Небосвод сиял горячим радужным блеском, в котором растворился горизонт, размылись все краски вокруг, изменив очертания и формы вещей.
Далеко впереди Сантен увидела громоздившуюся на земле неподвижную фигуру, а позади топтались на месте четыре преданные своему королю антилопы, боязливо охраняя поверженного самца. Наконец и они покинули его, заметив, что человеческие существа движутся гуськом на расстоянии мили, и умчались галопом в дрожащую дымку пышущего жаром воздуха.
Сернобык лежал так, как О-хва изображал его в своей пантомиме, прерывисто дыша и настолько ослабев от действия яда, что голова тяжело каталась по земле, а длинные, прямые, но теперь совсем ненужные рога волочились за ней из стороны в сторону. В глазах животного блестели слезы, ресницы были такими длинными и загнутыми, словно принадлежали какой-нибудь красавице-женщине. Однако самец сделал попытку подняться, чтобы защитить себя, когда О-хва встал к нему лицом, и угрожающе задрал острые, как шпага, рога, на которые он мог легко насадить взрослого льва, и какой-то ослепительный миг свирепо размахивал ими, прежде чем снова повалиться на землю.
О-хва ходил вокруг гиганта осторожными кругами, крошечный и хрупкий, нацеливал свое неуклюжее отравленное ядом копье и поджидал, когда олень откроет шею, но самец волочил по земле наполовину парализованное тело и не подпускал к себе охотника. Наконечник стрелы все еще торчал из раны под ухом, красивая маска черно-белых полос была измазана темной свернувшейся кровью.
Сантен снова вспомнила Облако, думая только о том, чтобы страдания несчастного животного побыстрее закончились. Она стряхнула с плеч свой мешок, сняла юбку и, держа ее, как плащ матадора, стала боком подбираться к поверженному самцу с дальнего конца.
— Приготовься, О-хва, приготовься!
Сернобык обернулся на ее голос, и она взмахнула юбкой-пелериной. Олень резко дернулся в ее сторону, со свистом, словно тесаком, рассекая воздух рогами и с ожесточением колотя огромными копытами по земле, но Сантен проворно отскочила прочь.
В этот момент О-хва ринулся вперед и вонзил копье быку в горло, проталкивая костяной наконечник как можно глубже, дергая и крутя им в поисках сонной артерии. Алая кровь брызнула фонтаном в свете солнца, похожем на перо фламинго, и, отпрянув назад, О-хва смотрел, как умирает олень.
— Спасибо тебе, великий бык. Спасибо, что позволил нам жить.
Общими усилиями они перевернули мертвое животное на спину, и когда О-хва был уже готов сделать первый надрез своим кремниевым ножом, Сантен открыла лезвие перочинного ножа и протянула его.
О-хва колебался. Еще ни разу он не прикасался к этому чудесному орудию. Просто боялся, что сделает это, а оно прилипнет к пальцам, и он уже никогда не в состоянии будет отдать его обратно.
— Бери, О-хва, — упрашивала Сантен. Он все еще колебался, не сводя с ножа робко-почтительного взгляда, и она с внезапным озарением поняла истинную причину того, почему О-хва испытывал к ней известную враждебность.
«Ему хочется иметь этот нож, ему страстно хочется иметь его».
Чуть было не рассмеялась, но сумела сдержать себя.
— Бери, О-хва!
Маленький бушмен медленно потянулся за ножом, взял его из руки девушки. Любовно вытер между пальцев, поглаживая сталь и с нежностью касаясь лезвия, а потом большим пальцем проверил остроту.
— Ай! Ай! — воскликнул он, увидев, что сталь легко разрезала кожу, и приподнял палец, на подушечке которого выступило ожерелье из капелек крови.
— Какой оружие! Смотри, Х-ани! — и с гордостью показал ей раненый палец. — Ты только посмотри, какой острый!
— Глупый мой муж, обычно ножом режут дичь, а не охотника!
Счастливый О-хва смешно закудахтал, оценив шутку жены, и наклонился над тушей. Взявшись левой рукой за мошонку оленя, с силой оттянул ее и отсек одним ударом.
— Ай! До чего остро!
Он отложил мошонку в сторону: яички животного, поджаренные на углях, считались деликатесом, а мешочек кожи станет отличной сумочкой для наконечников стрел и прочих мелких драгоценностей.
Начав с раны между задними ногами самца, бушмен сделал неглубокий надрез на шкуре, наклоняя лезвие вперед так, чтобы не проткнуть полость живота. Он вел разрез, поддерживая кожу загнутым указательным пальцем, вверх по животу до передних ног, а затем по горлу, дойдя ножом до подбородка. Потом сделал круглые надрезы вокруг шеи оленя и под коленными сухожилиями на всех четырех ногах и стал резать с внутренней стороны ног, пока не добрался до первого длинного надреза на животе. Вместе с женщинами, которые тянули за белую изнанку кожи, упираясь в голубые, как мрамор, мускулы, покрытые прозрачной пленкой, он цельной простыней содрал шкуру с туши оленя. Она отделилась от туловища с мягким потрескиванием, после чего ее расправили на земле мехом вниз.
А потом О-хва вскрыл полость живота и, действуя с точностью хирурга, выложил тяжелые мокрые внутренности на кожаную простыню.
В это время Х-ани умчалась, чтобы сорвать пучок тонкой выцветшей травы. Ей пришлось обежать целое пространство, ибо чахлые кустики были разбросаны по земле совсем редко. Она поспешила обратно и аккуратно заложила травой верх своей кастрюли, сделанной из тыквы, в то время как О-хва разрезал скользкий бычий рубец, вытащив из него две полные пригоршни содержимого. Вода закапала из непереваренной пищи раньше, чем бушмен начал выжимать ее.
Используя собранную траву в качестве сита, О-хва наполнил тыкву жидкостью и обеими руками поднес к своим губам. Он пил долго, с закрытыми от удовольствия глазами, а опустив сосуд, раскатисто рыгнул, расплылся в широчайшей улыбке и передал тыкву Х-ани. Она пила шумно, а закончив, тоже рыгнула и громко выразила свое одобрение. Вытерла рот рукой и передала тыкву девушке.
Сантен изучила взглядом светлую, зеленовато-коричневую жидкость. «Это просто овощной сок, — успокаивала себя. — Олень даже не пережевал растительность как следует, и она не успела смешаться с желудочным соком…» Сантен подняла тыкву.
Пить жидкость оказалось легче, чем она ожидала: вкус был похож на бульон из целебных трав и зелени с чуть горьковатым привкусом земляного клубня. Вручив пустую тыкву О-хва, который стал выжимать и процеживать остатки содержимого рубца, Сантен вдруг ясно представила себе длинный стол в Морт Омм, сервированный серебром, хрусталем и севрским фарфором. И Анну, суетившуюся из-за цветов, свежести тюрбо, температуры вина и того, какой оттенок розоватого имеют свеженарезанные кусочки филе. И, не удержавшись, громко рассмеялась. Морт Омм и ее разделял теперь долгий-долгий путь.
Двое маленьких бушменов смеялись вместе с Сантен, даже не подозревая о причине ее веселья, но это было неважно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
Далеко впереди Сантен увидела громоздившуюся на земле неподвижную фигуру, а позади топтались на месте четыре преданные своему королю антилопы, боязливо охраняя поверженного самца. Наконец и они покинули его, заметив, что человеческие существа движутся гуськом на расстоянии мили, и умчались галопом в дрожащую дымку пышущего жаром воздуха.
Сернобык лежал так, как О-хва изображал его в своей пантомиме, прерывисто дыша и настолько ослабев от действия яда, что голова тяжело каталась по земле, а длинные, прямые, но теперь совсем ненужные рога волочились за ней из стороны в сторону. В глазах животного блестели слезы, ресницы были такими длинными и загнутыми, словно принадлежали какой-нибудь красавице-женщине. Однако самец сделал попытку подняться, чтобы защитить себя, когда О-хва встал к нему лицом, и угрожающе задрал острые, как шпага, рога, на которые он мог легко насадить взрослого льва, и какой-то ослепительный миг свирепо размахивал ими, прежде чем снова повалиться на землю.
О-хва ходил вокруг гиганта осторожными кругами, крошечный и хрупкий, нацеливал свое неуклюжее отравленное ядом копье и поджидал, когда олень откроет шею, но самец волочил по земле наполовину парализованное тело и не подпускал к себе охотника. Наконечник стрелы все еще торчал из раны под ухом, красивая маска черно-белых полос была измазана темной свернувшейся кровью.
Сантен снова вспомнила Облако, думая только о том, чтобы страдания несчастного животного побыстрее закончились. Она стряхнула с плеч свой мешок, сняла юбку и, держа ее, как плащ матадора, стала боком подбираться к поверженному самцу с дальнего конца.
— Приготовься, О-хва, приготовься!
Сернобык обернулся на ее голос, и она взмахнула юбкой-пелериной. Олень резко дернулся в ее сторону, со свистом, словно тесаком, рассекая воздух рогами и с ожесточением колотя огромными копытами по земле, но Сантен проворно отскочила прочь.
В этот момент О-хва ринулся вперед и вонзил копье быку в горло, проталкивая костяной наконечник как можно глубже, дергая и крутя им в поисках сонной артерии. Алая кровь брызнула фонтаном в свете солнца, похожем на перо фламинго, и, отпрянув назад, О-хва смотрел, как умирает олень.
— Спасибо тебе, великий бык. Спасибо, что позволил нам жить.
Общими усилиями они перевернули мертвое животное на спину, и когда О-хва был уже готов сделать первый надрез своим кремниевым ножом, Сантен открыла лезвие перочинного ножа и протянула его.
О-хва колебался. Еще ни разу он не прикасался к этому чудесному орудию. Просто боялся, что сделает это, а оно прилипнет к пальцам, и он уже никогда не в состоянии будет отдать его обратно.
— Бери, О-хва, — упрашивала Сантен. Он все еще колебался, не сводя с ножа робко-почтительного взгляда, и она с внезапным озарением поняла истинную причину того, почему О-хва испытывал к ней известную враждебность.
«Ему хочется иметь этот нож, ему страстно хочется иметь его».
Чуть было не рассмеялась, но сумела сдержать себя.
— Бери, О-хва!
Маленький бушмен медленно потянулся за ножом, взял его из руки девушки. Любовно вытер между пальцев, поглаживая сталь и с нежностью касаясь лезвия, а потом большим пальцем проверил остроту.
— Ай! Ай! — воскликнул он, увидев, что сталь легко разрезала кожу, и приподнял палец, на подушечке которого выступило ожерелье из капелек крови.
— Какой оружие! Смотри, Х-ани! — и с гордостью показал ей раненый палец. — Ты только посмотри, какой острый!
— Глупый мой муж, обычно ножом режут дичь, а не охотника!
Счастливый О-хва смешно закудахтал, оценив шутку жены, и наклонился над тушей. Взявшись левой рукой за мошонку оленя, с силой оттянул ее и отсек одним ударом.
— Ай! До чего остро!
Он отложил мошонку в сторону: яички животного, поджаренные на углях, считались деликатесом, а мешочек кожи станет отличной сумочкой для наконечников стрел и прочих мелких драгоценностей.
Начав с раны между задними ногами самца, бушмен сделал неглубокий надрез на шкуре, наклоняя лезвие вперед так, чтобы не проткнуть полость живота. Он вел разрез, поддерживая кожу загнутым указательным пальцем, вверх по животу до передних ног, а затем по горлу, дойдя ножом до подбородка. Потом сделал круглые надрезы вокруг шеи оленя и под коленными сухожилиями на всех четырех ногах и стал резать с внутренней стороны ног, пока не добрался до первого длинного надреза на животе. Вместе с женщинами, которые тянули за белую изнанку кожи, упираясь в голубые, как мрамор, мускулы, покрытые прозрачной пленкой, он цельной простыней содрал шкуру с туши оленя. Она отделилась от туловища с мягким потрескиванием, после чего ее расправили на земле мехом вниз.
А потом О-хва вскрыл полость живота и, действуя с точностью хирурга, выложил тяжелые мокрые внутренности на кожаную простыню.
В это время Х-ани умчалась, чтобы сорвать пучок тонкой выцветшей травы. Ей пришлось обежать целое пространство, ибо чахлые кустики были разбросаны по земле совсем редко. Она поспешила обратно и аккуратно заложила травой верх своей кастрюли, сделанной из тыквы, в то время как О-хва разрезал скользкий бычий рубец, вытащив из него две полные пригоршни содержимого. Вода закапала из непереваренной пищи раньше, чем бушмен начал выжимать ее.
Используя собранную траву в качестве сита, О-хва наполнил тыкву жидкостью и обеими руками поднес к своим губам. Он пил долго, с закрытыми от удовольствия глазами, а опустив сосуд, раскатисто рыгнул, расплылся в широчайшей улыбке и передал тыкву Х-ани. Она пила шумно, а закончив, тоже рыгнула и громко выразила свое одобрение. Вытерла рот рукой и передала тыкву девушке.
Сантен изучила взглядом светлую, зеленовато-коричневую жидкость. «Это просто овощной сок, — успокаивала себя. — Олень даже не пережевал растительность как следует, и она не успела смешаться с желудочным соком…» Сантен подняла тыкву.
Пить жидкость оказалось легче, чем она ожидала: вкус был похож на бульон из целебных трав и зелени с чуть горьковатым привкусом земляного клубня. Вручив пустую тыкву О-хва, который стал выжимать и процеживать остатки содержимого рубца, Сантен вдруг ясно представила себе длинный стол в Морт Омм, сервированный серебром, хрусталем и севрским фарфором. И Анну, суетившуюся из-за цветов, свежести тюрбо, температуры вина и того, какой оттенок розоватого имеют свеженарезанные кусочки филе. И, не удержавшись, громко рассмеялась. Морт Омм и ее разделял теперь долгий-долгий путь.
Двое маленьких бушменов смеялись вместе с Сантен, даже не подозревая о причине ее веселья, но это было неважно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170