Маруська поднялась на первый этаж, позвонила. Дверь открыла маленькая миловидная женщина с опухшим от слез лицом. Узнав, зачем пришла Маруська, женщина заплакала.
— Простите меня, — говорила она сквозь слезы. — Все никак не могу поверить, что его больше нет. Совсем нет. Бегу к дверям на каждый звонок, на улице в лица прохожих всматриваюсь. Будто не я горсть земли на его гроб бросила.
Комната Слайковских была крохотная, скудно обставленная, но чистая и уютная. Чувствовалось, что хозяева любят свое жилище, в меру возможности стараются его украсить. Однако острый глаз Маруськи сразу же отметил пыль на абажуре настольной лампы, окурки в пепельнице, неубранные тарелки на столике.
— Э-э, милая, — укоризненно сказала Маруська. — Не дело ты затеяла. Тебе еще жить да жить. А ты уже, я смотрю, на всё плюнула?
— Простите меня, — пробормотала женщина. — Мне в самом деле ни до чего…
— И зря! Это в моем возрасте уже — привет! А в твоем — ты еще десять раз замуж выйдешь!
— Как вы можете, — грустно сказала Слайковская. — Я никогда… никогда… — Она снова заплакала.
— Ну и глупо! — заявила Маруська. — Был бы жив твой муж — он бы тебе первый сказал: люди умирают, а жизнь все равно не останавливается. Так уж заведено.
— Меня уже допрашивали, — сказала Слайковская, вытирая слезы.
— Знаю, — кивнула Маруська. — Только допросил тебя желторотый товарищ и главного вопроса он тебе не задал.
— А… какой это… главный вопрос? — с испугом спросила Слайковская.
— Нам бы очень помогло; если бы Слайковский оказался около ресторана не случайно. Вот я и хочу спросить: может быть, его кто-нибудь пригласил в тот вечер? Вы не вспомните? Это нам очень важно!
— Нет! — Слайковская отрицательно покачала головой. — Нет. Ресторан этот — по дороге домой. Муж уже пять лет из вечера в вечер ходил этой дорогой.
— Так, — Маруська вздохнула и встала. — Спасибо вам. И не умирайте раньше времени — это мой вам женский совет. У меня у самой, милая, сын в таких местах, что не дай бог! Каждый день «похоронки» жду. Однако держу себя в руках. И ты держи! Я тебя еще спрошу: а почему он в тот вечер так поздно возвращался домой?
— Задержался на работе. Деньги получал. Премию. Только во второй половике дня деньги привезли. Пока оформили, пока то да се.
— Понятно. А многие знали, что Слайковский получает в этот день премию?
— Все… — женщина пожала плечами. — Разве такое скроешь?
— Значит, конкретно вы никого не подозреваете?
— Нет. — Слайковская покачала головой. — Мне объяснили, что это случайное ограбление.
— Может быть. До свидания. Если будут новости, я сообщу.
…От Слайковской Маруська зашла в местное отделение милиции. В центре дежурной части стоял пьяный человек с гитарой в руках.
— Я по первому снегу бреду-у-у-у, — с чувством выводил он.
Дежурный и несколько милиционеров зачарованно слушали.
— Мне нужен квартальный уполномоченный товарищ Травкин, — сказала Маруська.
— Обождите, гражданка, — шикнул дежурный. — Не мешайте.
— В сердце ландыши вспыхнувших сил… — пел гитарист. — Вечер синею свечкой звезду над дорогой моей затепли-ил.
— Во, талант, — шепотом сказал один из милиционеров. — Все бабы его, уж точно!
— Так как же насчет Травкина? — Маруська начала закипать. — Или он тоже поет?
— Тише, гражданка, — дежурный вышел из-за барьера. — Что вам?
— Уже объяснила. Смотри, милый, если еще раз объяснять придется… — Маруська едва сдерживала вдруг подступившую ярость.
— Ска-ажи… — протянул дежурный, — страшно как. Да я тебя сейчас знаешь что? — Он шагнул к Маруське, она тоже сделала шаг ему навстречу, и в следующее мгновение дежурный уже сидел с вытаращенными глазами. Он явно не успел понять, каким образом эта нахальная гражданка сумела посадить его на стул.
— Я начальник первой бригады УГРО Кондакова, — тихо сказала Маруська и сняла трубку циркулярного телефона. — Вот мое удостоверение. Пятнадцать — десять, — крикнула она в трубку. — Начальника службы мне. Кондакова это. Петр Викторович? Да, Кондакова я. У тебя в тринадцатом кто нынче дежурит?
— Аношкин, — уныло сообщил дежурный. — Лейтенант.
— Аношкин, — повторила Маруська. — Так вот я прошу: ты его немедленно арестуй и пока посади на губу! Да, я не оговорилась! Таких чернорабочими держать нельзя, не то что дежурными! — Она положила трубку. — Можете продолжать свой концерт.
— Какое теперь настроение, — попытался пошутить один из милиционеров. — Давай, Галкин, — обратился он к гитаристу. — Клади инструмент и занимай свое место в КПЗ! Шагом марш!
— Налево Травкин, — еле слышно сообщил дежурный. — Третья дверь налево.
— Спасибо. — Маруська посмотрела на него: — Воображаю, как ты, сукин сын, с гражданами себя ведешь. Позор всей милиции!
Дежурный бешено посмотрел на милиционера:
— Из-за тебя все… Пошел бы ты со своим балалаечником к чертовой матери!
— У нее на лбу не написано — кто она и откуда, — вяло оправдывался милиционер.
— Мы обязаны знать свое начальство! — взвизгнул дежурный.
— А я так думаю: с гражданами надо по-человечески обращаться, — сказал второй милиционер. — Права эта… дама.
…Травкин — маленький, подвижный, улыбчивый, выслушал рассказ Маруськи об инциденте в дежурной части и долго хохотал.
— Ничего смешного, — хмуро сказала Маруська. — Безобразие, больше ничего!
— Это точно, — охотно согласился Травкин. — А ты, Мария Гавриловна, такое выражение слыхала: «Дай ангелу власть — у него рога вырастут»? Власть иметь да-алеко не каждый способен. Один, знаешь, себя не пожалеет, все людям отдаст. Ему власть — для людей, для их же пользы. А другой… По три часа каждый день у зеркала торчать станет — форму примерять да жесты разные придумывать. Ему власть вроде компота, для собственного удовольствия. Аношкин наш из молодых, но крепко вперед прет. Из таких быстро начальники вырастают. Как грибы. Только грибы те — поганки. Однако отвлек я тебя. Ты, я разумею, о Слайковском пришла говорить?
— Кого-нибудь держишь в поле зрения? — спросила Маруська.
— Нет. Сама посуди: серьезных у нас теперь нет, мы всех серьезных с год-два как определили. Осталась шушера разная. Из них на такое никто не пойдет, за это я тебе головой поручусь.
— А как, по-твоему, Родькин? Чем он дышит?
— Родькин? — Участковый почесал лысину. — Это не простой человек. Что у него на душе — понять сложно. Был вор, а там поди разберись.
— Почему… был? — уточнила Маруська.
— А после отсидки он себя скромно вел. Мы его ни в чем таком не замечали. Ты, Мария Гавриловна, не беспокойся. Травкин службу знает, если что — даст знать в ту же секунду! — Травкин замолчал, видно было, что он очень хочет сказать о чем-то, но не решается.
— Смелее, — подбодрила его Маруська. — Мы с тобой не для стенограммы говорим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161