я возвращался таким
же калекой, каким и уезжал, да еще с тяжелым сердцем из-за того, что моя
несдержанность ускорила возвращение. И в самом деле, жалкое отродье!
С этого времени отец перестал меня замечать. Ходил ли я или лежал,
плакал или улыбался, был болен или здоров - все это не вызывало у него
интереса. То, что я обожал его с неистовостью, близкой к поклонению, что я
был податлив и угодлив, абсолютно ничего для него не значило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83