Может истратить 10 000 фунтов на картину, но не даст и пени голодающему. Кроме всего прочего, бессердечный тиран и, повторяю, самый жадный из всех знакомых мне людей. И не удивительно, что, когда премьер-министр только заикнулся о присвоении ему титула пэра, повсюду раздались такие вопли возмущения, что он вынужден был отказаться от этой затеи.
— Если это такой ужасный тип, зачем вы его приглашаете, папа?
Гарри театрально вздохнул.
— Это та цена, которую я вынужден платить за свое искусство, дорогая. Я намерен выудить из этого типа некоторые факты, которые мне нужны для моей новой книги. Он единственный из живущих, кто может сообщить их мне.
— Ты хочешь, чтобы я охмурила его для тебя?
— О, нет, нет! Этого, к счастью, делать не придется, но ты могла бы надеть какое-нибудь симпатичное платье, мне кажется.
Сантен выбрала платье из желтой тафты с лифом, расшитым мелким жемчугом. Как всегда, Анна помогала ей причесывать волосы и одеваться к обеду.
Она вышла из своей ванной, что являлось одной из больших и очень приятных привилегий ее новой жизни, закутав влажное тело в купальный халат и обмотав полотенцем голову. Шла по желтому деревянному полу, оставляя на нем мокрые следы.
Анна сидела на краю кровати и перешивала крючок и петлю на спинке платья, откусывая нитку зубами и выплевывая кусочки на пол.
— Я выпустила целых три сантиметра. По-моему, ты зачастила на всякие обеды, юная леди.
И с осторожностью разложив платье на кровати, Анна встала позади Сантен, чтобы причесать ее.
— Я действительно очень хочу, чтобы ты села с нами за обеденный стол, — ворковала та. — Здесь ты не прислуга.
Сантен не надо было обладать особой проницательностью, чтобы понять, что связь между Анной и Гарри крепнет и расцветает с каждым днем. Но до сих пор она не находила подходящего предлога, чтобы заговорить об этом со старым другом, хотя не терпелось разделить с ней эту радость — пусть не ее собственную.
Анна схватила серебряную щетку для волос и стала сильными размашистыми движениями расчесывать ей волосы, запрокинув назад голову.
— Ты хочешь, чтобы я попусту тратила время на то, чтобы слушать эту болтовню, похожую на гусиное гоготание?
И Анна так умело имитировала шипящие звуки английского языка, что Сантен расхохоталась от восторга.
— Нет уж, спасибо. Я ни слова не понимаю во всей этой умной болтовне. Старая Анна будет чувствовать себя гораздо счастливее и принесет гораздо больше пользы на кухне, приглядывая за ухмыляющимися черными плутами.
— Но папа Гарри так хочет, чтобы ты присоединилась ко всем нам, он так много говорил мне об этом. Думаю, ты ему нравишься все больше.
Смешно поджав губы, Анна фыркнула.
— Ну, ладно, хватит этой чепухи, молодая леди, — суровым голосом произнесла она и стала прилаживать тонкую золотистую сетку на волосы Сантен, пряча ее непослушные кудри под желтыми битками, густо разбросанными по сетке. — Pas mal! (Неплохо!) — Отошла и одобрительно кивнула.
— Ну, а теперь платье.
Она направилась, чтобы принести платье с кровати, пока Сантен, скинув с себя халат, стояла перед зеркалом голая.
— Шрам на ноге заживает очень хорошо, но ты по-прежнему ужасно коричневая, — подытожила было Анна, но внезапно умолкла, держа желтую тафту на вытянутых руках, пристально смотря на Сантен и растерянно хмурясь.
— Сантен! — чуть не взвизгнула она. — Когда у тебя последний раз были плохие женские дни?
Та инстинктивно наклонилась, подхватила халат и прикрылась им, словно защищаясь.
— Я была больна, Анна. Сотрясение мозга, и воспаление на ноге.
— Когда в последний раз у тебя были плохие дни?
— Ты просто не понимаешь. Я была больна. Разве ты не понимаешь, когда у меня было воспаление легких, тоже была задержка…
— Но не с тех же пор, как ты вырвалась из пустыни! — Анна сама ответила на свой вопрос. — Не с тех же пор, как ты пришла из пустыни с этим немцем, с этой помесью, этим немцем-африканесом!
Отбросив платье в сторону, она стянула с Сантен халат.
— Нет, Анна, я просто была больна. — Сантен вся дрожала. До этой самой минуты ее мозг как будто напрочь отвергал ту ужасную возможность, которая только что была высказана вслух.
Анна осторожно приложила свою мозолистую руку к животу Сантен, и та съежилась от этого прикосновения.
— Я ни одной минуты не верила ему, этому негодяю с кошачьими глазами и желтыми волосами и с этой здоровенной штукой под брюками. Теперь я понимаю, почему ты даже разговаривать с ним не захотела, когда мы уезжали, почему ты смотрела на него, как на врага, а не как на своего спасителя.
— Анна, у меня и раньше бывали задержки. Это могло бы…
— Он тебя изнасиловал, моя бедная девочка! Он надругался над тобой! Что ты могла поделать? Разве не так?
Сантен поняла, какой выход предлагает Анна, и ей до ужаса захотелось согласиться.
— Он заставил тебя, моя девочка, разве нет? Скажи Анне.
— Нет. Он не принуждал меня.
— Ты позволила ему? Ты разрешила?.. — в лице Анны появилась брезгливость.
— Я была до такой степени одинока. — Сантен упала на стул, закрыв лицо руками. — Я не видела ни одного белого человека почти два года, а он был так добр и так красив; кроме того, я была обязана ему своей жизнью. Разве ты не понимаешь, Анна? Пожалуйста, скажи, что понимаешь!
Анна обхватила ее своими крепкими полными руками, Сантен прижалась к ее мягкой теплой груди, и обе замолчали, потрясенные и испуганные.
— Ты не можешь родить его, — сказала наконец Анна. — Нам нужно избавиться от этого.
Страшный смысл ее слов напугал Сантен еще больше, она задрожала всем телом, пытаясь ухватиться за любую спасительную мысль.
— Мы не можем принести еще одного незаконнорожденного в Тейнисграаль, они такого не выдержат. Стыд ужасный. Они приняли одного, но ни минхерц, ни генерал не в состоянии будут принять другого. Ради всея нас, ради семьи Мишеля и Шаса и тебя самой, ради всех, кого ты любишь, избавься от этого. Выбора у тебя нет.
— Анна, я не могу сделать такое.
— Ты любишь человека, который наградил тебя этим?
— Нет. Больше не люблю. Я ненавижу его. О, Господи, как я его ненавижу!
— Тогда избавься от его творения, пока он не уничтожил тебя и Шаса, и всех нас.
Обед превратился в кошмар. Сантен сидела в самом конце длинного стола и вежливо улыбалась, хотя сгорала от стыда. Этот ублюдок, засевший в ее животе, казался ядовитой змеей, свернувшейся клубком и приготовившейся к удару.
Высокий, пожилой мужчина, сидевший подле нее, бубнил что-то, пыхтя носом, чем нестерпимо раздражал Сантен. Кроме того, весь свой монолог он посвятил почти исключительно ей одной. Его лысая голова, загоревшая на солнце, напоминала почему-то яйцо ржанки, однако глаза старца были пустыми и странно безжизненными, как у мраморной статуи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
— Если это такой ужасный тип, зачем вы его приглашаете, папа?
Гарри театрально вздохнул.
— Это та цена, которую я вынужден платить за свое искусство, дорогая. Я намерен выудить из этого типа некоторые факты, которые мне нужны для моей новой книги. Он единственный из живущих, кто может сообщить их мне.
— Ты хочешь, чтобы я охмурила его для тебя?
— О, нет, нет! Этого, к счастью, делать не придется, но ты могла бы надеть какое-нибудь симпатичное платье, мне кажется.
Сантен выбрала платье из желтой тафты с лифом, расшитым мелким жемчугом. Как всегда, Анна помогала ей причесывать волосы и одеваться к обеду.
Она вышла из своей ванной, что являлось одной из больших и очень приятных привилегий ее новой жизни, закутав влажное тело в купальный халат и обмотав полотенцем голову. Шла по желтому деревянному полу, оставляя на нем мокрые следы.
Анна сидела на краю кровати и перешивала крючок и петлю на спинке платья, откусывая нитку зубами и выплевывая кусочки на пол.
— Я выпустила целых три сантиметра. По-моему, ты зачастила на всякие обеды, юная леди.
И с осторожностью разложив платье на кровати, Анна встала позади Сантен, чтобы причесать ее.
— Я действительно очень хочу, чтобы ты села с нами за обеденный стол, — ворковала та. — Здесь ты не прислуга.
Сантен не надо было обладать особой проницательностью, чтобы понять, что связь между Анной и Гарри крепнет и расцветает с каждым днем. Но до сих пор она не находила подходящего предлога, чтобы заговорить об этом со старым другом, хотя не терпелось разделить с ней эту радость — пусть не ее собственную.
Анна схватила серебряную щетку для волос и стала сильными размашистыми движениями расчесывать ей волосы, запрокинув назад голову.
— Ты хочешь, чтобы я попусту тратила время на то, чтобы слушать эту болтовню, похожую на гусиное гоготание?
И Анна так умело имитировала шипящие звуки английского языка, что Сантен расхохоталась от восторга.
— Нет уж, спасибо. Я ни слова не понимаю во всей этой умной болтовне. Старая Анна будет чувствовать себя гораздо счастливее и принесет гораздо больше пользы на кухне, приглядывая за ухмыляющимися черными плутами.
— Но папа Гарри так хочет, чтобы ты присоединилась ко всем нам, он так много говорил мне об этом. Думаю, ты ему нравишься все больше.
Смешно поджав губы, Анна фыркнула.
— Ну, ладно, хватит этой чепухи, молодая леди, — суровым голосом произнесла она и стала прилаживать тонкую золотистую сетку на волосы Сантен, пряча ее непослушные кудри под желтыми битками, густо разбросанными по сетке. — Pas mal! (Неплохо!) — Отошла и одобрительно кивнула.
— Ну, а теперь платье.
Она направилась, чтобы принести платье с кровати, пока Сантен, скинув с себя халат, стояла перед зеркалом голая.
— Шрам на ноге заживает очень хорошо, но ты по-прежнему ужасно коричневая, — подытожила было Анна, но внезапно умолкла, держа желтую тафту на вытянутых руках, пристально смотря на Сантен и растерянно хмурясь.
— Сантен! — чуть не взвизгнула она. — Когда у тебя последний раз были плохие женские дни?
Та инстинктивно наклонилась, подхватила халат и прикрылась им, словно защищаясь.
— Я была больна, Анна. Сотрясение мозга, и воспаление на ноге.
— Когда в последний раз у тебя были плохие дни?
— Ты просто не понимаешь. Я была больна. Разве ты не понимаешь, когда у меня было воспаление легких, тоже была задержка…
— Но не с тех же пор, как ты вырвалась из пустыни! — Анна сама ответила на свой вопрос. — Не с тех же пор, как ты пришла из пустыни с этим немцем, с этой помесью, этим немцем-африканесом!
Отбросив платье в сторону, она стянула с Сантен халат.
— Нет, Анна, я просто была больна. — Сантен вся дрожала. До этой самой минуты ее мозг как будто напрочь отвергал ту ужасную возможность, которая только что была высказана вслух.
Анна осторожно приложила свою мозолистую руку к животу Сантен, и та съежилась от этого прикосновения.
— Я ни одной минуты не верила ему, этому негодяю с кошачьими глазами и желтыми волосами и с этой здоровенной штукой под брюками. Теперь я понимаю, почему ты даже разговаривать с ним не захотела, когда мы уезжали, почему ты смотрела на него, как на врага, а не как на своего спасителя.
— Анна, у меня и раньше бывали задержки. Это могло бы…
— Он тебя изнасиловал, моя бедная девочка! Он надругался над тобой! Что ты могла поделать? Разве не так?
Сантен поняла, какой выход предлагает Анна, и ей до ужаса захотелось согласиться.
— Он заставил тебя, моя девочка, разве нет? Скажи Анне.
— Нет. Он не принуждал меня.
— Ты позволила ему? Ты разрешила?.. — в лице Анны появилась брезгливость.
— Я была до такой степени одинока. — Сантен упала на стул, закрыв лицо руками. — Я не видела ни одного белого человека почти два года, а он был так добр и так красив; кроме того, я была обязана ему своей жизнью. Разве ты не понимаешь, Анна? Пожалуйста, скажи, что понимаешь!
Анна обхватила ее своими крепкими полными руками, Сантен прижалась к ее мягкой теплой груди, и обе замолчали, потрясенные и испуганные.
— Ты не можешь родить его, — сказала наконец Анна. — Нам нужно избавиться от этого.
Страшный смысл ее слов напугал Сантен еще больше, она задрожала всем телом, пытаясь ухватиться за любую спасительную мысль.
— Мы не можем принести еще одного незаконнорожденного в Тейнисграаль, они такого не выдержат. Стыд ужасный. Они приняли одного, но ни минхерц, ни генерал не в состоянии будут принять другого. Ради всея нас, ради семьи Мишеля и Шаса и тебя самой, ради всех, кого ты любишь, избавься от этого. Выбора у тебя нет.
— Анна, я не могу сделать такое.
— Ты любишь человека, который наградил тебя этим?
— Нет. Больше не люблю. Я ненавижу его. О, Господи, как я его ненавижу!
— Тогда избавься от его творения, пока он не уничтожил тебя и Шаса, и всех нас.
Обед превратился в кошмар. Сантен сидела в самом конце длинного стола и вежливо улыбалась, хотя сгорала от стыда. Этот ублюдок, засевший в ее животе, казался ядовитой змеей, свернувшейся клубком и приготовившейся к удару.
Высокий, пожилой мужчина, сидевший подле нее, бубнил что-то, пыхтя носом, чем нестерпимо раздражал Сантен. Кроме того, весь свой монолог он посвятил почти исключительно ей одной. Его лысая голова, загоревшая на солнце, напоминала почему-то яйцо ржанки, однако глаза старца были пустыми и странно безжизненными, как у мраморной статуи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170