На улице он несколько секунд постоял в раздумье, потом решительно свернул в подворотню и вошел во двор. Здесь находился служебный вход в ресторан. Коля набросил плащ на руку и, миновав несколько коридоров, оказался в зале. Было шумно, бегали официанты, оркестр исполнял веселый фокстрот.
— В верхнем нельзя! — подошел к Коле метрдотель. — Прошу пройти и раздеться.
— Извините, — смущенно сказал Коля. — Мне сказали — приятель мой здесь буянит, его выкинуть хотят. Позвольте, я его без скандала заберу?
«Метр» изумленно посмотрел на Колю, спросил, подозрительно прищурившись:
— Гражданин, вы, случайно, не больны? Какой буян, о чем вы говорите? У нас, слава богу, второй вечер тихо!
— Спасибо, значит, мне наврали.
На улице, в ожидании трамвая, Коля все время мысленно возвращался к чернявому официанту: зачем ему понадобилось сочинять небылицу про пьяного буяна?
…От цирка Чинезелли Коля пошел пешком. Недалеко от своего дома, у парапета он увидел незнакомого человека — тот стоял и явно ждал, когда Коля к нему подойдет. «Тот самый, — вспомнил Коля. — В прошлый раз он почему-то убежал». Коля приблизился. У незнакомца было болезненное лицо, оно старило его. Потертый костюм, стоптанные, давно не чищенные ботинки. «Ему на самом деле тридцати нет, — подумал Коля. — А на вид все пятьдесят».
— Вы меня ждали и в прошлый раз, — сказал Коля. — Но убежали. Что случилось?
Мужчина старался справиться с волнением и не мог. У него дрожали руки.
— Вы, верно, знаете о деле Родькина? — спросил он наконец.
— Документы. — Коля протянул руку.
Мужчина начал торопливо рыться в карманах. Вытащил паспорт, протянул Коле.
— Соловьев Василий Иванович, — прочитал Коля вслух. — Чайковского, десять, квартира семь. Где работаете?
— На заводе «Точмехприбор», — торопливо сказал Соловьев. — Вместе… вместе со… Слайковским… — Фамилию он произнес почти давясь.
— Что же вы мне хотите рассказать? — Коля вернул паспорт. — Говорите.
— Я… я хочу сознаться… — с трудом сказал Соловьев. — Нет… Я не это… Другое… Я вот что… Вы только не перебивайте! — вдруг истерично выкрикнул он. — Я и Родькин хотели Слайковского ограбить! Слайковский на днях получил десять тысяч. Приняли его усовершенствование. Мы в одном КБ. Я все знаю. Когда я понял, что ему светит такой куш, я сразу же договорился с Родькиным, это еще месяц назад было…
— Почему вы рискнули связаться именно с Родькиным? — спросил Коля. — Вы его знаете?
— Мой сосед он… раньше был. Я про него все-все знаю. А тут я его случайно встретил на Витебском, он ночевал на скамейке. Ну, думаю, он голодный, согласится. Все ему рассказал. Одно условие поставил: не убивать, а только отнять. Гоп-стоп это у них называется…
— Вы судились раньше?
— Нет. — Соловьев замотал головой. — Я, как в песенке поется: «с детства был испорченный ребенок». Шалил с блатными, их жизнь знаю…
— Короче, — перебил Коля. — Главное?
— Родькин выследил Слайковского. А в самый последний момент «свосьмерил».
— Не понял! Он ведь убил Слайковского? — удивился Коля. Он вытащил финку с ручкой-копытом, показал Соловьеву: — Вот этой самой финкой и убил!
Соловьев отрицательно покачал головой:
— Не было у него такой. Хоть у кого спросите! — Он замолчал, потом сказал просительно: — Меня совесть мучает… Соблазнился я на чужие деньги. И Родькина втянул. Он сидит, а ведь он не виноват, вы разберитесь, товарищ… гражданин начальник.
Коля достал свисток, пронзительная трель рассыпалась над набережной. Соловьев вздрогнул, посмотрел исподлобья:
— Вы меня арестуете?
— Я вас задерживаю на основании статьи сотой УПК РСФСР.
Подбежал милиционер, всмотрелся и, узнав Колю, доложил:
— Старший милиционер Иванчишин.
— Товарищ Иванчишин, — сказал Коля. — Гражданин Соловьев подозревается в совершении убийства. Доставьте его на Дворцовую.
— Есть! — милиционер быстро и профессионально обыскал Соловьева, потом обнажил наган: — Задержанный, идите.
— Минутку, — остановил Коля Соловьева. — Почему вы обратились именно ко мне? Вы меня знаете?
Соловьев замялся:
— О вас говорят, что вы исключительно порядочный человек. Мне ведь, кроме как на вашу порядочность, не на что больше надеяться, гражданин начальник. Как говорится, бездушная машина закона все равно сотрет меня в порошок.
Генка спал на своей «офицерской» раскладушке образца 1904 года. Коля купил ее лет пять назад на Сенном рынке, по случаю. Маша проверяла тетради.
— Ужин на столе, — сказала она. — У меня неприятность.
— Какая? — Коля снял с тарелок салфетки, насторожился.
— Кто-то сообщил в наробраз, что я дворянка и не имею права учить советских детей. — Маша с трудом сдерживала слезы.
— Мало ли идиотов, — попытался успокоить ее Коля. — На каждый чих не наздравствуешься. Плюнь.
— Месяц назад кто-то написал, что директор школы окончил кадетский корпус. Его сняли. А вчера мне позвонила его жена. Он арестован.
Коля положил вилку:
— Органы разберутся, Маша. Если он честный человек, его освободят. Я позвоню насчет тебя замначу УНКВД. В моей анкете все четко сказано, я никогда ничего не скрывал. Уверен, что поймут нас с тобой. Успокойся.
— А по-моему, все правильно! — вступил в разговор Генка. — И ты, мама, не имеешь права обижаться! Если бы мы в свое время были бдительнее, — товарищ Киров был бы жив! Врагов у нас много, и их надо обезвредить! Вокруг нас кто? Империалисты вокруг нас!
— Ты говоришь верные слова, сын, — тихо сказал Коля. — Только об одном прошу тебя: не повторяй бездумно даже правильных слов. Всегда думай, кто конкретно стоит за ними. Подозрение в адрес нашей мамы высказано грязным человеком. Думаю, что этот человек, даже если он и добросовестно заблуждается, — не меньший враг нашему делу, чем любой вредитель!
— Почему? Ты докажи! — загорячился Генка.
— Потому что наши органы призваны разоблачать и обезвреживать настоящих врагов, а подобные доносы заставляют их тратить время на проверку честных людей! Ты ведь не сомневаешься в честности мамы?
— Нет, — угрюмо сказал Генка.
— Спи. — Коля загородился газетой. На душе вдруг стало скверно и тоскливо. — У меня дела тоже не сахар, — сказал он. — Создается впечатление, что Кузьмичев хочет моим честным именем и авторитетом прикрыть грязное дельце.
— У тебя есть факты?
— Пока нет. Но интуиция меня редко подводила. Я прошу тебя, Маша: держи себя в руках. Время сейчас трудное, но ведь ты сама любишь повторять: «имей душу, имей сердце, — и будешь человек во всякое время».
— Ты уверен, что все это пройдет? — тревожно спросила Маша. — В двадцатом мы жили иначе. Чище мы жили. Красивее. А сейчас… Подходит ко мне новая директриса и показывает кольцо с бриллиантом. «Муж, говорит, по дешевке купил у одного армяшки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
— В верхнем нельзя! — подошел к Коле метрдотель. — Прошу пройти и раздеться.
— Извините, — смущенно сказал Коля. — Мне сказали — приятель мой здесь буянит, его выкинуть хотят. Позвольте, я его без скандала заберу?
«Метр» изумленно посмотрел на Колю, спросил, подозрительно прищурившись:
— Гражданин, вы, случайно, не больны? Какой буян, о чем вы говорите? У нас, слава богу, второй вечер тихо!
— Спасибо, значит, мне наврали.
На улице, в ожидании трамвая, Коля все время мысленно возвращался к чернявому официанту: зачем ему понадобилось сочинять небылицу про пьяного буяна?
…От цирка Чинезелли Коля пошел пешком. Недалеко от своего дома, у парапета он увидел незнакомого человека — тот стоял и явно ждал, когда Коля к нему подойдет. «Тот самый, — вспомнил Коля. — В прошлый раз он почему-то убежал». Коля приблизился. У незнакомца было болезненное лицо, оно старило его. Потертый костюм, стоптанные, давно не чищенные ботинки. «Ему на самом деле тридцати нет, — подумал Коля. — А на вид все пятьдесят».
— Вы меня ждали и в прошлый раз, — сказал Коля. — Но убежали. Что случилось?
Мужчина старался справиться с волнением и не мог. У него дрожали руки.
— Вы, верно, знаете о деле Родькина? — спросил он наконец.
— Документы. — Коля протянул руку.
Мужчина начал торопливо рыться в карманах. Вытащил паспорт, протянул Коле.
— Соловьев Василий Иванович, — прочитал Коля вслух. — Чайковского, десять, квартира семь. Где работаете?
— На заводе «Точмехприбор», — торопливо сказал Соловьев. — Вместе… вместе со… Слайковским… — Фамилию он произнес почти давясь.
— Что же вы мне хотите рассказать? — Коля вернул паспорт. — Говорите.
— Я… я хочу сознаться… — с трудом сказал Соловьев. — Нет… Я не это… Другое… Я вот что… Вы только не перебивайте! — вдруг истерично выкрикнул он. — Я и Родькин хотели Слайковского ограбить! Слайковский на днях получил десять тысяч. Приняли его усовершенствование. Мы в одном КБ. Я все знаю. Когда я понял, что ему светит такой куш, я сразу же договорился с Родькиным, это еще месяц назад было…
— Почему вы рискнули связаться именно с Родькиным? — спросил Коля. — Вы его знаете?
— Мой сосед он… раньше был. Я про него все-все знаю. А тут я его случайно встретил на Витебском, он ночевал на скамейке. Ну, думаю, он голодный, согласится. Все ему рассказал. Одно условие поставил: не убивать, а только отнять. Гоп-стоп это у них называется…
— Вы судились раньше?
— Нет. — Соловьев замотал головой. — Я, как в песенке поется: «с детства был испорченный ребенок». Шалил с блатными, их жизнь знаю…
— Короче, — перебил Коля. — Главное?
— Родькин выследил Слайковского. А в самый последний момент «свосьмерил».
— Не понял! Он ведь убил Слайковского? — удивился Коля. Он вытащил финку с ручкой-копытом, показал Соловьеву: — Вот этой самой финкой и убил!
Соловьев отрицательно покачал головой:
— Не было у него такой. Хоть у кого спросите! — Он замолчал, потом сказал просительно: — Меня совесть мучает… Соблазнился я на чужие деньги. И Родькина втянул. Он сидит, а ведь он не виноват, вы разберитесь, товарищ… гражданин начальник.
Коля достал свисток, пронзительная трель рассыпалась над набережной. Соловьев вздрогнул, посмотрел исподлобья:
— Вы меня арестуете?
— Я вас задерживаю на основании статьи сотой УПК РСФСР.
Подбежал милиционер, всмотрелся и, узнав Колю, доложил:
— Старший милиционер Иванчишин.
— Товарищ Иванчишин, — сказал Коля. — Гражданин Соловьев подозревается в совершении убийства. Доставьте его на Дворцовую.
— Есть! — милиционер быстро и профессионально обыскал Соловьева, потом обнажил наган: — Задержанный, идите.
— Минутку, — остановил Коля Соловьева. — Почему вы обратились именно ко мне? Вы меня знаете?
Соловьев замялся:
— О вас говорят, что вы исключительно порядочный человек. Мне ведь, кроме как на вашу порядочность, не на что больше надеяться, гражданин начальник. Как говорится, бездушная машина закона все равно сотрет меня в порошок.
Генка спал на своей «офицерской» раскладушке образца 1904 года. Коля купил ее лет пять назад на Сенном рынке, по случаю. Маша проверяла тетради.
— Ужин на столе, — сказала она. — У меня неприятность.
— Какая? — Коля снял с тарелок салфетки, насторожился.
— Кто-то сообщил в наробраз, что я дворянка и не имею права учить советских детей. — Маша с трудом сдерживала слезы.
— Мало ли идиотов, — попытался успокоить ее Коля. — На каждый чих не наздравствуешься. Плюнь.
— Месяц назад кто-то написал, что директор школы окончил кадетский корпус. Его сняли. А вчера мне позвонила его жена. Он арестован.
Коля положил вилку:
— Органы разберутся, Маша. Если он честный человек, его освободят. Я позвоню насчет тебя замначу УНКВД. В моей анкете все четко сказано, я никогда ничего не скрывал. Уверен, что поймут нас с тобой. Успокойся.
— А по-моему, все правильно! — вступил в разговор Генка. — И ты, мама, не имеешь права обижаться! Если бы мы в свое время были бдительнее, — товарищ Киров был бы жив! Врагов у нас много, и их надо обезвредить! Вокруг нас кто? Империалисты вокруг нас!
— Ты говоришь верные слова, сын, — тихо сказал Коля. — Только об одном прошу тебя: не повторяй бездумно даже правильных слов. Всегда думай, кто конкретно стоит за ними. Подозрение в адрес нашей мамы высказано грязным человеком. Думаю, что этот человек, даже если он и добросовестно заблуждается, — не меньший враг нашему делу, чем любой вредитель!
— Почему? Ты докажи! — загорячился Генка.
— Потому что наши органы призваны разоблачать и обезвреживать настоящих врагов, а подобные доносы заставляют их тратить время на проверку честных людей! Ты ведь не сомневаешься в честности мамы?
— Нет, — угрюмо сказал Генка.
— Спи. — Коля загородился газетой. На душе вдруг стало скверно и тоскливо. — У меня дела тоже не сахар, — сказал он. — Создается впечатление, что Кузьмичев хочет моим честным именем и авторитетом прикрыть грязное дельце.
— У тебя есть факты?
— Пока нет. Но интуиция меня редко подводила. Я прошу тебя, Маша: держи себя в руках. Время сейчас трудное, но ведь ты сама любишь повторять: «имей душу, имей сердце, — и будешь человек во всякое время».
— Ты уверен, что все это пройдет? — тревожно спросила Маша. — В двадцатом мы жили иначе. Чище мы жили. Красивее. А сейчас… Подходит ко мне новая директриса и показывает кольцо с бриллиантом. «Муж, говорит, по дешевке купил у одного армяшки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161