Когда я оглянулся, то Майка и остальных уже не было рядом, они
скрылись за деревьями, и мы с Линдой остались вдвоем. Она сделала шаг
вперед и положила скорбное подношение на могилу. Когда она склонилась, я
заметил, как две слезы упали и сразу же растворились в свежей влажной
почве.
Пахло свежевскопанной землей, и запах этот смешался с ароматом
шиповника - сочетание, которое мне не забыть до конца своих дней. Линда
медленно достала платочек и промокнула глаза.
- Если Эли узнает, что ты пришла и принесла цветы... - начал я
срывающимся голосом.
- ЕСЛИ он узнает, - повторила она с металлом в голосе, который вдруг
прозвучал, как голос чужого человека. - Не обязательно ему обо всем знать.
И благодаря тебе - это мои собственные цветы. - Она посмотрела на могилу
снова и печально сказала: - Жаль, что я не знала ее близко, так, чтобы она
могла поделиться со мной. Я бы могла остановить ее.
- Если бы только она рассказала все нам, - ответил я, не сводя глаз с
линии черных волос, обрамлявших белоснежное лицо, - мы сами могли бы
остановить ее.
- Конечно, Филипп, ты бы смог, ты такой великодушный. Но другие не
стали бы этого делать. Они бы только подтолкнули ее. Но я не это имела в
виду. Я могла бы не допустить самой причины. Можно не иметь ребенка, если
не хочешь. О, конечно, у меня близнецы, и я очень люблю их сейчас, но
сначала я просто в ужас пришла. А больше у меня нет детей, правда ведь? И
не будет. И это не Эли виноват. Он хотел бы целую дюжину, как у Якова или
кого-то там еще. Иногда он недоумевает, в чем дело. Я вижу. Но есть у меня
кое-какой секрет, или, по крайней мере, был до сих пор. Ведь с тобой так
легко разговаривать, что это просто опасно. Ты единственный в Зионе, у
кого есть сердце. У остальных вместо сердца камень с вбитыми на нем
десятью заповедями.
- Да больше, чем с десятью, там ведь ничего не сказано о том, что на
месте нового поселения нельзя курить, пить и пропускать службу. И все же я
полагаю, что эти люди довольно искренни в своих убеждениях. И могу
признать, что они действительно составляют духовное единство - они
честные, преданные и трудолюбивые, что уже немало. Единственный, кого я
по-настоящему не принимаю, это...
- Эли? - попробовала подсказать Линда, перебив меня.
- О нет, я не согласен с ним, кажется, по любому вопросу, но у меня
нет неприязни к нему. Это скользкий мистер Томас. Он был очень груб со
мной в воскресенье, и не скоро я смогу это забыть и простить.
- Видишь ли, он выступил против Эли в деле с Кезией, и я думала, я
искренне надеялась, что Эли поссорится с ним после этого. Но он просто
сказал: "Томас делал, как счел справедливым", и на следующий же день они
уже были в хороших отношениях.
- Это потому, что Эли доверяет ему, думает, что он богопослушный. Он
никогда не заподозрит мистера Томаса в каком-нибудь злом умысле. Если бы
это был я...
- Он так же терпим и к тебе, Филипп. И ты, наверное, знаешь это. Он
пришел домой в это воскресенье и сказал, что ты просто очень
заблуждаешься, но ты искренен и твои ошибочные идеи - результат порочного
воспитания.
- Спасибо, Линда, за эту утешительную новость. Теперь я буду спать
спокойно по ночам! Такого рода терпимость чертовски благодетельна, не так
ли?
Ее лицо снова напряглось, как в тот вечер, когда я пытался открыть ей
глаза на своего отца. Странно было наблюдать это лицо, которое изменилось,
стало старше, и все же сохранило те же черты.
- Нет, Филипп. Благодетельность - это не для него. Он узколоб и
фанатично религиозен, это мне уже сейчас стало понятно. Он непоколебим и
неумолим по отношению ко многим вещам. Но ему недоступна злоба и гордыня.
А может, и да? Не знаю. Думаю, что я не совсем объективна к нему. Видишь
ли, в те жуткие времена, когда я осознала, что все твои слова об отце -
правда, Эли казался мне - понимаю, насколько глупо это звучит, - казался
мне чем-то вроде Бога. Вся моя жизнь, с тех пор как мне исполнилось
двенадцать лет, протекала рядом с безумным стариком, с одной стороны, и
толпой негодяев, с другой. В нашем доме толпились мужчины, которым мы были
должны деньги. Твой отец показался мне совсем другим, таким добрым. Теперь
я думаю, что он оказался хуже всех. После этого, Эли, который решил
жениться на мне только потому, что увидел меня в порванной ночной рубашке,
- предстал передо мной как человек из совсем другого мира. Это было как
очищение, Филипп, будто с меня смыли грязь. Ты понимаешь?
Она повертела в руках прядь волос, затем сказала:
- Знаешь, Эли строг, но справедлив, он не приходит домой в плохом
настроении, что бы не произошло. А в таком месте, как это, нужны именно
такие люди, правда ведь? Он большой и сильный, он не боится ничего.
Конечно, я не достаточно хороша для него. Я обманываю его, он говорит, что
я порчу детей, и в конце концов мыслю по-мирскому.
- И слава Богу за это. Нам нужно почаще встречаться и развивать наше
мирское мышление.
- Я навещу тебя при следующем же визите Кезии к нам. Она не простила
Эли и приходит только, когда его нет дома, но она обожает малышей,
особенно шалуна Джеймса, и хотя ненавидит меня, это не может удержать ее
на расстоянии от них. Теперь она обязательно захочет прийти. Прощай,
Филипп. Улыбнувшись, она чопорно натянула накидку на плечи, быстро
преодолела расстояние от могильного холмика до края лужайки, и я узнал ее
летящее движение грациозной ласточки. Легкая поступь вернулась, потому что
рядом не было Эли.
Когда она скрылась из виду, я присел на пень, закурил трубку и начал
обдумывать все, что она сказала. Было совершенно очевидно, что они с Эли
не пара, не единомышленники, но она дала мне понять, что все еще находится
во власти его сильной индивидуальности. И что было еще более очевидным - и
более печальным - это полное неведение относительно моих чувств к ней.
Этот прямой взгляд, откровенность разговора не оставляли ни малейших
сомнений. Почему, задавался я вопросом, она никогда не догадывалась ни о
чем, не слышала в моих нарочито небрежных словах пылких признаний, никогда
не видела, как пульсирует кровь в моих жилах, какой страстью проникнуты
мои взгляды? Впрочем, слава Богу, что не догадывалась. Так было легче.
Одно только неосторожное слово, неуместный жест - и вся наша дружба,
которая была единственным звеном, связывающим нас, все это ушло бы навеки.
Я еще немного поразмышлял над невозможностью дружбы между мужчиной и
женщиной. Вот, Джудит, например, никогда уже не будет моим другом. Она
может умело и ловко заправлять у меня на кухне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83