Теперь, когда все закончилось, его ярость утихла почти так же быстро, как и возникла, и он стал оглядывать небо кругом, понимая, что столбы дыма станут сигналом для истребителей — «альбатросов». Если не считать дыма, небо было ясным, и Майкл почувствовал облегчение, выполняя вираж над живыми изгородями, поискал глазами Эндрю. А вот и он, немного выше Майкла, уже поворачивает в сторону холмов, но под углом, чтобы догнать его.
Они опять летели рядом. Удивительно, как спокойно было, когда Эндрю летел с ним крыло в крыло, улыбался ему и качал головой в знак шутливого неодобрения по поводу нарушенного приказа вернуться на базу и охватившего Майкла припадка сумасшедшей воинственности.
Бок в бок они снова на низкой высоте прошли над немецкими передовыми позициями, с презрительным равнодушием отмечая вспышки выстрелов, вызванных их появлением, а потом, когда стали набирать высоту, чтобы перелететь через гряду холмов, мотор Майкла захлебнулся и заглох.
Майкл уже падал на белую как мел землю, но тут мотор завелся, взревел и заработал сильнее, подняв самолет перед самыми холмами, но затем опять дал сбой и нервно застучал. Эндрю все еще был рядом, подбадривая криками, и мотор взревел снова, а потом опять заработал с перебоями и громкими хлопками.
Майкл пытался помочь мотору, используя подсос, работая с зажиганием и шепча раненому «сопвичу»:
— Ну, давай, дорогая. Дотяни, старушка. Мы же почти дома, ну же, моя любимая.
Но тут он почувствовал, как что-то сломалось в корпусе самолета — вылетел один из главных шпангоутов, ослабли рычаги управления, и смертельно больная машина сразу обмякла.
— Держись, — уговаривал ее Майкл, но тут ему в ноздри ударил едкий запах бензина, и он увидел тоненькую прозрачную бензиновую струйку, вырывающуюся из-под капота и превращающуюся в обтекавшем самолет воздухе в белый пар, проносившийся назад над головой.
— Пожар! — Это для летчиков самое страшное, но остатки боевого пыла еще владели Майклом, и он упрямо бормотал: — Мы летим домой, старушка. Ну, еще чуть-чуть.
Они перевалили через холмы, впереди была равнина, и Майкл уже мог различить темный Т-образный лесок, который был ориентиром для захода на посадку.
— Давай, давай, дорогая!
Внизу он увидел солдат, вылезавших из траншей, стоящих на брустверах, махавших и приветствовавших поврежденный «сопвич», который с шумом и выхлопами летел почти над их головами; одного, потерянного в бою, колеса у него не было, а другое болталось и било по днищу фюзеляжа.
Лица солдат были обращены вверх, и Майкл видел открытые рты, что-то кричавшие ему. Они слышали грохот боя и видели громадные шары горящего водорода, устремившиеся в небо из-за холмов; теперь они знали, что хоть на какое-то время ослабнет пушечная пытка, и приветствовали возвращавшихся пилотов, крича до хрипоты.
Благодарность солдат придала силы, а впереди уже виднелись знакомые наземные ориентиры: шпиль церкви, розовая крыша шато, маленький круглый холм.
— Мы все же долетим, дорогуша! — крикнул он самолету, но под капотом болтающийся провод чиркнул о металлическую часть мотора, и крошечная голубая искра проскочила между ними.
Послышался свист, и белый след пара превратился в пламя. Открытую кабину обдало жиром, как от огня паяльной лампы, и Майкл инстинктивно бросил «сопвич» в боковое скольжение, чтобы языки пламени косо сдувало и он мог смотреть перед собой.
Теперь необходимо было садиться — где угодно, как угодно, но быстро, очень быстро, пока он не сварился и не обуглился в горящем каркасе «сопвича». Майкл резко направил самолет вниз, на поле, которое открывалось перед ним; уже горела шинель, правый рукав начал тлеть, а потом вспыхнул.
Летчик сажал «сопвич», подняв нос машины вверх, чтобы погасить скорость. И все же от сильного удара о землю Майкл едва не поломал зубы; самолет тут же развернулся на единственном оставшемся колесе, и он, перевернувшись через крыло и оторвав его, врезался в окружавшую поле живую изгородь.
Голова Майкла стукнулась о край кабины, это оглушило его, но вокруг уже везде трещали и плясали языки пламени, и он с трудом выбрался из кабины, упал на смятое крыло и скатился на грязную землю. На четвереньках пополз прочь от горящих обломков. Горевшая шерсть шинели вспыхнула еще ярче, и от жгучей боли Майкл вскочил, громко крича. Рванул пуговицы, чтобы избавиться от этой муки, бегал и хлопал себя руками, как безумный, раздувая пламя, делая его злее и горячее.
В треске и вое пожара он даже не услышал звук копыт скачущей лошади.
Девушка направила большого белого жеребца на изгородь, и они перелетели через нее. Лошадь и наездница приземлились, сохранив равновесие, и сразу снова пустились к горящей и кричащей фигуре в центре поля. Девушка перекинула ногу через луку дамского седла и, приблизившись к летчику сзади, на всем скаку осадила жеребца и одновременно бросилась вперед.
Всем своим весом она навалилась на Майкла и обеими руками обхватила его за шею так, что, сбитый с ног, он распластался лицом вниз. Вскочила и, скинув толстую габардиновую юбку для верховой езды, накрыла ею горящего человека у своих ног. Затем упала на колени рядом и плотно укутала его, гася голыми руками выбивавшиеся маленькие язычки пламени.
Как только пламя было потушено, девушка приподняла Майкла, посадив его на грязную землю. Быстрыми движениями расстегнула тлеющую шинель и, стащив ее с плеч, отбросила в сторону. Сняла дымящиеся свитеры: только в одном месте пламя добралось до тела. Огонь прожег одежду на плече и руке. Майкл закричал от боли, когда она попыталась снять ночную рубаху: «Бога ради!» Хлопковая рубашка прилипла к ожогам.
Девушка наклонилась и осторожно зубами начала теребить ткань, пока та не отстала от ран. Потом рывком разорвала рубаху, и выражение ее лица изменилось.
— Mon Dieu! — Она вскочила и стала топтать лежащую поодаль шинель, чтобы окончательно потушить тлевшую шерсть.
Майкл смотрел на свою спасительницу широко открытыми глазами, и мучительная боль в обожженной руке утихала. Она осталась без наезднической юбки, жакет доходил только до верха бедер. На ногах — лакированные сапоги с застежками-крючками по бокам. Голые колени измазаны грязью, но кожа в коленном сгибе мягкая и безупречная, как внутренняя часть раковины наутилуса. Панталоны — из прозрачного материала, через который можно отчетливо разглядеть блеск кожи. Их штанины прихвачены над коленями розовыми лентами и льнут к бедрам и нижней части тела — наполовину скрытые линии приковывали взгляд даже больше, чем обнаженное тело.
Майкл почувствовал, что в горле у него набухло и перехватило дыхание, когда девушка наклонилась, чтобы поднять его обуглившуюся шинель, и ему удалось ненадолго увидеть маленькие, плотные, круглые, как пара страусиных яиц, ягодицы, бледно блестевшие в свете раннего утра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
Они опять летели рядом. Удивительно, как спокойно было, когда Эндрю летел с ним крыло в крыло, улыбался ему и качал головой в знак шутливого неодобрения по поводу нарушенного приказа вернуться на базу и охватившего Майкла припадка сумасшедшей воинственности.
Бок в бок они снова на низкой высоте прошли над немецкими передовыми позициями, с презрительным равнодушием отмечая вспышки выстрелов, вызванных их появлением, а потом, когда стали набирать высоту, чтобы перелететь через гряду холмов, мотор Майкла захлебнулся и заглох.
Майкл уже падал на белую как мел землю, но тут мотор завелся, взревел и заработал сильнее, подняв самолет перед самыми холмами, но затем опять дал сбой и нервно застучал. Эндрю все еще был рядом, подбадривая криками, и мотор взревел снова, а потом опять заработал с перебоями и громкими хлопками.
Майкл пытался помочь мотору, используя подсос, работая с зажиганием и шепча раненому «сопвичу»:
— Ну, давай, дорогая. Дотяни, старушка. Мы же почти дома, ну же, моя любимая.
Но тут он почувствовал, как что-то сломалось в корпусе самолета — вылетел один из главных шпангоутов, ослабли рычаги управления, и смертельно больная машина сразу обмякла.
— Держись, — уговаривал ее Майкл, но тут ему в ноздри ударил едкий запах бензина, и он увидел тоненькую прозрачную бензиновую струйку, вырывающуюся из-под капота и превращающуюся в обтекавшем самолет воздухе в белый пар, проносившийся назад над головой.
— Пожар! — Это для летчиков самое страшное, но остатки боевого пыла еще владели Майклом, и он упрямо бормотал: — Мы летим домой, старушка. Ну, еще чуть-чуть.
Они перевалили через холмы, впереди была равнина, и Майкл уже мог различить темный Т-образный лесок, который был ориентиром для захода на посадку.
— Давай, давай, дорогая!
Внизу он увидел солдат, вылезавших из траншей, стоящих на брустверах, махавших и приветствовавших поврежденный «сопвич», который с шумом и выхлопами летел почти над их головами; одного, потерянного в бою, колеса у него не было, а другое болталось и било по днищу фюзеляжа.
Лица солдат были обращены вверх, и Майкл видел открытые рты, что-то кричавшие ему. Они слышали грохот боя и видели громадные шары горящего водорода, устремившиеся в небо из-за холмов; теперь они знали, что хоть на какое-то время ослабнет пушечная пытка, и приветствовали возвращавшихся пилотов, крича до хрипоты.
Благодарность солдат придала силы, а впереди уже виднелись знакомые наземные ориентиры: шпиль церкви, розовая крыша шато, маленький круглый холм.
— Мы все же долетим, дорогуша! — крикнул он самолету, но под капотом болтающийся провод чиркнул о металлическую часть мотора, и крошечная голубая искра проскочила между ними.
Послышался свист, и белый след пара превратился в пламя. Открытую кабину обдало жиром, как от огня паяльной лампы, и Майкл инстинктивно бросил «сопвич» в боковое скольжение, чтобы языки пламени косо сдувало и он мог смотреть перед собой.
Теперь необходимо было садиться — где угодно, как угодно, но быстро, очень быстро, пока он не сварился и не обуглился в горящем каркасе «сопвича». Майкл резко направил самолет вниз, на поле, которое открывалось перед ним; уже горела шинель, правый рукав начал тлеть, а потом вспыхнул.
Летчик сажал «сопвич», подняв нос машины вверх, чтобы погасить скорость. И все же от сильного удара о землю Майкл едва не поломал зубы; самолет тут же развернулся на единственном оставшемся колесе, и он, перевернувшись через крыло и оторвав его, врезался в окружавшую поле живую изгородь.
Голова Майкла стукнулась о край кабины, это оглушило его, но вокруг уже везде трещали и плясали языки пламени, и он с трудом выбрался из кабины, упал на смятое крыло и скатился на грязную землю. На четвереньках пополз прочь от горящих обломков. Горевшая шерсть шинели вспыхнула еще ярче, и от жгучей боли Майкл вскочил, громко крича. Рванул пуговицы, чтобы избавиться от этой муки, бегал и хлопал себя руками, как безумный, раздувая пламя, делая его злее и горячее.
В треске и вое пожара он даже не услышал звук копыт скачущей лошади.
Девушка направила большого белого жеребца на изгородь, и они перелетели через нее. Лошадь и наездница приземлились, сохранив равновесие, и сразу снова пустились к горящей и кричащей фигуре в центре поля. Девушка перекинула ногу через луку дамского седла и, приблизившись к летчику сзади, на всем скаку осадила жеребца и одновременно бросилась вперед.
Всем своим весом она навалилась на Майкла и обеими руками обхватила его за шею так, что, сбитый с ног, он распластался лицом вниз. Вскочила и, скинув толстую габардиновую юбку для верховой езды, накрыла ею горящего человека у своих ног. Затем упала на колени рядом и плотно укутала его, гася голыми руками выбивавшиеся маленькие язычки пламени.
Как только пламя было потушено, девушка приподняла Майкла, посадив его на грязную землю. Быстрыми движениями расстегнула тлеющую шинель и, стащив ее с плеч, отбросила в сторону. Сняла дымящиеся свитеры: только в одном месте пламя добралось до тела. Огонь прожег одежду на плече и руке. Майкл закричал от боли, когда она попыталась снять ночную рубаху: «Бога ради!» Хлопковая рубашка прилипла к ожогам.
Девушка наклонилась и осторожно зубами начала теребить ткань, пока та не отстала от ран. Потом рывком разорвала рубаху, и выражение ее лица изменилось.
— Mon Dieu! — Она вскочила и стала топтать лежащую поодаль шинель, чтобы окончательно потушить тлевшую шерсть.
Майкл смотрел на свою спасительницу широко открытыми глазами, и мучительная боль в обожженной руке утихала. Она осталась без наезднической юбки, жакет доходил только до верха бедер. На ногах — лакированные сапоги с застежками-крючками по бокам. Голые колени измазаны грязью, но кожа в коленном сгибе мягкая и безупречная, как внутренняя часть раковины наутилуса. Панталоны — из прозрачного материала, через который можно отчетливо разглядеть блеск кожи. Их штанины прихвачены над коленями розовыми лентами и льнут к бедрам и нижней части тела — наполовину скрытые линии приковывали взгляд даже больше, чем обнаженное тело.
Майкл почувствовал, что в горле у него набухло и перехватило дыхание, когда девушка наклонилась, чтобы поднять его обуглившуюся шинель, и ему удалось ненадолго увидеть маленькие, плотные, круглые, как пара страусиных яиц, ягодицы, бледно блестевшие в свете раннего утра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170