И до сих пор безуспешно.
Сантен заставляла мужчин не только слушать себя, но и делать то, что хотела, хотя и не отказывалась от использования тех тайных сексуальных ухищрений, к которым веками вынужденно прибегали женщины. Она добивалась своей цели, добавляя логичные, убедительные доводы и силу характера. В сочетании с обаятельной улыбкой и спокойным взглядом темных бездонных глаз все это было неотразимым. Например, понадобилось всего каких-то пять дней, чтобы сделать так, что майор Райт отменил свой приказ, предписывавший ей не покидать верхнюю палубу.
Хотя дни Сантен заполнялись до последней минуты, она ни на мгновение не теряла из виду цели своего путешествия. С каждым днем ее страстное желание впервые увидеть землю, где родился Майкл и где родится его сын, становилось сильнее.
Какой бы занятой она ни была, никогда не пропускала полуденного уточнения координат. За несколько минут до срока взбегала по трапу на мостик. Появившись в своих кружащихся форменных юбках и еле дыша, тараторила:
— Разрешите подняться на мостик, сэр?
Вахтенный офицер, который поджидал ее, обычно отдавал честь.
— Разрешаю. Вы как раз во время, Солнышко.
И тогда она, зачарованная, смотрела, как офицеры-штурманы, стоя на крыле мостика с поднятыми секстантами, делали полуденные замеры солнца, а потом определяли пройденный за день путь и местонахождение судна и отмечали все это на морской карте.
— Ну вот, Солнышко, семнадцать минут двадцать три секунды южной широты. Сто шестьдесят морских миль к северо-западу от устья реки Кунене. Кейптаун находится в четырех днях пути, если Бог и погода позволят.
Сантен с интересом изучала карту.
— Так мы уже плывем вдоль южно-африканского берега?
— Нет-нет! Это Германская Западная Африка, она была одной из колоний кайзера, пока южноафриканцы не захватили ее два года назад.
— А что там за местность? Джунгли? Саванна?
— Если бы так, Солнышко! Это одна из самых забытых Богом пустынь во всем мире.
Сантен покидала штурманскую рубку и, выйдя на крыло мостика, снова внимательно смотрела на восток, в сторону огромного континента, который лежал еще далеко за видимым ею бледным горизонтом.
— О, я жду не дождусь, когда же наконец увижу его!
Эта лошадь была жителем пустыни, ее далекие предки носили на себе королей и вождей бедуинов по жгучим пустыням Аравии. Лошадей этой породы завезли на север, в холодные края Европы, крестоносцы, а затем, столетия спустя, их снова вывезла в Африку германская колониальная экспедиция и выгрузила в порту Людерицбухт вместе с кавалерийскими эскадронами Бисмарка. В Африке этих лошадей подвергали прямому и перекрестному скрещиванию с косматыми выносливыми лошадками буров и закаленными пустыней животными готтентотов до тех пор, пока не появилось это создание, отлично подходившее для трудных условий пустынь и тех задач, которые ему предстояло выполнять.
У нее были широкие ноздри и красивая голова арабского предка, широкие лопатовидные копыта, крепко державшие ее на мягкой почве пустыни, огромные легкие и бочкообразные груди, бледно-каштановая окраска, защищавшая от самого палящего солнца, лохматая шкура, укрывавшая как от огненного полуденного зноя, так и от трескучего холода ночей, а еще ноги и сердце, достаточно выносливые, чтобы доставлять седока к далеким молочным горизонтам и еще дальше.
Человек, сидевший на ее спине, тоже имел смешанную родословную и, как его лошадь, являл собой создание пустыни и бескрайней земли.
Его мать приехала сюда из Берлина, когда ее отец был назначен заместителем командующего вооружейными силами в Германской Западной Африке. Она повстречалась и, несмотря на возражения своих родных, вступила в брак с молодым буром из семьи, богатой лишь духом. Лотара, единственного ребенка от этого союза, по настоянию матери отправили в Германию для завершения образования. Юноша показал себя способным к учебе, но начало англо-бурской войны прервало занятия. Мать впервые узнала о его решении вступить в армию буров, когда он прибыл обратно в Виндхук без предупреждения. Ее семья была семьей воинов, поэтому она очень гордилась, когда Лотар уехал верхом со слугой-готтентотом и тремя сменными лошадьми искать своего отца, который уже воевал с англичанами.
Лотар нашел отца под Магерсфонтейном вместе с дядей Косом де ла Реем, легендарным командующим буров, и прошел обряд посвящения в битве два дня спустя, когда британцы попытались пробиться через перевал на холмах, чтобы снять осаду Кимберли.
Через пять дней после четырнадцатилетия Лотар на рассвете принял бой и до шести часов утра убил своего первого англичанина. Он оказался менее трудной целью, чем сотни скачущих африканских газелей и бегущих куду.
Лотар, один из пятисот отобранных лучших стрелков, стоял у бруствера траншеи, которую он помогал рыть вдоль подножия магерсфонтейнских холмов. Мысль вырыть окопы и использовать их как прикрытие поначалу не понравилась бурам, которые, по сути своей, были искусными наездниками и любили повсюду быстро скакать верхом. И все же генерал де ла Рей убедил их попробовать эту новую тактику, и шеренги ничего не подозревавшей английской пехоты набрели на траншеи в обманчивом свете раннего утра.
Во главе наступавших туда, где лежал Лотар, шел мощный плотного телосложения человек с пылающее-рыжими бачками. Он двигался на дюжину шагов впереди шеренги, его шотландская юбка весело колыхалась, тропический пробковый шлем под лихим углом был надвинут на один глаз, а в правой руке поблескивала обнаженная сабля.
В этот момент солнце взошло над холмами Магерсфонтейна, и его лучи цвета спелых апельсинов наводнили открытый, совершенно ровный вельд. Ряды наступавших горцев осветило как в театре — это было очень удобно для стрельбы, ведь буры шагами отмерили расстояние перед своими окопами и отметили его грудами камней.
Лотар прицелился в середину лба британца, но, как и другие, помедлил, испытывая странное нежелание стрелять, ибо это не слишком-то отличалось от убийства. И тогда, словно по собственной воле, «маузер», подпрыгнув, ударил в плечо, и треск выстрела, как показалось, донесся откуда-то издалека. Шлем офицера слетел с головы и покатился, а его самого отбросило на шаг назад, он вскинул руки. До Лотара донесся звук ударившей в человеческий череп пули, похожий на звук падения спелого арбуза на каменный пол. Сабля сверкнула на солнце, выпав из руки, британец в медленном, почти элегантном пируэте осел в низкий жесткий кустарник.
Сотни горцев весь этот день пролежали в нескольких десятках шагов перед окопами, пригвожденные к земле. Ни один из них не смел поднять голову, потому что подстерегавшие их ружья находились в руках едва ли не лучших стрелков во всем мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
Сантен заставляла мужчин не только слушать себя, но и делать то, что хотела, хотя и не отказывалась от использования тех тайных сексуальных ухищрений, к которым веками вынужденно прибегали женщины. Она добивалась своей цели, добавляя логичные, убедительные доводы и силу характера. В сочетании с обаятельной улыбкой и спокойным взглядом темных бездонных глаз все это было неотразимым. Например, понадобилось всего каких-то пять дней, чтобы сделать так, что майор Райт отменил свой приказ, предписывавший ей не покидать верхнюю палубу.
Хотя дни Сантен заполнялись до последней минуты, она ни на мгновение не теряла из виду цели своего путешествия. С каждым днем ее страстное желание впервые увидеть землю, где родился Майкл и где родится его сын, становилось сильнее.
Какой бы занятой она ни была, никогда не пропускала полуденного уточнения координат. За несколько минут до срока взбегала по трапу на мостик. Появившись в своих кружащихся форменных юбках и еле дыша, тараторила:
— Разрешите подняться на мостик, сэр?
Вахтенный офицер, который поджидал ее, обычно отдавал честь.
— Разрешаю. Вы как раз во время, Солнышко.
И тогда она, зачарованная, смотрела, как офицеры-штурманы, стоя на крыле мостика с поднятыми секстантами, делали полуденные замеры солнца, а потом определяли пройденный за день путь и местонахождение судна и отмечали все это на морской карте.
— Ну вот, Солнышко, семнадцать минут двадцать три секунды южной широты. Сто шестьдесят морских миль к северо-западу от устья реки Кунене. Кейптаун находится в четырех днях пути, если Бог и погода позволят.
Сантен с интересом изучала карту.
— Так мы уже плывем вдоль южно-африканского берега?
— Нет-нет! Это Германская Западная Африка, она была одной из колоний кайзера, пока южноафриканцы не захватили ее два года назад.
— А что там за местность? Джунгли? Саванна?
— Если бы так, Солнышко! Это одна из самых забытых Богом пустынь во всем мире.
Сантен покидала штурманскую рубку и, выйдя на крыло мостика, снова внимательно смотрела на восток, в сторону огромного континента, который лежал еще далеко за видимым ею бледным горизонтом.
— О, я жду не дождусь, когда же наконец увижу его!
Эта лошадь была жителем пустыни, ее далекие предки носили на себе королей и вождей бедуинов по жгучим пустыням Аравии. Лошадей этой породы завезли на север, в холодные края Европы, крестоносцы, а затем, столетия спустя, их снова вывезла в Африку германская колониальная экспедиция и выгрузила в порту Людерицбухт вместе с кавалерийскими эскадронами Бисмарка. В Африке этих лошадей подвергали прямому и перекрестному скрещиванию с косматыми выносливыми лошадками буров и закаленными пустыней животными готтентотов до тех пор, пока не появилось это создание, отлично подходившее для трудных условий пустынь и тех задач, которые ему предстояло выполнять.
У нее были широкие ноздри и красивая голова арабского предка, широкие лопатовидные копыта, крепко державшие ее на мягкой почве пустыни, огромные легкие и бочкообразные груди, бледно-каштановая окраска, защищавшая от самого палящего солнца, лохматая шкура, укрывавшая как от огненного полуденного зноя, так и от трескучего холода ночей, а еще ноги и сердце, достаточно выносливые, чтобы доставлять седока к далеким молочным горизонтам и еще дальше.
Человек, сидевший на ее спине, тоже имел смешанную родословную и, как его лошадь, являл собой создание пустыни и бескрайней земли.
Его мать приехала сюда из Берлина, когда ее отец был назначен заместителем командующего вооружейными силами в Германской Западной Африке. Она повстречалась и, несмотря на возражения своих родных, вступила в брак с молодым буром из семьи, богатой лишь духом. Лотара, единственного ребенка от этого союза, по настоянию матери отправили в Германию для завершения образования. Юноша показал себя способным к учебе, но начало англо-бурской войны прервало занятия. Мать впервые узнала о его решении вступить в армию буров, когда он прибыл обратно в Виндхук без предупреждения. Ее семья была семьей воинов, поэтому она очень гордилась, когда Лотар уехал верхом со слугой-готтентотом и тремя сменными лошадьми искать своего отца, который уже воевал с англичанами.
Лотар нашел отца под Магерсфонтейном вместе с дядей Косом де ла Реем, легендарным командующим буров, и прошел обряд посвящения в битве два дня спустя, когда британцы попытались пробиться через перевал на холмах, чтобы снять осаду Кимберли.
Через пять дней после четырнадцатилетия Лотар на рассвете принял бой и до шести часов утра убил своего первого англичанина. Он оказался менее трудной целью, чем сотни скачущих африканских газелей и бегущих куду.
Лотар, один из пятисот отобранных лучших стрелков, стоял у бруствера траншеи, которую он помогал рыть вдоль подножия магерсфонтейнских холмов. Мысль вырыть окопы и использовать их как прикрытие поначалу не понравилась бурам, которые, по сути своей, были искусными наездниками и любили повсюду быстро скакать верхом. И все же генерал де ла Рей убедил их попробовать эту новую тактику, и шеренги ничего не подозревавшей английской пехоты набрели на траншеи в обманчивом свете раннего утра.
Во главе наступавших туда, где лежал Лотар, шел мощный плотного телосложения человек с пылающее-рыжими бачками. Он двигался на дюжину шагов впереди шеренги, его шотландская юбка весело колыхалась, тропический пробковый шлем под лихим углом был надвинут на один глаз, а в правой руке поблескивала обнаженная сабля.
В этот момент солнце взошло над холмами Магерсфонтейна, и его лучи цвета спелых апельсинов наводнили открытый, совершенно ровный вельд. Ряды наступавших горцев осветило как в театре — это было очень удобно для стрельбы, ведь буры шагами отмерили расстояние перед своими окопами и отметили его грудами камней.
Лотар прицелился в середину лба британца, но, как и другие, помедлил, испытывая странное нежелание стрелять, ибо это не слишком-то отличалось от убийства. И тогда, словно по собственной воле, «маузер», подпрыгнув, ударил в плечо, и треск выстрела, как показалось, донесся откуда-то издалека. Шлем офицера слетел с головы и покатился, а его самого отбросило на шаг назад, он вскинул руки. До Лотара донесся звук ударившей в человеческий череп пули, похожий на звук падения спелого арбуза на каменный пол. Сабля сверкнула на солнце, выпав из руки, британец в медленном, почти элегантном пируэте осел в низкий жесткий кустарник.
Сотни горцев весь этот день пролежали в нескольких десятках шагов перед окопами, пригвожденные к земле. Ни один из них не смел поднять голову, потому что подстерегавшие их ружья находились в руках едва ли не лучших стрелков во всем мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170