Это нехорошо, когда соседи ссорятся из-за таких
пустяков". Нет, Шадрах, мне не добиться толку от совета в этом деле, тем
более, когда это сорняки Джема Флуэрса. Подумай-ка, кто в совете
направляет этих глупых овец, которые заседают вместе с ним.
- Эсквайр, ты хочешь сказать?
- А кто еще? А пока Джем Флауэрс мнет его Пег, как проводит время
Элен Флауэрс?
- Шшш... - произнес Шед, затем, повысив голос, добавил: - Эй, Филипп,
парнишка, где ты?
Я поспешно отступил на три шага от двери и прикрыл рот рукой, чтобы
приглушить голос:
- Я в саду. Я тебе нужен?
- Кто это? - услышал я вопрос Эли и за ним последовал ответ Шеда: -
Сын эсквайра.
- Тогда это нехорошо с твоей стороны, Шед Вуди, что ты дал мне
распустить язык в такой компании.
- Он не придаст этому значения, - с легкостью возразил Шед. - Это
всего лишь ребенок.
- Малые щенки иногда приносят крупную дичь, - резко бросил Эли, и его
массивная фигура показалась в проеме двери как раз в тот самый момент,
когда я появился на пороге.
- Убирайся домой, - грубо крикнул он. - Молод еще околачиваться там,
где собираются взрослые.
Его тон разозлил меня, настолько он был сродни презрению,
отравлявшему все мои дни.
- Это кузница Шеда, Эли Мейкерс, - яростно парировал я. - Если тебе
угодно высказываться здесь, это не мое дело. А домой я пойду тогда, когда
скажет Шед, и не раньше. Шед назвал моего отца пьянчугой и бабником в
первый же день нашего знакомства. Ничего нового о нем ты сказать не
можешь.
Эли развернулся к Шеду.
- Запомни, что я сказал про молодых щенков. Вот он и принес целого
зайца.
- Филипп прав, - произнес Шед тем же невозмутимым тоном. - Он не
ладит с эсквайром, и не удивительно.
В кузнице на мгновение все затихли. Эли уставился на меня, его лицо
выражало явное неодобрение. Шед смотрел на меня с любовью и верой. Он
нарушил тишину словами:
- Я никогда не говорил тебе, парнишка, что в этих стенах ты можешь
услышать то, что не говорится за их пределами. Не думал, что придется
объяснять это.
- И не надо, - вскричал я. - Кому мне рассказывать? Конюхам или
служанкам? Кто еще станет меня слушать?
Я прошагал по неровному полу кузницы неловким ковыляющим шагом,
борясь за свое достоинство и сгорая от стыда за собственное уродство и еще
за что-то более сильное и глубокое. Я был изгой, даже мое присутствие в
кузнице нуждалось в объяснении и защите. Я когда-то был счастлив здесь, но
это не мое место. И бросив через плечо: "Спокойной ночи, Шед", я поковылял
прочь в летние сумерки.
Что-то произошло во мне в этот вечер. Я был Саулем. Если вы
припоминаете, было два Сауля. Сауль - сын Киша, который, разыскивая ослов
своего отца, нашел королевство и на которого был ниспослан дар
пророчества. Был еще и Сауль из Ташиша, который отправляясь по очередному
поручению, был ослеплен молнией по дороге в Дамаск. Странно, что оба они
носили одно и то же имя и оба стали избранниками судьбы. Именно об этом я
размышлял, идя мимо зарослей боярышника по полевой тропе. Я вспомнил
разговор Эли Мейкерса о сорняках и возделывании почвы, и впервые в жизни
по-иному взглянул на участки пашни, освещенные луной. Но постепенно мысли
мои переменились, и меня охватило удивительное чувство. Я видел
одуванчики, белым туманом покрывающие рвы, невесомые, как легкое кружево
на темном одеянии ночи. Я видел высокие деревья, чернеющие на фоне луны. И
я подумал, что это и есть мой дом, моя обитель. Но надолго ли я здесь? Все
это так тесно переплеталось с прочитанными историями, стихами из
заброшенных, покрытых плесенью книг, что в тот момент Элоиз и Абеляр были
для меня большей реальностью, чем Шед и Эли, и я не удивился бы, встретив
Джульетту, а не Элен Флауэрс.
Мысли ускользали от меня. Стремление определить словами свое
состояние разрушало его суть. Оступившись, я сделал вдох, и мне
показалось, что меня обдало сладким дуновением одуванчиков. Я вдруг
почувствовал себя счастливым. Не могу дать этому более глубокое объяснение
и не буду даже пытаться это сделать, потому что сейчас мне кажется, что я,
проживший всю жизнь на грани понимания чего-то, на пути выражения этого
чего-то в словах, так и не сумел это сделать. Не осмелюсь уподобить свой
разум своему телу, он все-таки явно не столь покалечен, но в то же время
так же далек от совершенства.
Никогда мне не доводилось шагать так свободно, и никогда еще мысли
мои не были такими ясными. Но в тот вечер я еще не знал своей немощи. Я
был опьянен собственными чувствами и незнаком с неудачами, поэтому,
добравшись до дома, достал чернила (изготовленные по старинному рецепту из
козлиной желчи и металлических опилок из кузницы) и на первой чистой
странице книги написал свои первые стихи. С восторгом я чувствовал, как
плавно льются строки, и только закончив, ощутил неизбежное
неудовлетворение. Перечитывая строки, я понял, что волшебство ушло, и
момент упущен. Единственное, что я теперь ощущал, - это всеобъемлющее
неудовлетворение; каждое написанное слово казалось мне лишь слабым
отображением мысли.
Изгнанник я без дома и без крова,
Не знаю отродясь обители такой,
Где ждет меня приветливое слово
Или душа, несущая покой.
И только милостива ночь. Деревьев кроны
Меня приемлют молча, без суда.
И нежных одуванчиков короны
Несут печаль мою неведомо куда.
Видите, я уже забыл о Шеде, который всегда был добр ко мне и ничего
не скрывал. И причем здесь "деревьев кроны"? Слова лились одно за другим,
но именно плавность этого процесса должна была насторожить меня. И все же
это была моя первая проба пера, и, несмотря на все недостатки, я с
волнением перечитывал их снова и снова, испытывая неослабевающую радость.
Многие пишут свои первые стихи в честь какой-нибудь пышной красавицы,
"скорбную балладу" о глазках своей возлюбленной. Я же написал потому, что
Эли Мейкерс вторгся в мою тихую заводь, которой стала для меня кузница. Я,
как оказалось, был наиболее уязвим перед лицом самых незначительных
событий.
Однако мое ночное отчаяние оказалось напрасным. Постепенно я входил в
круг людей, собиравшихся в кузнице, и вскоре знал настолько много об
"огораживании" и опасности папского правления, насколько можно ожидать от
двенадцатилетнего мальчика, еще не вступившего в юношеский возраст. Думаю,
что люди потому любили собираться в кузнице Шеда, что он обладал редкими
качествами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
пустяков". Нет, Шадрах, мне не добиться толку от совета в этом деле, тем
более, когда это сорняки Джема Флуэрса. Подумай-ка, кто в совете
направляет этих глупых овец, которые заседают вместе с ним.
- Эсквайр, ты хочешь сказать?
- А кто еще? А пока Джем Флауэрс мнет его Пег, как проводит время
Элен Флауэрс?
- Шшш... - произнес Шед, затем, повысив голос, добавил: - Эй, Филипп,
парнишка, где ты?
Я поспешно отступил на три шага от двери и прикрыл рот рукой, чтобы
приглушить голос:
- Я в саду. Я тебе нужен?
- Кто это? - услышал я вопрос Эли и за ним последовал ответ Шеда: -
Сын эсквайра.
- Тогда это нехорошо с твоей стороны, Шед Вуди, что ты дал мне
распустить язык в такой компании.
- Он не придаст этому значения, - с легкостью возразил Шед. - Это
всего лишь ребенок.
- Малые щенки иногда приносят крупную дичь, - резко бросил Эли, и его
массивная фигура показалась в проеме двери как раз в тот самый момент,
когда я появился на пороге.
- Убирайся домой, - грубо крикнул он. - Молод еще околачиваться там,
где собираются взрослые.
Его тон разозлил меня, настолько он был сродни презрению,
отравлявшему все мои дни.
- Это кузница Шеда, Эли Мейкерс, - яростно парировал я. - Если тебе
угодно высказываться здесь, это не мое дело. А домой я пойду тогда, когда
скажет Шед, и не раньше. Шед назвал моего отца пьянчугой и бабником в
первый же день нашего знакомства. Ничего нового о нем ты сказать не
можешь.
Эли развернулся к Шеду.
- Запомни, что я сказал про молодых щенков. Вот он и принес целого
зайца.
- Филипп прав, - произнес Шед тем же невозмутимым тоном. - Он не
ладит с эсквайром, и не удивительно.
В кузнице на мгновение все затихли. Эли уставился на меня, его лицо
выражало явное неодобрение. Шед смотрел на меня с любовью и верой. Он
нарушил тишину словами:
- Я никогда не говорил тебе, парнишка, что в этих стенах ты можешь
услышать то, что не говорится за их пределами. Не думал, что придется
объяснять это.
- И не надо, - вскричал я. - Кому мне рассказывать? Конюхам или
служанкам? Кто еще станет меня слушать?
Я прошагал по неровному полу кузницы неловким ковыляющим шагом,
борясь за свое достоинство и сгорая от стыда за собственное уродство и еще
за что-то более сильное и глубокое. Я был изгой, даже мое присутствие в
кузнице нуждалось в объяснении и защите. Я когда-то был счастлив здесь, но
это не мое место. И бросив через плечо: "Спокойной ночи, Шед", я поковылял
прочь в летние сумерки.
Что-то произошло во мне в этот вечер. Я был Саулем. Если вы
припоминаете, было два Сауля. Сауль - сын Киша, который, разыскивая ослов
своего отца, нашел королевство и на которого был ниспослан дар
пророчества. Был еще и Сауль из Ташиша, который отправляясь по очередному
поручению, был ослеплен молнией по дороге в Дамаск. Странно, что оба они
носили одно и то же имя и оба стали избранниками судьбы. Именно об этом я
размышлял, идя мимо зарослей боярышника по полевой тропе. Я вспомнил
разговор Эли Мейкерса о сорняках и возделывании почвы, и впервые в жизни
по-иному взглянул на участки пашни, освещенные луной. Но постепенно мысли
мои переменились, и меня охватило удивительное чувство. Я видел
одуванчики, белым туманом покрывающие рвы, невесомые, как легкое кружево
на темном одеянии ночи. Я видел высокие деревья, чернеющие на фоне луны. И
я подумал, что это и есть мой дом, моя обитель. Но надолго ли я здесь? Все
это так тесно переплеталось с прочитанными историями, стихами из
заброшенных, покрытых плесенью книг, что в тот момент Элоиз и Абеляр были
для меня большей реальностью, чем Шед и Эли, и я не удивился бы, встретив
Джульетту, а не Элен Флауэрс.
Мысли ускользали от меня. Стремление определить словами свое
состояние разрушало его суть. Оступившись, я сделал вдох, и мне
показалось, что меня обдало сладким дуновением одуванчиков. Я вдруг
почувствовал себя счастливым. Не могу дать этому более глубокое объяснение
и не буду даже пытаться это сделать, потому что сейчас мне кажется, что я,
проживший всю жизнь на грани понимания чего-то, на пути выражения этого
чего-то в словах, так и не сумел это сделать. Не осмелюсь уподобить свой
разум своему телу, он все-таки явно не столь покалечен, но в то же время
так же далек от совершенства.
Никогда мне не доводилось шагать так свободно, и никогда еще мысли
мои не были такими ясными. Но в тот вечер я еще не знал своей немощи. Я
был опьянен собственными чувствами и незнаком с неудачами, поэтому,
добравшись до дома, достал чернила (изготовленные по старинному рецепту из
козлиной желчи и металлических опилок из кузницы) и на первой чистой
странице книги написал свои первые стихи. С восторгом я чувствовал, как
плавно льются строки, и только закончив, ощутил неизбежное
неудовлетворение. Перечитывая строки, я понял, что волшебство ушло, и
момент упущен. Единственное, что я теперь ощущал, - это всеобъемлющее
неудовлетворение; каждое написанное слово казалось мне лишь слабым
отображением мысли.
Изгнанник я без дома и без крова,
Не знаю отродясь обители такой,
Где ждет меня приветливое слово
Или душа, несущая покой.
И только милостива ночь. Деревьев кроны
Меня приемлют молча, без суда.
И нежных одуванчиков короны
Несут печаль мою неведомо куда.
Видите, я уже забыл о Шеде, который всегда был добр ко мне и ничего
не скрывал. И причем здесь "деревьев кроны"? Слова лились одно за другим,
но именно плавность этого процесса должна была насторожить меня. И все же
это была моя первая проба пера, и, несмотря на все недостатки, я с
волнением перечитывал их снова и снова, испытывая неослабевающую радость.
Многие пишут свои первые стихи в честь какой-нибудь пышной красавицы,
"скорбную балладу" о глазках своей возлюбленной. Я же написал потому, что
Эли Мейкерс вторгся в мою тихую заводь, которой стала для меня кузница. Я,
как оказалось, был наиболее уязвим перед лицом самых незначительных
событий.
Однако мое ночное отчаяние оказалось напрасным. Постепенно я входил в
круг людей, собиравшихся в кузнице, и вскоре знал настолько много об
"огораживании" и опасности папского правления, насколько можно ожидать от
двенадцатилетнего мальчика, еще не вступившего в юношеский возраст. Думаю,
что люди потому любили собираться в кузнице Шеда, что он обладал редкими
качествами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83