Тихим голосом хаким объяснил генералу, что пошлина взимается только с подданных хана, покупающих неоплаченный товар. Это не касается русских купцов, пошлину они не платят.
Генерал удовлетворенно сказал:
— Я разберусь с этим вопросом в Петро-Александровске...
— Да вы поскорей, ваше превосходительство,— недовольно сказал толстый торговец.— А то, что же нам убытки-то терпеть...
— Ваши убытки и ваша польза зависят от вашей ловкости, господа,— холодно ответил генерал.— Если ваша жалоба подтвердится, я скажу его высочеству, и он отменит порядок взимания им пошлин.
Генерал повернулся к Клингелю, уставился на него мутноватыми, лишенными выражения глазами.
— У меня к вам небольшое дело, господин генерал,— сказал Клингель подходя к столу.— Русское общество уполномочило меня просить вас воздействовать
на местного хакима, он отказывается срыть городское кладбище.
Генерал неприятно поморщился: жители колонии давно добивались срыва мусульманского кладбища, вопрос о нем дошел даже до генерал-губернатора.
Русская колония увеличивалась с каждым годом. Колония не вмещалась в узкие границы города, задыхалась в грязных улицах. Тиф, скарлатина, дифтерит не прекращались весь год. Все прилегающие к городу участки были скуплены русскими коммерсантами по бешеным ценам и застроены. Город вырос, и старинное мусульманское кладбище, когда-то вынесенное за городские стены, очутилось в центре, мешало движению.
Генерал наклонил голову, хмуро слушая директора банка. Ни хан, ни хаким не возражали против уничтожения кладбища, но это требовало расходов. А русская колония с ее многомиллионными оборотами, свободными от налогов и податей, отказывалась нести расхвды. Генерал-губернатор предписал уладить вопрос, не нарушая, однако, интересов русской торговли.
Генерал кивнул хакиму:
— Что вы скажете по поводу претензии русской колонии, господин хаким?
Хаким поспешно встал в ту же почтительную позу и заговорил тем же заискивающим голосом. Он попросил генерала и директора банка выслушать всеми уважаемого попечителя кладбищенской мусульманской школы.
Попечитель, высокий, сухой старик в белой чалме, с крупными чертами старческого доброго лица, подошел к генералу. Он оперся на клюку обеими руками и спокойно заговорил.
Он сказал генералу, что городское кладбище существует много сотен лет. Оно возникло в те времена, когда Ургенчская крепость еще не была заложена. При кладбище находится старинная благотворительная школа для слепых. Школа содержится на доброхотные даяния с многочисленных потомков погребенных мертвецов. Несчастных слепых детей в ней обучают несложным обязанностям кишлачных муэдзинов, чтецов над покойниками и раздают по приходам.
— Мы согласны срыть кладбище, раз этого хотят
русские баи,—сказал старик, обращаясь к Клингелю,— но куда девать бедных слепых мальчиков? Кто пригреет, приютит сирот? Кто будет их кормить, одевать, учить? Весь народ просит русских баев каждый год давать на школу по полторы тысячи рублей, остальные полторы тысячи мы соберем между собой...
Клингель выслушал перевод просьбы старика, пожал плечами:
— Господин генерал, мы уже слышали все это от хакима. Русское общество не может принять на себя расходы по содержанию школы. Это должен сделать хивинский хан или вообще коренные жители ханства.
Маленький черненький переводчик в мундире военного чиновника торопливо перевел старику ответ директора банка. Старик беспомощно взглянул на хакима и Абдурахманбая и протянул к нему руку:
— Вы оба — правоверные мусульмане, заступитесь. Нельзя, как собак, выгонять на улицу тридцать слепых детей. Они погибнут. Ни Чингиз-хан, ни Тамерлан, ни туркменские ханы не трогали школы, когда воевали с нашими дедами. Они даже отделяли часть своей добычи на этих детей во спасение своих душ. Полторы тысячи— это пылинка от богатств, которые вы собираете
с нас.
Абдурахманбай молча отошел в сторону. Хаким нервно теребил конец своей бородки:
— Может быть, вы все-таки подумаете, господин директор...— нерешительно сказал он.— Народ будет очень недоволен... потом, нищие дети... они вам же будут надоедать...
Клингель отрицательно качнул головой. В этом году две солидные московские фирмы отказались вносить деньги на содержание амбулатории для рабочих и служащих. Расход на школу слепых не приняла бы ни одна фирма. Местные коммерсанты возмущенно называли просьбу хакима и жителей города «благотворительностью хивинцев за счет русского кармана».
— Хивинское правительство,— сказал Клингель сухо,— обязано расширить площадь города за свой счет, но не за счет русской колонии. Спорить об этом совершенно бесполезно.
Генерал знаком руки прекратил разговоры и сказал хакиму строго и официально:
— Затраты на благоустройство хивинских городов не предусмотрены договором России с хивинским ханом. Кладбище должно быть срыто за счет хивинских властей. Это необходимо для расширения территории города и сохранения здоровья населения колонии.
Хаким почтительно поклонился генералу и, пятясь, отошел к своему стулу.
Белая чалма задрожала на голове старика — попечителя кладбищенской школы. Он закрыл рукой глаза, несколько секунд не мог справиться с волнением. Когда старик поднял голову, глаза его были мокры от слез. Он поднял руки, как для молитвы, клюка бесшумно упала на ковер, плачущим голосом, нараспев, точно читая заклинания, старик воскликнул:
— Кто осушит слезы горемычного — благословен.
— Кто поможет нищему — благословен.
— Кто дитя голодное пригреет —благословен, благословен.
— Кто несчастным сделает ребенка... — Пусть навеки будет проклят он!
— И на том, и на этом свете будет проклят он! Генерал недовольно поморщился.
— Господин хаким, место, где я принимаю, становится присутствием, официальным государственным учреждением, а это требует от посетителей благопристойного поведения.
Абдурахманбай и хаким бросились к старику. Они взяли его под руки и повели к дверям, уговаривая не волноваться и надеяться на милость бога — покровителя всех несчастных и беспомощных.
Генерал еще не успел заняться очередным просителем, как в приемную торопливо вошел Волков. Он был в полувоенной тужурке и в сапогах.
Генерал оживился, его губы раздвинулись в приветливую улыбку. Он встал и протянул Волкову обе руки:
— А я-то уж думал, забыл про меня, станишник. Ну, здравствуйте, здравствуйте, Арсений Ефимович.
— Забыть? Что вы, что вы, Владимир Павлович, Разве можно забыть?— воскликнул Волков, почтительно кланяясь и осторожно пожимая обе руки генерала.— Я все утро бегал, готовился к обеду, мы уговорились о нем еще в Петро-Александровске... Как конь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Генерал удовлетворенно сказал:
— Я разберусь с этим вопросом в Петро-Александровске...
— Да вы поскорей, ваше превосходительство,— недовольно сказал толстый торговец.— А то, что же нам убытки-то терпеть...
— Ваши убытки и ваша польза зависят от вашей ловкости, господа,— холодно ответил генерал.— Если ваша жалоба подтвердится, я скажу его высочеству, и он отменит порядок взимания им пошлин.
Генерал повернулся к Клингелю, уставился на него мутноватыми, лишенными выражения глазами.
— У меня к вам небольшое дело, господин генерал,— сказал Клингель подходя к столу.— Русское общество уполномочило меня просить вас воздействовать
на местного хакима, он отказывается срыть городское кладбище.
Генерал неприятно поморщился: жители колонии давно добивались срыва мусульманского кладбища, вопрос о нем дошел даже до генерал-губернатора.
Русская колония увеличивалась с каждым годом. Колония не вмещалась в узкие границы города, задыхалась в грязных улицах. Тиф, скарлатина, дифтерит не прекращались весь год. Все прилегающие к городу участки были скуплены русскими коммерсантами по бешеным ценам и застроены. Город вырос, и старинное мусульманское кладбище, когда-то вынесенное за городские стены, очутилось в центре, мешало движению.
Генерал наклонил голову, хмуро слушая директора банка. Ни хан, ни хаким не возражали против уничтожения кладбища, но это требовало расходов. А русская колония с ее многомиллионными оборотами, свободными от налогов и податей, отказывалась нести расхвды. Генерал-губернатор предписал уладить вопрос, не нарушая, однако, интересов русской торговли.
Генерал кивнул хакиму:
— Что вы скажете по поводу претензии русской колонии, господин хаким?
Хаким поспешно встал в ту же почтительную позу и заговорил тем же заискивающим голосом. Он попросил генерала и директора банка выслушать всеми уважаемого попечителя кладбищенской мусульманской школы.
Попечитель, высокий, сухой старик в белой чалме, с крупными чертами старческого доброго лица, подошел к генералу. Он оперся на клюку обеими руками и спокойно заговорил.
Он сказал генералу, что городское кладбище существует много сотен лет. Оно возникло в те времена, когда Ургенчская крепость еще не была заложена. При кладбище находится старинная благотворительная школа для слепых. Школа содержится на доброхотные даяния с многочисленных потомков погребенных мертвецов. Несчастных слепых детей в ней обучают несложным обязанностям кишлачных муэдзинов, чтецов над покойниками и раздают по приходам.
— Мы согласны срыть кладбище, раз этого хотят
русские баи,—сказал старик, обращаясь к Клингелю,— но куда девать бедных слепых мальчиков? Кто пригреет, приютит сирот? Кто будет их кормить, одевать, учить? Весь народ просит русских баев каждый год давать на школу по полторы тысячи рублей, остальные полторы тысячи мы соберем между собой...
Клингель выслушал перевод просьбы старика, пожал плечами:
— Господин генерал, мы уже слышали все это от хакима. Русское общество не может принять на себя расходы по содержанию школы. Это должен сделать хивинский хан или вообще коренные жители ханства.
Маленький черненький переводчик в мундире военного чиновника торопливо перевел старику ответ директора банка. Старик беспомощно взглянул на хакима и Абдурахманбая и протянул к нему руку:
— Вы оба — правоверные мусульмане, заступитесь. Нельзя, как собак, выгонять на улицу тридцать слепых детей. Они погибнут. Ни Чингиз-хан, ни Тамерлан, ни туркменские ханы не трогали школы, когда воевали с нашими дедами. Они даже отделяли часть своей добычи на этих детей во спасение своих душ. Полторы тысячи— это пылинка от богатств, которые вы собираете
с нас.
Абдурахманбай молча отошел в сторону. Хаким нервно теребил конец своей бородки:
— Может быть, вы все-таки подумаете, господин директор...— нерешительно сказал он.— Народ будет очень недоволен... потом, нищие дети... они вам же будут надоедать...
Клингель отрицательно качнул головой. В этом году две солидные московские фирмы отказались вносить деньги на содержание амбулатории для рабочих и служащих. Расход на школу слепых не приняла бы ни одна фирма. Местные коммерсанты возмущенно называли просьбу хакима и жителей города «благотворительностью хивинцев за счет русского кармана».
— Хивинское правительство,— сказал Клингель сухо,— обязано расширить площадь города за свой счет, но не за счет русской колонии. Спорить об этом совершенно бесполезно.
Генерал знаком руки прекратил разговоры и сказал хакиму строго и официально:
— Затраты на благоустройство хивинских городов не предусмотрены договором России с хивинским ханом. Кладбище должно быть срыто за счет хивинских властей. Это необходимо для расширения территории города и сохранения здоровья населения колонии.
Хаким почтительно поклонился генералу и, пятясь, отошел к своему стулу.
Белая чалма задрожала на голове старика — попечителя кладбищенской школы. Он закрыл рукой глаза, несколько секунд не мог справиться с волнением. Когда старик поднял голову, глаза его были мокры от слез. Он поднял руки, как для молитвы, клюка бесшумно упала на ковер, плачущим голосом, нараспев, точно читая заклинания, старик воскликнул:
— Кто осушит слезы горемычного — благословен.
— Кто поможет нищему — благословен.
— Кто дитя голодное пригреет —благословен, благословен.
— Кто несчастным сделает ребенка... — Пусть навеки будет проклят он!
— И на том, и на этом свете будет проклят он! Генерал недовольно поморщился.
— Господин хаким, место, где я принимаю, становится присутствием, официальным государственным учреждением, а это требует от посетителей благопристойного поведения.
Абдурахманбай и хаким бросились к старику. Они взяли его под руки и повели к дверям, уговаривая не волноваться и надеяться на милость бога — покровителя всех несчастных и беспомощных.
Генерал еще не успел заняться очередным просителем, как в приемную торопливо вошел Волков. Он был в полувоенной тужурке и в сапогах.
Генерал оживился, его губы раздвинулись в приветливую улыбку. Он встал и протянул Волкову обе руки:
— А я-то уж думал, забыл про меня, станишник. Ну, здравствуйте, здравствуйте, Арсений Ефимович.
— Забыть? Что вы, что вы, Владимир Павлович, Разве можно забыть?— воскликнул Волков, почтительно кланяясь и осторожно пожимая обе руки генерала.— Я все утро бегал, готовился к обеду, мы уговорились о нем еще в Петро-Александровске... Как конь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82