— Н-но… — Лошадь снова зачавкала по грязи.
— Не понимаю я чего-то, — недоумевал Коля. — Завал был? Был? Чего они нас из засады не перестреляли?
— Не так все просто, — сказал Басаргин. — Видать, есть у них свой интерес.
— Какой? — спросил Коля.
— Поймаем — узнаем, — усмехнулся Басаргин и серьезно добавил: — Может, думали, я один, а увидели — нас трое, и отступили. Кто их узнает.
Начинало темнеть.
— Нелегкое у тебя свидание с юностью получается, — грустно улыбнулась Маша. — Я читала, что в полиции средний возраст был сорок пять — пятьдесят лет.
— Что значит «средний»? — уточнил Басаргин.
— Умирали они в этом возрасте, — сказала Маша.
— Так они еще взятки брали и сладкое ели, а мы на гнилой картошке и до тридцати не дотянем, — невесело пошутил Басаргин.
— Мы до ста лет жить будем, — сказал Коля. — И нас ни пули бандитские не возьмут, ни ножи. Потому что мы за правое дело жизнь отдаем, а это, я считаю, главное!
— Ну, помитинговали, теперь давайте о деле, — устало сказал Басаргин. — Засветло не доедем, это уж так. А в лесу ночевать…
— Костер разведем? — оживилась Маша. — Я ни разу не ночевала в лесу у костра!
— Ничего хорошего, — махнул рукой Басаргин. — Сыро, гнус жрет и вообще.
— Страшно? — Маша поежилась.
— Не дети, чтобы страшно было. Опасно, вот и все.
Анисим выпряг лошадей, начал собирать сухой валежник. Коля помогал ему. Лес шумел вокруг протяжно и печально. Коля прислушался к неясным шорохам, настороженно повернулся на подозрительный треск сучка. Нет… Это не «они». Пока не «они». Ночь спустилась над лесом. После дневной духоты и дождя вызвездило, потянуло прохладой. Ветерок угнал тучи гнуса, стало легче дышать. Постепенно Коля успокоился, расслабился. Потрескивали сучья в догорающем костре, то тут, то там вскрикивала дурным голосом ночная птица. Вспомнилась тихая, вязкая после частых дождей дорога — улица в родной Грели, толпы мужиков, идущие к площади ладить стенку… И Феденька — слюнявый, с колючими глазками и слова его: «Сон вспомни, Коля: зовешь родителей, а дозваться не можешь». Почему он так сказал? Что имел в виду?
— Ужинать идите! — крикнула Маша.
Подошел Басаргин, прищурившись, осмотрел нехитрую снедь:
— Не балуют вас в Питере.
— А вас? — усмехнулась Маша.
— И нас тоже. Не пришло еще время. А придет. Вот уж тогда мы себе позволим. — Он широко, открыто улыбнулся — первый раз за все время. — Я ведь грешник, люблю поесть. — Он развел руками: судите, мол, меня как хотите, а уж так. — Ну, вы спите, а я посижу.
Молча поели. Маша, собирая остатки ужина, обратилась к мужу:
— Ты не сердись.
— За что? — удивился Коля.
— Я постараюсь не быть тебе обузой, — робко сказала она. — Я все время думала. Знаешь, меня учили готовить, шить, воспитывать детей. Потом — десять лет с тобой. И вот я сижу в лесу, у костра, и горжусь, что в случае чего смогу убить человека. — Она тронула рубчатую рукоять кольта, который лежал рядом с ней, на подстилке.
— Человека? — переспросил Коля. — Врага, — уточнил он. — Спи.
— Человека, милый! — оживилась Маша. Представилась возможность поспорить, ее нельзя было упустить. — С двумя ногами, двумя руками, с мозгом, который весит шесть фунтов. Всажу в него девять граммов свинца, и весь этот идеальный механизм жизни превратится в колоду. А зачем?
— Ты меня в этот пустой спор не втягивай, — нахмурился Коля. — Давай спать.
— Не знаешь! — торжествующе заявила она. — Эх ты!
— Затем, чтобы одни не пили кровь из других! — зло сказал Коля.
— Это ты говоришь! — подхватила Маша. — А они, между прочим, верят в свою правду. Кто же прав?
— Ну что с тобой говорить? Ты политически незрелый человек.
— Это не ответ, — обиделась Маша. — Ну да! Я воспитана в институте благородных девиц, я изменила своему классу, я знаю, что ты мне скажешь.
— Изменила? — удивился Коля. — Чушь! Ты осознала правду революции и присоединилась к ней.
— Хорошо! — кивнула Маша. — А в чем же правда? Объясни мне! Чтобы убить за нее человека, — в нее нужно верить! Ты в нее веришь? И знаешь ли ты ее? — Маша разгорячилась.
— Верни кольт, — сказал Коля. — С такими мыслями ты мне не помощник.
— И снова не ответ! — обрадовалась Маша. — Муженек, ты уходишь от ответа. Значит, его нет? Или ты и сам не знаешь?
— Такие вопросы десять лет назад надо было задавать, не ко времени разговор, — отрубил Коля. — Спохватилась.
— Есть ответ, — сказал Басаргин, подходя к костру. — Я вот раньше во что верил? В серебренники. Мы с Колей за них покалечить человека могли. Ну, не в прямом смысле — чтобы их добыть, их нам давали в уплату за побоище, да вы знаете. А вот побыл среди рабочих на котельном — так они не за деньги, а за товарища жизнь отдавали. Я это собственными глазами видел. Дошло и до меня, что не для себя человек должен существовать, вернее, не только для себя.
— А они? — спросила Маша. — Вы убеждены, что они заблуждаются? Что они только для себя?
— Убежден, — кивнул Басаргин. — Истина простая. Как вы говорите, кулак хочет только для себя. А большевик — для всех. Может, и бывает такой кулак, который в голодную зиму не пожалеет соседским ребятишкам куль зерна, — допускаю, говоря научно. Но сам не встречал таких. Может, и бывают примазавшиеся к нашему делу падлы, которые берут взятки, воруют, где могут, и гребут под себя, — таких видел, одного мы у себя в ячейке сами шлепнули, без долгих слов — это еще в двадцатом было. Так ведь в чем тут закавыка? Кулак-то этот — он же ненастоящий! Его перевоспитать — за раз-два! И снова полезный человек! А примазавшийся — разве он большевик? Он только временно носит это звание, до разоблачения. А вывод какой? Все должны жить, как люди. Кулаки против этого. Мы — за. Так чья же правда?
— Понял? — Маша ехидно посмотрела на Колю. — Учись!
Треснула ветка. Все, словно по команде, откатились от костра. Басаргин крикнул:
— Кто? Стоять на месте!
— Да это я, Анисим, — послышался хрипловатый голос. — Подь сюда.
В неверном отблеске костра обозначился неясный мужской силуэт. За плечами — винтовка.
— Посидите. — Басаргин спрятал наган в кобуру, подошел к неизвестному, оба скрылись в чаще.
— Это же наверняка бандит! — тревожно сказала Маша. — А если он убьет Анисима! Чего же ты сидишь? Иди!
— Не убьет, — уверенно сказал Коля, разгребая сгоревшие угли. К небу взвились искры, запахло гарью. — Это не бандит.
— А кто? Что у тебя за дурацкая привычка говорить загадками? Пойми, наконец, это неприлично.
— Маша, я не в бакалейной лавочке служу, — обиделся Коля. — Это ты, наконец, пойми: есть вещи, о которых я не имею права говорить даже с тобой. Что такое служебная тайна, представляешь?
Вернулся Басаргин, прикурил от уголька:
— Впереди еще один завал, посерьезнее. И засада.
— Что решил?
— Поедем в объезд, через Сосновку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161