— Интересно, какой же? — с откровенным любопытством спросила Маша. Слова Коли ее очень удивили.
— А такой, — Коля широко улыбнулся и ткнул себя пальцем в грудь. — Я — это разве не подарок?
Она изумленно смотрела на него, не зная, что сказать.
— Ну и ну, — покачала она головой. — А ты, однако, еще и юродивый чуть-чуть. Святые вы все там? Или очень хитрые?
— Конечно, хитрые, — сказал Коля. — Сами отсиживаемся, других под пули подставляем. Самых близких. Самых любимых. — Он привлек Машу к себе и добавил дрогнувшим голосом: — Страшно мне за тебя, Маша. Если что… случится, — не жить мне.
— С ума сошел! — засмеялась она. — Что за панихида? Да я их всех обведу и выведу, так и передай Трепанову!
— Не смейся. — Коля провел рукой по ее волосам. — Ненатуральный у тебя смех и несерьезно это. Одно скажу: мы будем все время рядом, не сомневайся.
— А ты, братское чувырло, обещай мне забыть начало нашего разговора. Хорошо? — Маша повисла у него на шее.
— Ты хоть знаешь, что это такое? — грустно спросил Коля.
— Знаю, — развеселилась Маша. — Отвратительная рожа! Который день учу жаргон. А ты убежден, что ты красавчик? Идем-ка в Политехнический, счастье мое! Там Бальмонт сегодня выступает.
— Ладно, — сказал Коля. — Туда — вместе. А там останешься одна.
Маша сразу же помрачнела, кивнула:
— Поедем. Возьми лихача. Прокатимся. Эх, может, в последний раз! — Она бодрилась, но Коля видел, что где-то глубоко-глубоко в ее глазах пряталась тревога.
* * *
В Политехническом выступал Емельян Ярославский. Маша хотела уйти в фойе, но Коля не пустил ее.
— Примиритесь ли вы с тем злом, от которого страдает весь мир? — говорил Ярославский. — С нищетой, неравенством, проституцией, детской преступностью, войнами? Допустите ли вы, чтобы и юное поколение и подрастающие дети жили в той гнусной обстановке, которая создана имущими классами? Если вы хотите, чтобы борьба была короче и успешнее, чтобы меньше было жертв, — идите в ряды Коммунистической партии. Если хотите увидеть полную победу трудящихся не дряхлыми стариками, — идите в ряды Коммунистической партии!
Зал кричал и аплодировал. Маша задумчиво молчала.
— Ты что? — спросил Коля.
— Неужели все это — мы, дворяне? — тихо спросила она. — Проституция, детская преступность, нищета. Лучшие люди России были дворянами. Декабристы, наконец.
— Какие еще декабристы?
Она взглянула на Колю с сожалением:
— Пестель, Рылеев, Бестужев-Рюмин, Каховский. Они подняли восстание, хотели убить императора. Я не могу понять, неужели только мы виноваты в том, что Россию довели до этих страшных дней? А ты уверен, что вы сможете, ее возродить?
— Убежден. Мы не просто возродим Россию. При коммунистах Россия станет первым государством мира, вот увидишь!
— Твоя вера делает тебе честь. Но она слишком похожа на фанатизм, слишком похожа.
— Я знаю, что означает это слово, нарочно посмотрел в словаре, когда первый раз от тебя услышал, — сказал Коля. — Моя преданность партии — пусть я пока беспартийный — не слепа! А Трепанов? Он коммунист! Разве он нетерпим? Фанатики, я думаю, во многом только языком горазды трепать. А разве мы не работаем?
— Ну хорошо, хорошо, — сдалась Маша. — Потом поспорим.
На эстраду вышел Бальмонт, 52-летний красавец с внешностью мушкетера. Он галантно раскланялся и, не ожидая, пока утихнет шум, начал читать:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вкруг нас раздавались,
Вкруг меня раздавались от небес до земли…
Зал замер, вслушиваясь в музыку стихов. Коля повернулся к Маше. Она сидела к нему в профиль, и Коля вдруг поймал себя на мысли, что Маша так красива, что даже страшно. Он перестал слушать Бальмонта, забыл про зрительный зал, про задание и только любовался ею, томимый предчувствием беды.
Коле передали записку. Он развернул и прочитал: «Ну как, понравились стихи?» Записку послали свои. Это был сигнал: бандиты рядом и только ждут момента, чтобы захватить Машу.
— Иди в вестибюль, — сказал Коля.
— Уже? — не то спросила, не то вздохнула Маша. Она незаметно взяла Колю за руку, сжала ее: — Я все время буду думать о тебе. А если что-нибудь… не так, — ты тогда прости меня за все… Я плохо о тебе иногда думала, обижала тебя. Мне всегда не хватало твоей силы, Коля. Прощай.
— До свидания, — сказал он. — Ты верь: все будет хорошо.
Маша ушла. Коля смотрел ей вслед и чувствовал, что не может сдержать подступивший к горлу комок. Уходила его любовь, уходила в неизвестность, уходила, может быть, на верную смерть.
Маша вышла на улицу. К ней тут же подкатил лихач, заулыбался во весь рот:
— Пожалуйте, мамзель, домчим в лучшем виде!
Лихач был молодой, черноволосый, красивый. Маша посмотрела на него и подумала: «Жаль, несправедливо это. Лучше, если бы все они были уродами…»
Маша села, попыталась улыбнуться:
— На Тверской, пожалуйста.
— А ну, залетные! — лихач огрел серых в яблоках лошадей.
Коляска покатилась, и тут же на подножку прыгнул какой-то мужчина. Сел рядом с Машей:
— Подвинься.
— Кто вы такой, что вам надо?! — Маша разыграла изумление, но внезапно осевший голос выдал ее. Незнакомец усмехнулся:
— Не понимаешь? А чего же тогда сипишь, ровно с перепою? Ты Жичигина бикса?
Лихач молча дергал вожжами и не оглядывался. Коляска летела по улицам ночной Москвы.
— Куда мы едем? — спросила Маша.
— На кудыкину гору… — попутчик покривил уголком рта. — Золотишко где, знаешь?
Маша не удостоила его ответом. Она правильно рассудила про себя, что пока нужно, как ей разъяснили в уголовном розыске, держать стойку, а сдаться, выдать клад — только после того, как возникнет достаточно серьезная угроза.
Лихач свернул в переулок и стал.
— Выходи, — попутчик спрыгнул и протянул руку.
Маша медлила, и тогда бандит ловко выдернул ее из коляски. Она попыталась кликнуть, вырваться, но он завернул ей руки за спину, замотал голову какой-то тряпкой и поволок. Маша начала толкать его, но ее больно ударили под ребра, и она бессильно обвисла у бандита на руках. Очнулась она в маленькой комнатке с низким потолком. Тускло светила грязная лампочка. Напротив сидел Кутьков и нехорошо улыбался.
— Ну, мамзель, расцвела, — протянул он. — Видишь, гора с горой, как говорится, не сходится… А ты, я слыхал, за лягавого замуж вышла? Ну-ну, не дергайся, я женского взгляда не боюсь. Не сверли меня глазками-то, а то, не ровен час, и я возбудиться могу, а тогда, — он махнул рукой, — муженьку твоему рожки да ножки останутся… Говори, где жичигинский клад?
— Не понимаю, — сказала Маша.
— Объясни ей, — равнодушно обратился Кутьков к одному из сообщников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161