Переставляла камни с места на место до тех пор, пока наконец не добивалась желаемого результата, располагая их так, как ей нравилось больше всего. И все-таки не совсем была удовлетворена, так как прозрачный граненый камень в середине, рассыпавшийся искрами на свету, затмевал собой остальные камни и делал их странно бесцветными и неяркими.
Она попробовала нанизать камни на жилку и немедленно столкнулась с массой новых проблем. Всего один или два оказались достаточно податливыми, чтобы в них можно было без особых усилий проделать костяным буравчиком отверстия. Другие были либо слишком хрупкими и трескались, либо такими твердыми, что вообще никак не сверлились. Это в особенности касалось бесцветного прозрачного камня, который сопротивлялся любым попыткам Сантен просверлить в нем дырку. После того как она сломала несколько костяных буравчиков, на нем не осталось и следа.
Сантен обратилась за помощью к О-хва. Как только он понял, над чем трудится девушка, то принялся за дело с нескрываемым энтузиазмом. Они испробовали дюжину вариантов и после нескольких неудач придумали наконец, как приклеивать к жгуту из сансевьеры камни потверже с помощью смолы акации. И пока Сантен прилаживала их один за другим, она чуть не свела О-хва с ума, когда то и дело начинала придираться к жгуту.
— Этот слишком толстый. А этот недостаточно прочный.
Но О-хва, который и сам работал над своим оружием или инструментами с невероятной тщательностью, воспринимал замечания с полной серьезностью.
В конце концов отрезав кусок ткани с полотняной юбки Сантен, они вытянули из него несколько нитей и переплели их с жгутиками растения; только тогда получилась топкая и крепкая жилка, удовлетворившая их обоих.
Когда ожерелье было закончено, радости О-хва не было предела, он был счастлив так, словно зарождение и выполнение замысла принадлежало ему одному целиком и полностью. Между тем получилось больше, чем просто нитка на шею, это было украшение, сотканное из драгоценных камней и висевшее на груди, подобно удивительной мозаике с крупным кристаллом посередине, который окружали радужный агат, сердолик и берил. Сантен была довольна.
— Получилось даже лучше, чем я предполагала, — сказала она О-хва, заговорив почему-то по-французски и разглядывая ожерелье, повернув его к свету. — Это, конечно, не Картье, — Сантен вспомнила свадебный подарок отца матери, который он позволял ей примеривать на день рождения, — но совсем не плохо для первой попытки дикарки в пустыни!
Они преподнесли подарок в торжественной обстановке. Х-ани сияла, словно маленькая желтенькая ящерка, пока Сантен благодарила ее за то, что она была замечательной бабушкой и повитухой, но когда надела ожерелье на шею, показалось, что оно слишком большое и тяжелое для хрупкого сморщенного тела.
— Ну, старый, ты так гордишься этим своим ножом, но он просто ничто по сравнению вот с этим, — улыбаясь, сказала Х-ани и любовно погладила украшение. — Вот это настоящий подарок. Ты только посмотри! Теперь у меня на шее светит луна со звездами вокруг нее!
Бушменка носила его не снимая. Оно ударялось о грудную клетку, когда она наклонялась, чтобы собрать орехи или фрукты с земли. И когда Х-ани суетилась над костром, приготавливая пищу, оно болталось между двумя пустыми мешочками грудей. Даже по ночам, когда она спала, спрятав голову у себя на плече, ожерелье сияло на груди. Выглядывая из своей хижины, Сантен видела это, но ей почему-то казалось, что своим весом оно тянет старенькое тело к земле.
Когда Сантен закончила работу над ожерельем и ее силы полностью восстановились после рождения ребенка, дни стали казаться слишком длинными, а скалистые утесы, окружавшие долину, походили на высокие стены тюрьмы, не пускавшие на свободу.
Каждодневные заботы были теперь не велики. Шаса спал на коленях или был привязан к спине, пока она собирала орехи в роще или помогала Х-ани приносить хворост для костра.
На нее стали находить приступы жесточайшей депрессии, когда даже невинная болтовня Х-ани начинала раздражать, и она уходила куда-нибудь одна со своим малышом. Хотя он спал крепким и здоровым сном, Сантен все равно рассказывала ему что-то по-французски или по-английски. Говорила сыну о его отце и своем доме, об Облаке и Анне, о генерале Кортни. Эти имена и все воспоминания наводили на Сантен нестерпимую тоску, погружая в пучину меланхолии.
Иногда по ночам, когда не могла уснуть, Сантен лежала и вслушивалась в музыку, что звучала у нее в голове, — то были арии из «Аиды» или песни крестьян у них в Морт Омм во время сбора винограда.
Так проходили месяцы, один сезон в пустыне сменялся другим. Деревья могонго расцветали и давали новые плоды. Шаса однажды приподнялся на ручках и коленках и ко всеобщему восторгу пополз по траве, отправившись в свою первую экспедицию по долине. Однако и настроение у Сантен менялось теперь резче, чем любая погода и время года. Радость от игр с Шаса и общения со стариками переходила в глубокую тоску, и она чувствовала себя пленницей в этой долине.
— Они пришли сюда, чтобы здесь умереть, — поняла Сантен, заметив наконец, что двое стариков бушменов никуда больше не торопились, погруженные в заботы каждого дня. — Но я не хочу умирать, я хочу жить, жить!
Х-ани пристально наблюдала за ней, пока однажды не поняла, что пора, и тогда заговорила с О-хва:
— Завтра Нэм Чайлд и я уйдем из долины.
— Почему, старая женщина?! — О-хва выглядел испуганным. Он был доволен абсолютно всем и пока даже не думал о том, чтобы покинуть это место.
— Нам нужны лекарственные травы и другая еда.
— Это вовсе не причина для того, чтобы подвергаться риску, проходя мимо стражей в тоннеле.
— Мы пойдем на рассвете, когда прохладно и когда пчелы еще спят, а вернемся поздно вечером, а кроме того, стражи нас и так пропустили.
О-хва запротестовал еще больше, но жена резко его оборвала:
— Это нужно, старейший, есть вещи, которых мужчинам не понять.
Как Х-ани и предполагала, радостному возбуждению не было конца, когда Сантен услышала об обещанной прогулке. Она сама разбудила бушменку задолго до намеченного часа. Они тихо проскользнули сквозь пчелиный тоннель. Вместе с Шаса, крепко привязанным к спине, с сумкой, переброшенной через плечо, Сантен помчалась по узкой тропе, вырвавшись на дикий простор пустыни, как школьница, которую выпустили наконец из тесного класса.
Ее радостное настроение длилось все утро. Они весело болтали, двигаясь через лес, выискивая и выкапывая корни, которые, как сказала Х-ани, были им очень нужны.
В час полуденного зноя женщины нашли убежище под густой кроной акации. Пока Сантен кормила ребенка, Х-ани свернулась клубочком в тени и спала, похожая на рыжего котенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
Она попробовала нанизать камни на жилку и немедленно столкнулась с массой новых проблем. Всего один или два оказались достаточно податливыми, чтобы в них можно было без особых усилий проделать костяным буравчиком отверстия. Другие были либо слишком хрупкими и трескались, либо такими твердыми, что вообще никак не сверлились. Это в особенности касалось бесцветного прозрачного камня, который сопротивлялся любым попыткам Сантен просверлить в нем дырку. После того как она сломала несколько костяных буравчиков, на нем не осталось и следа.
Сантен обратилась за помощью к О-хва. Как только он понял, над чем трудится девушка, то принялся за дело с нескрываемым энтузиазмом. Они испробовали дюжину вариантов и после нескольких неудач придумали наконец, как приклеивать к жгуту из сансевьеры камни потверже с помощью смолы акации. И пока Сантен прилаживала их один за другим, она чуть не свела О-хва с ума, когда то и дело начинала придираться к жгуту.
— Этот слишком толстый. А этот недостаточно прочный.
Но О-хва, который и сам работал над своим оружием или инструментами с невероятной тщательностью, воспринимал замечания с полной серьезностью.
В конце концов отрезав кусок ткани с полотняной юбки Сантен, они вытянули из него несколько нитей и переплели их с жгутиками растения; только тогда получилась топкая и крепкая жилка, удовлетворившая их обоих.
Когда ожерелье было закончено, радости О-хва не было предела, он был счастлив так, словно зарождение и выполнение замысла принадлежало ему одному целиком и полностью. Между тем получилось больше, чем просто нитка на шею, это было украшение, сотканное из драгоценных камней и висевшее на груди, подобно удивительной мозаике с крупным кристаллом посередине, который окружали радужный агат, сердолик и берил. Сантен была довольна.
— Получилось даже лучше, чем я предполагала, — сказала она О-хва, заговорив почему-то по-французски и разглядывая ожерелье, повернув его к свету. — Это, конечно, не Картье, — Сантен вспомнила свадебный подарок отца матери, который он позволял ей примеривать на день рождения, — но совсем не плохо для первой попытки дикарки в пустыни!
Они преподнесли подарок в торжественной обстановке. Х-ани сияла, словно маленькая желтенькая ящерка, пока Сантен благодарила ее за то, что она была замечательной бабушкой и повитухой, но когда надела ожерелье на шею, показалось, что оно слишком большое и тяжелое для хрупкого сморщенного тела.
— Ну, старый, ты так гордишься этим своим ножом, но он просто ничто по сравнению вот с этим, — улыбаясь, сказала Х-ани и любовно погладила украшение. — Вот это настоящий подарок. Ты только посмотри! Теперь у меня на шее светит луна со звездами вокруг нее!
Бушменка носила его не снимая. Оно ударялось о грудную клетку, когда она наклонялась, чтобы собрать орехи или фрукты с земли. И когда Х-ани суетилась над костром, приготавливая пищу, оно болталось между двумя пустыми мешочками грудей. Даже по ночам, когда она спала, спрятав голову у себя на плече, ожерелье сияло на груди. Выглядывая из своей хижины, Сантен видела это, но ей почему-то казалось, что своим весом оно тянет старенькое тело к земле.
Когда Сантен закончила работу над ожерельем и ее силы полностью восстановились после рождения ребенка, дни стали казаться слишком длинными, а скалистые утесы, окружавшие долину, походили на высокие стены тюрьмы, не пускавшие на свободу.
Каждодневные заботы были теперь не велики. Шаса спал на коленях или был привязан к спине, пока она собирала орехи в роще или помогала Х-ани приносить хворост для костра.
На нее стали находить приступы жесточайшей депрессии, когда даже невинная болтовня Х-ани начинала раздражать, и она уходила куда-нибудь одна со своим малышом. Хотя он спал крепким и здоровым сном, Сантен все равно рассказывала ему что-то по-французски или по-английски. Говорила сыну о его отце и своем доме, об Облаке и Анне, о генерале Кортни. Эти имена и все воспоминания наводили на Сантен нестерпимую тоску, погружая в пучину меланхолии.
Иногда по ночам, когда не могла уснуть, Сантен лежала и вслушивалась в музыку, что звучала у нее в голове, — то были арии из «Аиды» или песни крестьян у них в Морт Омм во время сбора винограда.
Так проходили месяцы, один сезон в пустыне сменялся другим. Деревья могонго расцветали и давали новые плоды. Шаса однажды приподнялся на ручках и коленках и ко всеобщему восторгу пополз по траве, отправившись в свою первую экспедицию по долине. Однако и настроение у Сантен менялось теперь резче, чем любая погода и время года. Радость от игр с Шаса и общения со стариками переходила в глубокую тоску, и она чувствовала себя пленницей в этой долине.
— Они пришли сюда, чтобы здесь умереть, — поняла Сантен, заметив наконец, что двое стариков бушменов никуда больше не торопились, погруженные в заботы каждого дня. — Но я не хочу умирать, я хочу жить, жить!
Х-ани пристально наблюдала за ней, пока однажды не поняла, что пора, и тогда заговорила с О-хва:
— Завтра Нэм Чайлд и я уйдем из долины.
— Почему, старая женщина?! — О-хва выглядел испуганным. Он был доволен абсолютно всем и пока даже не думал о том, чтобы покинуть это место.
— Нам нужны лекарственные травы и другая еда.
— Это вовсе не причина для того, чтобы подвергаться риску, проходя мимо стражей в тоннеле.
— Мы пойдем на рассвете, когда прохладно и когда пчелы еще спят, а вернемся поздно вечером, а кроме того, стражи нас и так пропустили.
О-хва запротестовал еще больше, но жена резко его оборвала:
— Это нужно, старейший, есть вещи, которых мужчинам не понять.
Как Х-ани и предполагала, радостному возбуждению не было конца, когда Сантен услышала об обещанной прогулке. Она сама разбудила бушменку задолго до намеченного часа. Они тихо проскользнули сквозь пчелиный тоннель. Вместе с Шаса, крепко привязанным к спине, с сумкой, переброшенной через плечо, Сантен помчалась по узкой тропе, вырвавшись на дикий простор пустыни, как школьница, которую выпустили наконец из тесного класса.
Ее радостное настроение длилось все утро. Они весело болтали, двигаясь через лес, выискивая и выкапывая корни, которые, как сказала Х-ани, были им очень нужны.
В час полуденного зноя женщины нашли убежище под густой кроной акации. Пока Сантен кормила ребенка, Х-ани свернулась клубочком в тени и спала, похожая на рыжего котенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170