Завидев меня, они задирают головы и начинают подпрыгивать в возбуждении, натягивая поводки, тявкая, скаля зубы, а я стою и тупо гляжу на них, трогая разбитые губы и вспухшую щеку.
С улыбкой на лице Элисон спускает собак с поводка.
6
«Florent»: тесная мрачная круглосуточная забегаловка в районе боен. Потный и грязный, я сижу, сгорбившись, возле входа, допивая банку кока-колы, которую я унес в середине ночи из какого-то бара в Ист-Виллидж, где я потерял мой галстук, и передо мной лежит номер «News», развернутый на странице с колонкой Бадди Сигала, которую я перечитываю уже несколько часов, что совершенно бесполезно, потому что информации в ней — ноль, а у меня за спиной световики расставляют свои прожектора — опять что-то снимается. Около четырех часов я отправился к себе домой, но какой-то тип с подозрительно ухоженной шевелюрой, парень лет так двадцати пяти — двадцати шести, ошивался перед моим подъездом, куря сигареты как человек, который ждет уже очень давно, а другой парень — кто-то из действующих лиц, с кем мне еще не приходилось столкнуться, — сидел в черном джипе, разговаривая по мобильному, так что я дал деру. Бейли приносит мне еще один фраппучино без кофеина, а внутри кафешки так холодно, что зуб на зуб не попадает, а я постоянно сдуваю конфетти с моего столика, но стоит мне отвернуться, как они появляются там снова, а я разглядываю через плечо художника-постановщика и ассистента, играет тихая музыка, и каждая минута тянется как час.
— Все путем, Виктор? — спрашивает меня Бейли.
— Привет, зайка, что за дела? — бубню я устало.
— С тобой все в порядке? — спрашивает он. — Что-то у тебя видок помятый.
Я обдумываю ответ, а затем говорю:
— Тебе никогда не приходилось бегать от чау-чау, чувак?
— А что такое «чау-чау», чувак?
— Чау-чау? Это такая здоровенная мохнатая псина, — пытаюсь объяснить я. — Злобная, сволочь, они дворцы в Китае охраняли или что-то, блин, в этом роде.
— Приходилось ли мне убегать от чау-чау? — в растерянности переспрашивает Бейли. — Когда я… в последний раз… пытался забраться в китайский дворец?
Скулы его сводит от напряжения. Пауза.
— Принеси мне, пожалуйста, мюсли и какой-нибудь сок, ладно?
— И все же видок у тебя помятый, чувак.
— Вот думаю… может, в Майами?
— Верно! Солнышко, отели, морские раковины, «баккарди», морской прибой, — Бейли изображает руками серфера, — съемки для журналов, и Виктор снова на гребне волны. Давай, чувак!
Я смотрю на ранние машины, скользящие по Четырнадцатой улице, а затем прочищаю горло.
— Или, может… Детройт?
— Вот что я тебе скажу, зайка, — говорит он. — Мир — это джунгли. Куда бы ты ни поехал — везде одно и то же.
— И все же — принеси мне мюсли и какой-нибудь сок, ладно, чувак?
— Используй свой потенциал, чувак.
— В твоем совете мне слышится какой-то подвох, — замечаю я.
— Разве?
— Ты же официант, верно?
Я дочитываю статью о новых марках туши для ресниц («Растрепа» и «Тараканьи усы» самые популярные оттенки сезона), прикольных губных помадах («Обмороженный», «Асфиксия», «Синяк») и шикарном лаке для ногтей («Грибок», «Плесень»), и я думаю про себя безо всякой иронии: «Ура! Прогресс!», и какая-то девушка с глазами, большими как плошки, которая сидит у меня за спиной в мятой пляжной панаме и топе из одной полоски ткани на груди и слушает болтовню чувака, одетого в костюм рыцаря шестнадцатого века, говорит: «Ммм! ммм! ммм!», щелкая пальцами, чтобы вспомнить имя, и наконец выкрикивает: «Эван Макгрегор!», и тут они оба замолкают, а режиссер наклоняется ко мне и предупреждает: «Ты выглядишь недостаточно озабоченным!», и это та самая реплика, на которой я должен покинуть «Florent».
Снаружи света, в основном искусственного, гораздо больше, и тротуары Четырнадцатой улицы пусты, очищены от статистов, и сквозь шум работающих где-то отбойных молотков я слышу, как кто-то тихо поет себе под нос «На солнечной стороне улицы», и когда меня трогают за плечо, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это, но там никого нет. Мимо меня пробегает какая-то потерявшаяся собака. Я свистом подзываю ее, она оборачивается, смотрит на меня и бежит дальше. Где-то на звуковой дорожке начинает играть песня Smashing Pumpkins «Disarm», затем в кадре появляется здание в Трайбеке, в котором я собирался открыть свой клуб, и я вхожу в кадр, не замечая черного лимузина, запаркованного через четыре здания дальше по той же улице, но оператор замечает и наводит камеру на него.
5
Дверь захлопывается у меня за спиной, две пары рук хватают меня за плечи и силой усаживают на стул, и в неясной дымке ультрафиолетового освещения мне наконец удается рассмотреть силуэты: это телохранители Дамьена (причем из моих старых знакомых присутствует только Дьюк, а Дигби заменили на какого-то другого типа — очевидно, после вчерашних съемок потребовался дополнительный кастинг), а также Хуан, вчерашний консьерж из дома Элисон в Верхнем Ист-Сайде, затем свет становится ярче, и появляется сам Дамьен, который курит сигару Partagas Perfecto и одет в туго обтягивающие джинсы, пиджак со смелым геометрическим рисунком, рубашку очень кричащей расцветки, длинное пальто от Armani, мотоциклетные сапоги, и прикосновение его холодных как лед рук — он хватает меня за избитое лицо и мнет его — даже приятно, пока он не запрокидывает мне голову назад, пытаясь сломать мне шею, но один из громил — возможно, Дьюк — оттягивает его от меня, и тогда Дамьен издает такие звуки, словно пытается петь с закрытым ртом, а один из зеркальных шаров, который висел над танцполом, лежит разбитый в углу, а повсюду на полу валяются огромные кучи конфетти.
— Какой теплый прием! — говорю я, стараясь сохранять самообладание, после того как Дамьена оттаскивают.
Дамьен не слушает меня. Он расхаживает по комнате, продолжая издавать все те же звуки, а в комнате так холодно, что изо рта у него вырываются клубы пара, а затем он снова подходит к стулу, на котором сижу я, нависает надо мной (хотя на самом деле он не такой уж и высокий) и смотрит на меня в упор, и от дыма его сигары у меня начинают слезиться глаза. Он долго пытается понять выражение моего лица, затем с отвращением покачивает головой и вновь принимается расхаживать по комнате, словно не зная, что ему дальше делать.
Громилы и Хуан безучастно взирают на меня, изредка отводя глаза в сторону и, очевидно, ожидая какого-нибудь сигнала от Дамьена, и я весь напрягаюсь, подтягиваюсь, думая про себя, что пусть бьют как хотят, только лица не трогают, только не по лицу.
— Кто-нибудь уже читал утреннюю «Post»? — вопрошает Дамьен присутствующих. — Какой там заголовок на первой полосе? «Сатана вырвался из ада»?
Кто-то кивает, кто-то утвердительно мычит. Я закрываю глаза.
— Я смотрю на это место, Виктор, — говорит Дамьен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
С улыбкой на лице Элисон спускает собак с поводка.
6
«Florent»: тесная мрачная круглосуточная забегаловка в районе боен. Потный и грязный, я сижу, сгорбившись, возле входа, допивая банку кока-колы, которую я унес в середине ночи из какого-то бара в Ист-Виллидж, где я потерял мой галстук, и передо мной лежит номер «News», развернутый на странице с колонкой Бадди Сигала, которую я перечитываю уже несколько часов, что совершенно бесполезно, потому что информации в ней — ноль, а у меня за спиной световики расставляют свои прожектора — опять что-то снимается. Около четырех часов я отправился к себе домой, но какой-то тип с подозрительно ухоженной шевелюрой, парень лет так двадцати пяти — двадцати шести, ошивался перед моим подъездом, куря сигареты как человек, который ждет уже очень давно, а другой парень — кто-то из действующих лиц, с кем мне еще не приходилось столкнуться, — сидел в черном джипе, разговаривая по мобильному, так что я дал деру. Бейли приносит мне еще один фраппучино без кофеина, а внутри кафешки так холодно, что зуб на зуб не попадает, а я постоянно сдуваю конфетти с моего столика, но стоит мне отвернуться, как они появляются там снова, а я разглядываю через плечо художника-постановщика и ассистента, играет тихая музыка, и каждая минута тянется как час.
— Все путем, Виктор? — спрашивает меня Бейли.
— Привет, зайка, что за дела? — бубню я устало.
— С тобой все в порядке? — спрашивает он. — Что-то у тебя видок помятый.
Я обдумываю ответ, а затем говорю:
— Тебе никогда не приходилось бегать от чау-чау, чувак?
— А что такое «чау-чау», чувак?
— Чау-чау? Это такая здоровенная мохнатая псина, — пытаюсь объяснить я. — Злобная, сволочь, они дворцы в Китае охраняли или что-то, блин, в этом роде.
— Приходилось ли мне убегать от чау-чау? — в растерянности переспрашивает Бейли. — Когда я… в последний раз… пытался забраться в китайский дворец?
Скулы его сводит от напряжения. Пауза.
— Принеси мне, пожалуйста, мюсли и какой-нибудь сок, ладно?
— И все же видок у тебя помятый, чувак.
— Вот думаю… может, в Майами?
— Верно! Солнышко, отели, морские раковины, «баккарди», морской прибой, — Бейли изображает руками серфера, — съемки для журналов, и Виктор снова на гребне волны. Давай, чувак!
Я смотрю на ранние машины, скользящие по Четырнадцатой улице, а затем прочищаю горло.
— Или, может… Детройт?
— Вот что я тебе скажу, зайка, — говорит он. — Мир — это джунгли. Куда бы ты ни поехал — везде одно и то же.
— И все же — принеси мне мюсли и какой-нибудь сок, ладно, чувак?
— Используй свой потенциал, чувак.
— В твоем совете мне слышится какой-то подвох, — замечаю я.
— Разве?
— Ты же официант, верно?
Я дочитываю статью о новых марках туши для ресниц («Растрепа» и «Тараканьи усы» самые популярные оттенки сезона), прикольных губных помадах («Обмороженный», «Асфиксия», «Синяк») и шикарном лаке для ногтей («Грибок», «Плесень»), и я думаю про себя безо всякой иронии: «Ура! Прогресс!», и какая-то девушка с глазами, большими как плошки, которая сидит у меня за спиной в мятой пляжной панаме и топе из одной полоски ткани на груди и слушает болтовню чувака, одетого в костюм рыцаря шестнадцатого века, говорит: «Ммм! ммм! ммм!», щелкая пальцами, чтобы вспомнить имя, и наконец выкрикивает: «Эван Макгрегор!», и тут они оба замолкают, а режиссер наклоняется ко мне и предупреждает: «Ты выглядишь недостаточно озабоченным!», и это та самая реплика, на которой я должен покинуть «Florent».
Снаружи света, в основном искусственного, гораздо больше, и тротуары Четырнадцатой улицы пусты, очищены от статистов, и сквозь шум работающих где-то отбойных молотков я слышу, как кто-то тихо поет себе под нос «На солнечной стороне улицы», и когда меня трогают за плечо, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это, но там никого нет. Мимо меня пробегает какая-то потерявшаяся собака. Я свистом подзываю ее, она оборачивается, смотрит на меня и бежит дальше. Где-то на звуковой дорожке начинает играть песня Smashing Pumpkins «Disarm», затем в кадре появляется здание в Трайбеке, в котором я собирался открыть свой клуб, и я вхожу в кадр, не замечая черного лимузина, запаркованного через четыре здания дальше по той же улице, но оператор замечает и наводит камеру на него.
5
Дверь захлопывается у меня за спиной, две пары рук хватают меня за плечи и силой усаживают на стул, и в неясной дымке ультрафиолетового освещения мне наконец удается рассмотреть силуэты: это телохранители Дамьена (причем из моих старых знакомых присутствует только Дьюк, а Дигби заменили на какого-то другого типа — очевидно, после вчерашних съемок потребовался дополнительный кастинг), а также Хуан, вчерашний консьерж из дома Элисон в Верхнем Ист-Сайде, затем свет становится ярче, и появляется сам Дамьен, который курит сигару Partagas Perfecto и одет в туго обтягивающие джинсы, пиджак со смелым геометрическим рисунком, рубашку очень кричащей расцветки, длинное пальто от Armani, мотоциклетные сапоги, и прикосновение его холодных как лед рук — он хватает меня за избитое лицо и мнет его — даже приятно, пока он не запрокидывает мне голову назад, пытаясь сломать мне шею, но один из громил — возможно, Дьюк — оттягивает его от меня, и тогда Дамьен издает такие звуки, словно пытается петь с закрытым ртом, а один из зеркальных шаров, который висел над танцполом, лежит разбитый в углу, а повсюду на полу валяются огромные кучи конфетти.
— Какой теплый прием! — говорю я, стараясь сохранять самообладание, после того как Дамьена оттаскивают.
Дамьен не слушает меня. Он расхаживает по комнате, продолжая издавать все те же звуки, а в комнате так холодно, что изо рта у него вырываются клубы пара, а затем он снова подходит к стулу, на котором сижу я, нависает надо мной (хотя на самом деле он не такой уж и высокий) и смотрит на меня в упор, и от дыма его сигары у меня начинают слезиться глаза. Он долго пытается понять выражение моего лица, затем с отвращением покачивает головой и вновь принимается расхаживать по комнате, словно не зная, что ему дальше делать.
Громилы и Хуан безучастно взирают на меня, изредка отводя глаза в сторону и, очевидно, ожидая какого-нибудь сигнала от Дамьена, и я весь напрягаюсь, подтягиваюсь, думая про себя, что пусть бьют как хотят, только лица не трогают, только не по лицу.
— Кто-нибудь уже читал утреннюю «Post»? — вопрошает Дамьен присутствующих. — Какой там заголовок на первой полосе? «Сатана вырвался из ада»?
Кто-то кивает, кто-то утвердительно мычит. Я закрываю глаза.
— Я смотрю на это место, Виктор, — говорит Дамьен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174