— Образа здесь…
— Ишь ты, — задумчиво сказал Арсений. — Бога боишься. Это славно. Да ведь я — гость. Гость в дом — бог в дом, слыхал?
— Знаем, — солидно отозвался Коля. — Однако обхожденье и гостю положено.
— Верно, — кивнул Арсений. — Давно в стенки ходишь?
— Как в силу вошел. Два года.
— А лет тебе? — удивился Арсений.
— Семнадцать, — Коля засмущался, опустил глаза.
— Семнадцать?! — опешил Арсений. — Ай да ну! А с одного удара положишь человека?
— Любого. Передо мной еще никто не устоял.
— Ну, приемчики разучить, — как бы про себя сказал Арсений. — Дзю-до, карате… Экстра-класс!
Коля не понял ни слова и только моргал. Арсений заметил это, рассмеялся:
— Потом, все потом. Главное, не обманул меня батюшка, все сходится. Жаль только, в деле я тебя не увидел. Поздно приехал. А почему? Дороги, брат — жижа одна.
— Не повезло мне на этот раз, — горько сказал Коля.
— Жизнь — как зебра, — заметил Арсений. — Черная полоска, потом — белая. Лошадь это такая, полосатая, — объяснил он. — Водится в теплых странах.
— А кто… вы кто будете? — мучительно краснея, спросил Коля. Не в его обычае было вот так, по-бабьи, расспрашивать.
— Я-то? — добродушно переспросил Арсений. — Чиновник. Занимаюсь… особыми делами, а какими — узнаешь, когда подружимся. Вот как мы с отцом Серафимом лет пять назад.
— Все же мне идти надо, — Коля приподнялся, опустил ноги на матерчатую дорожку. — Родители, поди, беспокоятся.
— Родители? — Арсений странно посмотрел на Колю и подошел к нему вплотную: — Вот что… Мне отец Серафим не велел говорить, да ты парень крепкий, мужчина. Нет больше твоих родителей. И дома твоего нет. Крепись, Коля. Горе большое, а ты — молись. Все ходим под богом, и пути его — неисповедимы. — Он перекрестился.
Сказанное с трудом проникало в мозг. Коля никак не мог осмыслить слов Арсения. Все казалось — о ком-то другом он сказал, сейчас все разъяснится, и все будет, как всегда. «Родителей… нет, — про себя повторил Коля. — Наверное, дома нет?»
— А где же они? — дрогнувшим голосом спросил он.
— Пока стенка на стенку шла, загорелся ваш дом, — сказал Арсений. — Когда тебя сбили, он в этот самый миг и загорелся. Тушили, да там, говорят, пламя в полнеба взвилось. И собака погибла. Так и осталась на цепи, бедняга. Ты крепись, Коля…
Родителей хоронили, как исстари хоронят на Руси: с воем, кутьей и беспробудным пьянством.
Пока выносили из церкви гробы и старухи крестились, Коля стоял в стороне, словно все происходившее не имело к нему никакого отношения. Он еще не осознал до конца, что же произошло, но даже те обрывочные мысли, которые мелькали теперь в его мозгу, неумолимо подводили его к одному: родители ушли навсегда и ему, Коле, теперь будет совсем плохо. Он думал о том, что отец, в сущности, был мужик добрый, безвредный, а что пил… Кто из русских людей не пьет? Все пьют, потому что жизнь до сих пор была глухая и беспросветная. Жалко было отца: от роду — сорок, на вид — семьдесят: седой, грязный, всклокоченный, как больной петух. И мать в свои тридцать шесть — морщинистая, с большим животом и потухшими глазами… Не повезло и ей: двух сыновей отняла глотошная, третий, Коля, вырос сам по себе, чужим.
И вот все кончилось. Навсегда. Гробы один за другим отнесли к могиле, и вслед за отцом Серафимом провожающие запели «Снятый боже». Потом отец Серафим бросил землю на оба гроба и проговорил негромко и печально:
— Господня земля, и исполнение ея, вселенная и все живущие на ней…
Он пролил на гробы елей из кадила, проговорил «Со духи праведных», и четверо мужиков, Анисим Оглобля среди них, подвели связанные полотенца под гробы и опустили в могилы.
После поминок, устройство которых отец Серафим по своей щедрости взял на себя, состоялся разговор.
Батюшка притянул Колю к себе, погладил по-отцовски:
— Садись, обсудим, как тебе дальше жизнь ломать. Скажи, как мыслишь: здесь остаться или уехать хочешь?
— Чего же здесь, — грустно сказал Коля. — Хлеб не сеял, скотину не пас. А драться больше не могу. Не крестьянское это дело, — он повторил слова покойной матери.
— Оно верно, — кивнул Серафим. — Мне помогать станешь. По дому, по хозяйству.
— Тошно мне здесь, батюшка. Вина на мне за родителей.
— Нет, — вздохнул Серафим. — Ибо сказано: и волос с головы человеческой не упадет без воли моей… Так бог решил, Коля, и грешно тебе, человеку, быть больше бога.
В горницу вошел Арсений, прислушался, теребя пуговицу на сюртуке, вмешался в разговор:
— Уехать тебе надо, вот что я скажу.
— Куда? — спросил Серафим.
— В Петербург, — сказал Арсений.
Коля вопросительно посмотрел на него, недоверчиво улыбнулся:
— В Петербург? Мне? Не-е…
— Почему «не-е»? — весело передразнил Арсений. — Ты мне нравишься, товарищами будем!
— Гусь свинье не товарищ, — вспомнил Коля поговорку.
— Кто же из нас кто? — усмехнулся Арсений.
Отец Серафим замахал руками, запричитал:
— Не туда разговор, не туда, милейшие, надо по сути говорить в корень, в корень, дражайшие, заглядывать! Что Коля у вас делать станет? Чему учиться?
— Для начала — поживет, осмотрится. Потом возьму его в долю. Дело у меня в Питере.
— Какое? — спросил Коля.
— Особое, — усмехнулся Арсений. — Я же тебе говорил. Как, батюшка? Отпустите Колю?
Коля заплакал, уткнулся священнику в плечо:
— Не гоните меня. Сам не знаю, чего хочу. Мутно в голове, темно…
Арсений и священник переглянулись.
Серафим сказал:
— Оборони бог, Коленька. Живи, сколько хочешь, я тебя не гоню. Вижу, хотя и дорогой ценой, но почувствовал ты бога, и я этому искренне рад. Ну какая у тебя судьба в деревне? А там — столица.
Коля утер мокрое лицо рукавом:
— Думаете, так лучше будет? Верю я вам, батюшка.
— Лучше, Коля, — серьезно сказал Серафим. — Сам посуди: здесь у тебя — пепелище, там… Может, судьба твоя там?
Утром Анисим Оглобля подогнал к крыльцу Серафимова дома телегу, постучал кнутовищем в ставень:
— Здесь мы, батюшка.
Вышел Коля, бросил на мерзлую солому узелок с пожитками, перекрестился, подошел под благословение.
— Плыви в море житейское, отрок, — сказал Серафим. — И помни: отныне Арсений Александрович — твой отец и благодетель. Слушайся его во всем. Даже если удивишься чему — все равно слушайся, ибо отныне судьбы ваши неразделимы.
— Хорошо сказано, — с чувством вздохнул Арсений. — Трогай, — кивнул он Оглобле.
Коля долго смотрел назад — до тех пор, пока добротный попов дом и четырехскатная крыша не скрылись за поворотом дороги.
— Уезжаешь, значит? — вдруг сказал Анисим. — Такие дела…
— Такие, — согласился Коля.
— В городе плохо, — продолжал Анисим. — В стенку пальцем ткнешь — под потолком полыхнет. Електричество называется. Непонятно это русскому человеку. И ни к чему.
— Электричество — признак прогресса, — объяснил Арсений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
— Ишь ты, — задумчиво сказал Арсений. — Бога боишься. Это славно. Да ведь я — гость. Гость в дом — бог в дом, слыхал?
— Знаем, — солидно отозвался Коля. — Однако обхожденье и гостю положено.
— Верно, — кивнул Арсений. — Давно в стенки ходишь?
— Как в силу вошел. Два года.
— А лет тебе? — удивился Арсений.
— Семнадцать, — Коля засмущался, опустил глаза.
— Семнадцать?! — опешил Арсений. — Ай да ну! А с одного удара положишь человека?
— Любого. Передо мной еще никто не устоял.
— Ну, приемчики разучить, — как бы про себя сказал Арсений. — Дзю-до, карате… Экстра-класс!
Коля не понял ни слова и только моргал. Арсений заметил это, рассмеялся:
— Потом, все потом. Главное, не обманул меня батюшка, все сходится. Жаль только, в деле я тебя не увидел. Поздно приехал. А почему? Дороги, брат — жижа одна.
— Не повезло мне на этот раз, — горько сказал Коля.
— Жизнь — как зебра, — заметил Арсений. — Черная полоска, потом — белая. Лошадь это такая, полосатая, — объяснил он. — Водится в теплых странах.
— А кто… вы кто будете? — мучительно краснея, спросил Коля. Не в его обычае было вот так, по-бабьи, расспрашивать.
— Я-то? — добродушно переспросил Арсений. — Чиновник. Занимаюсь… особыми делами, а какими — узнаешь, когда подружимся. Вот как мы с отцом Серафимом лет пять назад.
— Все же мне идти надо, — Коля приподнялся, опустил ноги на матерчатую дорожку. — Родители, поди, беспокоятся.
— Родители? — Арсений странно посмотрел на Колю и подошел к нему вплотную: — Вот что… Мне отец Серафим не велел говорить, да ты парень крепкий, мужчина. Нет больше твоих родителей. И дома твоего нет. Крепись, Коля. Горе большое, а ты — молись. Все ходим под богом, и пути его — неисповедимы. — Он перекрестился.
Сказанное с трудом проникало в мозг. Коля никак не мог осмыслить слов Арсения. Все казалось — о ком-то другом он сказал, сейчас все разъяснится, и все будет, как всегда. «Родителей… нет, — про себя повторил Коля. — Наверное, дома нет?»
— А где же они? — дрогнувшим голосом спросил он.
— Пока стенка на стенку шла, загорелся ваш дом, — сказал Арсений. — Когда тебя сбили, он в этот самый миг и загорелся. Тушили, да там, говорят, пламя в полнеба взвилось. И собака погибла. Так и осталась на цепи, бедняга. Ты крепись, Коля…
Родителей хоронили, как исстари хоронят на Руси: с воем, кутьей и беспробудным пьянством.
Пока выносили из церкви гробы и старухи крестились, Коля стоял в стороне, словно все происходившее не имело к нему никакого отношения. Он еще не осознал до конца, что же произошло, но даже те обрывочные мысли, которые мелькали теперь в его мозгу, неумолимо подводили его к одному: родители ушли навсегда и ему, Коле, теперь будет совсем плохо. Он думал о том, что отец, в сущности, был мужик добрый, безвредный, а что пил… Кто из русских людей не пьет? Все пьют, потому что жизнь до сих пор была глухая и беспросветная. Жалко было отца: от роду — сорок, на вид — семьдесят: седой, грязный, всклокоченный, как больной петух. И мать в свои тридцать шесть — морщинистая, с большим животом и потухшими глазами… Не повезло и ей: двух сыновей отняла глотошная, третий, Коля, вырос сам по себе, чужим.
И вот все кончилось. Навсегда. Гробы один за другим отнесли к могиле, и вслед за отцом Серафимом провожающие запели «Снятый боже». Потом отец Серафим бросил землю на оба гроба и проговорил негромко и печально:
— Господня земля, и исполнение ея, вселенная и все живущие на ней…
Он пролил на гробы елей из кадила, проговорил «Со духи праведных», и четверо мужиков, Анисим Оглобля среди них, подвели связанные полотенца под гробы и опустили в могилы.
После поминок, устройство которых отец Серафим по своей щедрости взял на себя, состоялся разговор.
Батюшка притянул Колю к себе, погладил по-отцовски:
— Садись, обсудим, как тебе дальше жизнь ломать. Скажи, как мыслишь: здесь остаться или уехать хочешь?
— Чего же здесь, — грустно сказал Коля. — Хлеб не сеял, скотину не пас. А драться больше не могу. Не крестьянское это дело, — он повторил слова покойной матери.
— Оно верно, — кивнул Серафим. — Мне помогать станешь. По дому, по хозяйству.
— Тошно мне здесь, батюшка. Вина на мне за родителей.
— Нет, — вздохнул Серафим. — Ибо сказано: и волос с головы человеческой не упадет без воли моей… Так бог решил, Коля, и грешно тебе, человеку, быть больше бога.
В горницу вошел Арсений, прислушался, теребя пуговицу на сюртуке, вмешался в разговор:
— Уехать тебе надо, вот что я скажу.
— Куда? — спросил Серафим.
— В Петербург, — сказал Арсений.
Коля вопросительно посмотрел на него, недоверчиво улыбнулся:
— В Петербург? Мне? Не-е…
— Почему «не-е»? — весело передразнил Арсений. — Ты мне нравишься, товарищами будем!
— Гусь свинье не товарищ, — вспомнил Коля поговорку.
— Кто же из нас кто? — усмехнулся Арсений.
Отец Серафим замахал руками, запричитал:
— Не туда разговор, не туда, милейшие, надо по сути говорить в корень, в корень, дражайшие, заглядывать! Что Коля у вас делать станет? Чему учиться?
— Для начала — поживет, осмотрится. Потом возьму его в долю. Дело у меня в Питере.
— Какое? — спросил Коля.
— Особое, — усмехнулся Арсений. — Я же тебе говорил. Как, батюшка? Отпустите Колю?
Коля заплакал, уткнулся священнику в плечо:
— Не гоните меня. Сам не знаю, чего хочу. Мутно в голове, темно…
Арсений и священник переглянулись.
Серафим сказал:
— Оборони бог, Коленька. Живи, сколько хочешь, я тебя не гоню. Вижу, хотя и дорогой ценой, но почувствовал ты бога, и я этому искренне рад. Ну какая у тебя судьба в деревне? А там — столица.
Коля утер мокрое лицо рукавом:
— Думаете, так лучше будет? Верю я вам, батюшка.
— Лучше, Коля, — серьезно сказал Серафим. — Сам посуди: здесь у тебя — пепелище, там… Может, судьба твоя там?
Утром Анисим Оглобля подогнал к крыльцу Серафимова дома телегу, постучал кнутовищем в ставень:
— Здесь мы, батюшка.
Вышел Коля, бросил на мерзлую солому узелок с пожитками, перекрестился, подошел под благословение.
— Плыви в море житейское, отрок, — сказал Серафим. — И помни: отныне Арсений Александрович — твой отец и благодетель. Слушайся его во всем. Даже если удивишься чему — все равно слушайся, ибо отныне судьбы ваши неразделимы.
— Хорошо сказано, — с чувством вздохнул Арсений. — Трогай, — кивнул он Оглобле.
Коля долго смотрел назад — до тех пор, пока добротный попов дом и четырехскатная крыша не скрылись за поворотом дороги.
— Уезжаешь, значит? — вдруг сказал Анисим. — Такие дела…
— Такие, — согласился Коля.
— В городе плохо, — продолжал Анисим. — В стенку пальцем ткнешь — под потолком полыхнет. Електричество называется. Непонятно это русскому человеку. И ни к чему.
— Электричество — признак прогресса, — объяснил Арсений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161