— Смотря зачем… — Она игриво посмотрела на него и покраснела.
— Не за этим, — Никифоров тоже покраснел и разозлился. — Просто здесь неудобно разговаривать!
…На улице он подвел ее к извозчичьей пролетке, усадил и сам сел рядом.
— К разговору нашему не прислушиваться! — приказал Никифоров извозчику.
Поехали. Мягко цокали по заснеженной мостовой подковы. Таня зябко прижалась к Никифорову:
— Хорошо-то как… Будто до революции…
— Я вот тебе дам, — нахмурился Никифоров. — Настроение у тебя явно не то…
— У Бахарева вашего то… — сказала она обидчиво. — Он ко мне полгода приставал, а я — от ворот поворот. Не пара он мне.
— Ишь ты, — презрительно хмыкнул Никифоров. — Разборчивая.
— Подумаешь, шоферюга… — Она пожала плечами. — Мне надо не играться, а жизнь устраивать. Ну, пригласил он меня в «Яр», для сближения. Выпили. Он шампанского достал. Разговорился. Ты, говорит, думаешь, я — рабочий? Я говорю: а кто же ты? Тогда он говорит: а если бы я был, скажем, дворянин? Ты бы вышла за меня окончательно? Я говорю: если деньги есть и ты меня можешь обеспечить по гроб жизни, — выйду! Тогда он подзывает из-за соседнего столика толстого и лысого дяденьку в пенсне и говорит: знакомься, Таня, это есть мой родной дядя, профессор императорского университета… Ну тот само собой ручку мне поцеловал, сказал, что я шарман и душка, и ушел.
— А Бахарев? — от удивления Никифоров забыл закрыть рот.
— А что Бахарев? — она наслаждалась растерянностью Никифорова. — Бахарев говорит: дядя все свое состояние мне завещал…
— Так, — Никифоров тронул извозчика за плечо. — Давай, милый, в Гнездниковский, в МУР, а ты, Таня, иди на службу и жди нашего вызова и никуда, поняла? Ты нам можешь срочно понадобиться.
Таня выпрыгнула из пролетки и долго смотрела вслед Никифорову. Очень ей понравился этот ладный, решительный парень…
Она подумала, что идти на службу лучше всего проходными дворами — через Тверскую и Малую Дмитровку. Свернула в Георгиевский переулок, потом во двор, и тут ее окликнули. Таня обернулась и увидела двоих. Один был в бекеше, с маузером через плечо. На голове у него залихватски сидела кожаная фуражка с пятиконечной звездочкой. Это был Плавский, собственной персоной. Второй — усатый, в фуражке без звездочки — Кутьков.
— Здравствуйте, Таня. Вы нам нужны.
— Здравствуйте. А меня только что допрашивал ваш товарищ. Вы из ЧК?
— И о чем же он вас допрашивал? — улыбнулся Плавский.
— О Бахареве, — сказала Таня простодушно.
— А вы? — заинтересованно спросил Плавский.
— А я сказала, что Бахарев все врет и выдает себя за другого человека.
— Мы все знаем, — Плавский взял Таню за руку. — Идемте… Мы вас проводим.
Когда Никифоров вернулся в МУР, Трепанов принимал доклад Афиногена и Коли. Никифоров решил приберечь свою новость «на третье» и сел на стул, в углу кабинета.
— Так вот, эта самая Овчинникова Пелагея, — продолжал Коля, — из квартиры номер четыре, хорошая тетка, своя в доску, революцию приняла всей душой. Она нам говорит: прихожу дней за двадцать до октябрьских событий в Столешников — невестке колечко купить, день ангела у невестки, ну и прямиком в магазин Комкова: там как раз на витрине такие колечки были… Захожу, магазин пустой, а у прилавка мой сосед с Комковым ругается… Жичигин, значит… Мой, кричит, магазин! Еще раз, орет, замечу, — в порошок сотру! Ну я было назад, да поздно, он меня увидел. Смутился, растерялся и шмыг на улицу! Я и про кольцо забыла! Вот, думаю, оказия… Небогатый вроде бы человек, профессор всего-навсего, а на тебе! Тайно, на подставное лицо, владеет ювелирным магазином!
— Как это профессор? — подал голос Никифоров. — Какой профессор?
— Императорского университета! — торжественно объявил Коля. — Кутьков, паразит, в этом же доме и скрылся. А у кого? Да ясное дело — у этого Жичигина, больше не у кого!
— Ну, это еще проверить надо… — заметил Афиноген.
Никифоров хлопнул ладонью по столу:
— Шофер Бахарев связан с каким-то «профессором императорского университета»… Я прямо сейчас позвоню Тане!
— Что же получается? — вскочил Коля.
— А получается вот что, — подытожил Трепанов. — Если твой, Никифоров, профессор и этот Жичигин — одно и то же лицо, — похоже, связан этот Жичигин с Кутьковым.
— Еще бы! — крикнул Никифоров. — Ведь Бахарев — прямая связь Кутькова! Это факт! Я сейчас позвоню Тане, можно?
— Сейчас закончим — и звони, — сказал Трепанов. — Только пока все это не более чем предположение! Вот что, братки. Я займусь биографией Жичигина. Суть человека часто кроется в его прошлом, так меня учили.
— Кто вас так учил? — спросил Коля.
— Жизнь, — усмехнулся Трепанов. — В пятом году меня отдали под суд… Я тогда был матросом на миноносце «Стремительный», и старший унтер нашел у меня большевистскую прокламацию. Дали мне пять лет каторги. В десятом я вернулся в Москву, пошел регистрироваться в охранное отделение. Кстати, здесь, в нашем здании, и помещалось. Мне жандармский полковник говорит: не разрешим в Москве жить. Почему, спрашиваю? А потому, что суть ваша в вашем революционном прошлом. Вы, говорит, что вор прощенный. Но это я к слову… Вам же, братки, надо вот что сделать: пойдите на улицу, «пощупайте» блатных, но осторожно! Может, они чего и слышали, на какую-нибудь мысль нас наведут. И второе: под видом проверки квартир — к этому сейчас все привыкли, так что подозрения это не вызовет, — зайдите в дом четырнадцать, в квартиру четыре, к профессору Жичигину. Глаза держать разутыми, слушать в шесть ушей: о Бахареве — ни слова, никаких намеков, и все время помните: в любую секунду Жичигин, если он то, что мы подозреваем, может обронить слово и дать нам ключ к этой истории… А теперь ты, Никифоров, звони.
Никифоров набрал номер, но к телефону никто не подошел…
— Ладно, — сказал Никифоров. — И так ясно. Вернемся — я дозвонюсь к ней и все уточню.
Вечерело. Шли по пустым улицам. Фонари еще не зажигались. Афиноген поднял воротник пальто и поежился:
— Вот, говорят мне часто: ты начальник, то-сё… А у меня пальтецо — на рыбьем меху… А вообще-то несправедливо это… Мы служим революции, и могли бы нас одеть получше.
— Ерунду мелешь, — хмуро сказал Коля. — Служба революции — не билет в рай. Не будет так, чтобы одни ржавую селедку ели, а другие — осетрину копченую…
— Чего это ты? — удивился Афиноген.
— То… — Коля вздохнул. — Вспомнил свой разговор с приемным отцом… А это еще что такое?
В подворотне звенела гитара, хором пели похабные частушки.
— Отрыжка царизма проклятая! — выругался Афиноген. — В мешок их, а, Никифорыч?
Никифоров замедлил шаг. Блатные заметили оперативников:
— Почтение блюстителям, — гитарист выплюнул окурок и приподнял кепочку-малокозырку. — Желаете взять смехача на характер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161