— Витька развел руками: — Не взыщи, мать, но ты чего-то недодумала…
— Черт… — Маруська почесала в затылке и восхищенно посмотрела на Витьку.
— Он прав, — сказал Коля. — В том смысле прав, что этот крючок портит всю картину и требует объяснения. Ну, скажем, так: неожиданно возник пятый человек, кто-то из очереди…
— Или этот пятый всегда был, — пожала плечами Маруська.
— Где же он спрятался? — спросил Витька. — Здесь? Так негде! А если он из очереди — все увидели бы!
— Верно, — кивнул Коля. — Давайте подумаем вот о чем. Как проверить связи Куликова и остальных? Это первое. Второе. Куликов, так пока выходит, — убийца. Пока не доказано обратное, несмотря на все остроумие твоих, Витя, предположений, иначе мы считать не можем.
— Тогда надо сообщить дирекции, — заметила Маруська. — Завтра похороны. Нельзя, чтобы убийцу хоронили вместе с убитыми.
Коля покачал головой:
— А вот об этом мы промолчим, Маруся. Простят нас за это молчание. Я так думаю: пусть все считают, что Куликов — тоже жертва. Пока считают.
…Убитых хоронили на четвертый день. Утро было морозное, тротуар звенел под ногами, как стекло. Гробы поставили на облупившиеся от долгой службы катафалки. Прицокнули и натянули вожжи подвыпившие кучера. Встряхнули ощипанными султанами худые лошади, и процессия тронулась под неслаженные, рыдающие звуки похоронного оркестра: четыре старика в черном, четыре потертых трубы и барабанщик в синей бархатной толстовке, которая была видна из-под распахнутого пальто. Над толпой разлилась и поплыла угрюмо-тоскливая мелодия шопеновского марша.
У ворот Смоленского кладбища мальчишки, сопровождающие процессию, обогнали всех и встали у края могилы, чтобы лучше видеть.
Коля тоже шел в толпе. Неподалеку от него шагали его помощники — Маруська и Витька.
Представитель дирекции потоптался, вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку, неторопливо развернул. Оркестр смолк. Оратор снял кепку и начал читать:
— Граждане! Бандитская рука вырвала из наших рядов уважаемых людей и сотрудников нашего завода. Ушли из жизни четыре скромных человека, они были не на виду, как наши передовики или руководители, но это и правильно. — Оратор вдруг скомкал бумажку и сунул ее в карман. — Потому что есть люди, чья жизнь и дела всегда на виду, а есть и такие, и их большинство, которые в тени, незаметны, и мы о них вспоминаем, когда теряем.
Коля незаметно осмотрелся. Вокруг стояли рабочие, было много женщин. У гробов — бухгалтер Ровский, рядом с ним — девушка лет двадцати двух, в черном кружевном платке.
«Дочь, наверное, — подумал Коля. — Лицо заплаканное, глаза — красные. Честно сказать, признаки такого горя, которое выходит за рамки официального сочувствия. Надо выяснить: в нем тут дело?»
— Вот и теперь ушли из жизни хорошие люди, — продолжал оратор. — И многие из нас укоряют себя, что не знали никого из них и даже не замечали… Горе не утешить словами. Могилы скроют погибших, но преступники живы! Их нужно найти и наказать! И я говорю: спите спокойно, дорогие товарищи! Ничто в жизни не проходит безнаказанно, и те, кто совершил это черное дело, еще встанут лицом к лицу со своими судьями, с нами, товарищи!
Заплакали, заголосили родственники, начали прощаться с покойными. Надсадно вступил оркестр, застучали молотки. И вдруг девушка в черном платке оттолкнула Ровского и с криком бросилась к гробу Куликова, упала на него.
— Юра… Ю-ю-ра-а-а-а, — закричала она. — Ю-ро-чка-а…
Ровский пытался ее оттащить, растерянно оглядываясь на окружающих, но не сумел, безнадежно махнул рукой и отошел. Через десять минут все было кончено, толпа разошлась, и пожилой кладбищенский сторож начал старательно собирать обрывки бумаг и окурки, накалывая их на острый железный прут.
Коля вышел за ограду кладбища, подождал. Вскоре подошли Витька и Маруська. Коля вопросительно посмотрел на них.
— У меня — ничего, — развел руками Витька.
— А я видела Длинного, — сказала Маруська. — Помнишь, в позапрошлом году он проходил по ограблению Шнейдерова, только улик не было.
— Помню, — кивнул Коля. — Матерый преступник. Он подходил к кому-нибудь?
— Нет, — Маруська покачала головой. — Он просто… смотрел, Коля. Как мы. Возьмем его, поговорим?
— Бесполезно. Он только смотрел, и все?
— Положил хвойные ветки во-он на ту могилу, — показала Маруська.
— Посмотрим. — Коля пошел по узкой дорожке, то и дело проваливаясь в снег.
На ржавом кресте топорщилась погнутая жестяная табличка: «Фекла Алексеевна Чеботарева. 1860 — 1910».
— Ну и что? — спросил Витька. — Вот ветки, которые он оставил.
Осмотрели ветки. Ничего подозрительного на них не было.
— А может, это его мать? — сказала Маруська.
— Или просто прикрытие на случай, если придеремся, — предположил Витька. — А приходил он за тем же, за чем и мы, — посмотреть и послушать.
— Вот и проверь, — сказал Коля. — Поручаю это тебе. Вы, братки, ничего не заметили? — Коля обвел своих помощников лукавым взглядом.
— Я — ничего, — опешил Витька.
— Я что заметила — доложила, — сухо сказала Маруська. — Я терпеть не могу твой нахальный тон! — взорвалась она. — Подумаешь, Нат Пинкертон! Скромнее надо быть, товарищ начальник опергруппы!
— Есть быть скромнее, — кивнул Коля. — Как эта девушка, ну та, что кричала над Куликовым, как она его называла?
— Юрой, — ответила Маруська. — Ну и что?
Коля молчал.
— А он… — вдруг сказал Витька. — Погодите. — Он открыл записную книжку. — А он… Николай? — Витька растерянно посмотрел на Колю. — Ничего не понимаю.
Маруська хлопнула Колю по плечу:
— Извини, товарищ начальник, я погорячилась. Покойник Колычев считал тебя гением УГРО, и он был прав. А ты будь справедлив: кто тебе первым сказал, что быть тебе наркомом внутренних дел? Кто? — Маруська явно старалась загладить свой выпад.
— Витя, — Коля улыбнулся, — возможно, в этом Длинном и в этом Коле-Юре — гвоздь всей истории. А может, мы и ошибаемся… Отнесись серьезно, лады!
— Есть, — покраснел Витька. — Вы не сомневайтесь. Я оправдаю.
Витька долго раздумывал, как выполнить поручение Коли, и решил начать не с архива и бумаг, а с дочери Ровского — Нины. Витька написал ей записку. Он писал, что ему кое-что известно о смерти Юры, и он желал бы рассказать об этом.
Встреча состоялась утром на Марсовом поле, на остановке трамвая. Девушка приехала на три минуты раньше условленного срока, и Витька отметил про себя, что ей, вероятно, очень интересна и важна эта встреча.
— Здравствуйте, — подошел он к ней. — Это я вам написал.
Она смерила его холодно-безразличным взглядом.
— Вы? Хорошо, говорите.
— Пройдемся? — предложил Витька.
Она пожала плечами, но послушно двинулась за ним.
— Я из УГРО. Вот мое служебное удостоверение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
— Черт… — Маруська почесала в затылке и восхищенно посмотрела на Витьку.
— Он прав, — сказал Коля. — В том смысле прав, что этот крючок портит всю картину и требует объяснения. Ну, скажем, так: неожиданно возник пятый человек, кто-то из очереди…
— Или этот пятый всегда был, — пожала плечами Маруська.
— Где же он спрятался? — спросил Витька. — Здесь? Так негде! А если он из очереди — все увидели бы!
— Верно, — кивнул Коля. — Давайте подумаем вот о чем. Как проверить связи Куликова и остальных? Это первое. Второе. Куликов, так пока выходит, — убийца. Пока не доказано обратное, несмотря на все остроумие твоих, Витя, предположений, иначе мы считать не можем.
— Тогда надо сообщить дирекции, — заметила Маруська. — Завтра похороны. Нельзя, чтобы убийцу хоронили вместе с убитыми.
Коля покачал головой:
— А вот об этом мы промолчим, Маруся. Простят нас за это молчание. Я так думаю: пусть все считают, что Куликов — тоже жертва. Пока считают.
…Убитых хоронили на четвертый день. Утро было морозное, тротуар звенел под ногами, как стекло. Гробы поставили на облупившиеся от долгой службы катафалки. Прицокнули и натянули вожжи подвыпившие кучера. Встряхнули ощипанными султанами худые лошади, и процессия тронулась под неслаженные, рыдающие звуки похоронного оркестра: четыре старика в черном, четыре потертых трубы и барабанщик в синей бархатной толстовке, которая была видна из-под распахнутого пальто. Над толпой разлилась и поплыла угрюмо-тоскливая мелодия шопеновского марша.
У ворот Смоленского кладбища мальчишки, сопровождающие процессию, обогнали всех и встали у края могилы, чтобы лучше видеть.
Коля тоже шел в толпе. Неподалеку от него шагали его помощники — Маруська и Витька.
Представитель дирекции потоптался, вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку, неторопливо развернул. Оркестр смолк. Оратор снял кепку и начал читать:
— Граждане! Бандитская рука вырвала из наших рядов уважаемых людей и сотрудников нашего завода. Ушли из жизни четыре скромных человека, они были не на виду, как наши передовики или руководители, но это и правильно. — Оратор вдруг скомкал бумажку и сунул ее в карман. — Потому что есть люди, чья жизнь и дела всегда на виду, а есть и такие, и их большинство, которые в тени, незаметны, и мы о них вспоминаем, когда теряем.
Коля незаметно осмотрелся. Вокруг стояли рабочие, было много женщин. У гробов — бухгалтер Ровский, рядом с ним — девушка лет двадцати двух, в черном кружевном платке.
«Дочь, наверное, — подумал Коля. — Лицо заплаканное, глаза — красные. Честно сказать, признаки такого горя, которое выходит за рамки официального сочувствия. Надо выяснить: в нем тут дело?»
— Вот и теперь ушли из жизни хорошие люди, — продолжал оратор. — И многие из нас укоряют себя, что не знали никого из них и даже не замечали… Горе не утешить словами. Могилы скроют погибших, но преступники живы! Их нужно найти и наказать! И я говорю: спите спокойно, дорогие товарищи! Ничто в жизни не проходит безнаказанно, и те, кто совершил это черное дело, еще встанут лицом к лицу со своими судьями, с нами, товарищи!
Заплакали, заголосили родственники, начали прощаться с покойными. Надсадно вступил оркестр, застучали молотки. И вдруг девушка в черном платке оттолкнула Ровского и с криком бросилась к гробу Куликова, упала на него.
— Юра… Ю-ю-ра-а-а-а, — закричала она. — Ю-ро-чка-а…
Ровский пытался ее оттащить, растерянно оглядываясь на окружающих, но не сумел, безнадежно махнул рукой и отошел. Через десять минут все было кончено, толпа разошлась, и пожилой кладбищенский сторож начал старательно собирать обрывки бумаг и окурки, накалывая их на острый железный прут.
Коля вышел за ограду кладбища, подождал. Вскоре подошли Витька и Маруська. Коля вопросительно посмотрел на них.
— У меня — ничего, — развел руками Витька.
— А я видела Длинного, — сказала Маруська. — Помнишь, в позапрошлом году он проходил по ограблению Шнейдерова, только улик не было.
— Помню, — кивнул Коля. — Матерый преступник. Он подходил к кому-нибудь?
— Нет, — Маруська покачала головой. — Он просто… смотрел, Коля. Как мы. Возьмем его, поговорим?
— Бесполезно. Он только смотрел, и все?
— Положил хвойные ветки во-он на ту могилу, — показала Маруська.
— Посмотрим. — Коля пошел по узкой дорожке, то и дело проваливаясь в снег.
На ржавом кресте топорщилась погнутая жестяная табличка: «Фекла Алексеевна Чеботарева. 1860 — 1910».
— Ну и что? — спросил Витька. — Вот ветки, которые он оставил.
Осмотрели ветки. Ничего подозрительного на них не было.
— А может, это его мать? — сказала Маруська.
— Или просто прикрытие на случай, если придеремся, — предположил Витька. — А приходил он за тем же, за чем и мы, — посмотреть и послушать.
— Вот и проверь, — сказал Коля. — Поручаю это тебе. Вы, братки, ничего не заметили? — Коля обвел своих помощников лукавым взглядом.
— Я — ничего, — опешил Витька.
— Я что заметила — доложила, — сухо сказала Маруська. — Я терпеть не могу твой нахальный тон! — взорвалась она. — Подумаешь, Нат Пинкертон! Скромнее надо быть, товарищ начальник опергруппы!
— Есть быть скромнее, — кивнул Коля. — Как эта девушка, ну та, что кричала над Куликовым, как она его называла?
— Юрой, — ответила Маруська. — Ну и что?
Коля молчал.
— А он… — вдруг сказал Витька. — Погодите. — Он открыл записную книжку. — А он… Николай? — Витька растерянно посмотрел на Колю. — Ничего не понимаю.
Маруська хлопнула Колю по плечу:
— Извини, товарищ начальник, я погорячилась. Покойник Колычев считал тебя гением УГРО, и он был прав. А ты будь справедлив: кто тебе первым сказал, что быть тебе наркомом внутренних дел? Кто? — Маруська явно старалась загладить свой выпад.
— Витя, — Коля улыбнулся, — возможно, в этом Длинном и в этом Коле-Юре — гвоздь всей истории. А может, мы и ошибаемся… Отнесись серьезно, лады!
— Есть, — покраснел Витька. — Вы не сомневайтесь. Я оправдаю.
Витька долго раздумывал, как выполнить поручение Коли, и решил начать не с архива и бумаг, а с дочери Ровского — Нины. Витька написал ей записку. Он писал, что ему кое-что известно о смерти Юры, и он желал бы рассказать об этом.
Встреча состоялась утром на Марсовом поле, на остановке трамвая. Девушка приехала на три минуты раньше условленного срока, и Витька отметил про себя, что ей, вероятно, очень интересна и важна эта встреча.
— Здравствуйте, — подошел он к ней. — Это я вам написал.
Она смерила его холодно-безразличным взглядом.
— Вы? Хорошо, говорите.
— Пройдемся? — предложил Витька.
Она пожала плечами, но послушно двинулась за ним.
— Я из УГРО. Вот мое служебное удостоверение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161