Он проходил мимо могил местных святых, заросших колючими кустарниками.
Григорий ни о чем не думал. Он пробовал сосредоточить свое внимание на каком-либо примечательном событии дня, но это ему не удавалось.
Неожиданно поля, среди которых пролегала дорога, кончились. В лицо Григория пахнуло влажным болотным запахом.
Впереди смутно белела широкая солончаковая степь. Григорий узнал ее—это была юго-западная сторона озера, на котором он охотился с Волковым и Кисляковым. Значит, он сделал многоверстный круг, обогнул громадное озеро.
Начинало светать. На огромной чаше неба сияли только самые большие блестящие звезды...
Григорий собирался возвращаться домой, как вдруг заметил идущего к нему с озера человека. Григорий хотел уже уклониться от встречи, но человек приветственно замахал шапкой. Это был Лазарев.
— Ранняя вы птичка, Григорий Васильевич,—сказал машинист, пожимая ему руку,— для охоты у вас нет ружья, а лицо—как после болезни.
Григорий смущенно забормотал о головной боли, которая вынудила его совершить большое путешествие по свежему воздчху.
— Фунтов шесть вытянет,— сказал он, пробуя на руке тяжесть селезня, висевшего на поясе Лазарева. Тоненькое колечко из конского волоса заинтересовало его: птица была поймана на силок.
Выпустив из рук селезня, Григорий с удивлением посмотрел на Лазарева. Машинист засмеялся.
— А ружья не хотите посмотреть? Стволы чистые. Уток мне подарил Саур. Стрелять их мне не было времени. Нашему брату, знаете, надо оправдывать каждый свой шаг.
Григорий понял, зачем Лазарев ходил к Сауру.
— Николай Иванович,—сказал он ему.—Ведь вы же очень рискуете. Рано или поздно вас обнаружат, арестуют, потом сошлют на каторгу. У вас семья, дети...
Лазарев слегка нахмурился.
— Да, конечно, семью жалко. Мы уж и то говорим с женой... Ну, ничего, она поступит на работу или уедет к отцу... Старик будет рад внукам.
Они некоторое время молча шли по дороге.
— Николай Иванович,— сказал Григорий,— а не лучше ли бросить вам все это, не рисковать ни собой, ни семьей...
Лазарев с удивлением посмотрел на Григория.
— Бросить? Не рисковать?— переспросил он, как бы не понимая.—А ради чего же тогда жить? У каждого человека есть цель жизни, есть какая-то идея, за которую он борется. Нельзя уподобиться щедринскому пескарю, забраться в свою скорлупу и думать только о том, чтобы сохранить свою ничтожную жизнь. У капиталиста цель жизни — прибыль, у рабочего — стремление избавиться от его гнета. Мир принадлежит нам, трудящимся, а не мещанам и капиталистам...
Лазарев быстро шагал по дороге. Обычно сдержанный и спокойный, он здесь, на широком просторе полей говорил громко и горячо. Он рассказывал Григорию о своей жизни.
С пятнадцати лет Лазарев работал вместе со своим братом в Москве, на фабрике металлических изделий. Отец его—член подпольного революционного комитета, часто поручал своим сыновьям расклейку, распространение листовок. Через них держал отец связь с революционными ячейками заводов Москвы. Он воспитывал
их борцами за рабочее дело, и они рано вступили а социал-демократическую рабочую партию.
В 1908 году семья Лазаревых подверглась полному разгрому. Арестовали отца и обоих братьев. Отца и старшего брата сослали в Сибирь. Николаю Ивановичу предложили выехать в Петро-Александровск, под надзор полиции. Лазареву удалось устроиться на работу в Новый Ургенч, но он и здесь не думал оставаться созерцателем. Ни один честный человек, говорил Лазарев, не может спокойно наблюдать жесточайшее угнетение целого народа, лишенного всех прав.
— Я ведь тогда ночь не спал после вашего разговора о делах Волкова. Я на другой же день сходил к Сауру и видел всех дехкан, с которыми вы говорили. Не думайте, что дехкане так безропотны, смиренны, богобоязненны. Нет, они только нуждаются в руководстве, долг каждого честного рабочего помочь им...
Григория сильно волновали рассказы Лазарева. Каким мелким казался он рядом с ним, мужественным революционером-рабочим. Свои личные дела он, Григорий, поставил выше общественных.
У него исчезла острота восприятия первых дней, он уже равнодушно слушал рассказы о разных аферах коммерсантов. Он привыкал к ним. Так, незаметно для себя, он превратился бы в щедринского пескаря, или болтуна, подобно Кислякову. Не далее как вчера вечером он растрогался от ласкового слова этого хитрейшего колонизатора Волкова и согласился вернуться к нему помогать обманывать дехкан.
Григорий тронул Лазарева за руку.
— Николай Иванович, я очень благодарен вам за откровенность. Я ведь уж был готов свернуть с прямого пути и свернулся бы, если бы не встретился с вами. Почему вы раньше не говорили со мной?
Лазарев покачал головой.
— Вас я не знал, а рисковать не имел права. Вы показались мне с первой встречи человеком, которым следует заняться. Но вы не знали всех мерзостей колониальной жизни. Теперь вы прошли хорошую школу у Волкова, а потом в банке. Я никогда не упускал вас из вида и давно собирался поговорить, но вы были слишком заняты дочерью хозяина завода.
— Теперь с этим покончено, Николай Иванович, поверьте мне. Теперь я хочу быть самим собой. Хочу быть честным. И я буду таким. Я хочу учиться у вас.
— Вам нужно учиться не только у меня, но и у жизни. Надо закончить учение. Образованные люди нам нужны очень в борьбе.
Лазарев остановился, пожал ему руку.
— Город близко, нас не должны видеть вместе. Расстанемся. Но вы заходите ко мне вместе с Еленой Викторовной, и почаще.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
К началу осени жизнь в колонии стала оживляться.
С заграничных и отечественных курортов возвращались к сезону раздобревшие коммерсанты. Съезжались представители российских и иностранных фирм. Во всех торговых заведениях ханства замелькали вояжеры в живописных пробковых шлемах, в кожаных крагах с браунингами в кобурах, скрытых под тужурками.
Спешно устраивались пробные пуски хлопкоочистительных заводов, ремонтировались конторы, склады. В магазинах и лавках освежались товары, обсиженные мухами за лето. На полках запестрели линючие ситцы, полосатый тик, разноцветные головные платки; витрины магазинов набивались дешевыми зеркальцами, роговыми и деревянными гребнями, ярко окрашенной карамелью из патоки.
Гужевая контора Шарифбая работала до поздней ночи: с пристаней на склады перебрасывались мануфактура, чай, сахар, пшеница, керосин.
Базары были полны слухов об огромном урожае хлопка в Фергане, в Бухаре, в Америке, говорили о падении цен на волокно в Москве. За хлопок нового урожая, который небольшими партиями поступал на базары, предлагались низкие цены.
Все это создавало тревожное настроение у дехкан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Григорий ни о чем не думал. Он пробовал сосредоточить свое внимание на каком-либо примечательном событии дня, но это ему не удавалось.
Неожиданно поля, среди которых пролегала дорога, кончились. В лицо Григория пахнуло влажным болотным запахом.
Впереди смутно белела широкая солончаковая степь. Григорий узнал ее—это была юго-западная сторона озера, на котором он охотился с Волковым и Кисляковым. Значит, он сделал многоверстный круг, обогнул громадное озеро.
Начинало светать. На огромной чаше неба сияли только самые большие блестящие звезды...
Григорий собирался возвращаться домой, как вдруг заметил идущего к нему с озера человека. Григорий хотел уже уклониться от встречи, но человек приветственно замахал шапкой. Это был Лазарев.
— Ранняя вы птичка, Григорий Васильевич,—сказал машинист, пожимая ему руку,— для охоты у вас нет ружья, а лицо—как после болезни.
Григорий смущенно забормотал о головной боли, которая вынудила его совершить большое путешествие по свежему воздчху.
— Фунтов шесть вытянет,— сказал он, пробуя на руке тяжесть селезня, висевшего на поясе Лазарева. Тоненькое колечко из конского волоса заинтересовало его: птица была поймана на силок.
Выпустив из рук селезня, Григорий с удивлением посмотрел на Лазарева. Машинист засмеялся.
— А ружья не хотите посмотреть? Стволы чистые. Уток мне подарил Саур. Стрелять их мне не было времени. Нашему брату, знаете, надо оправдывать каждый свой шаг.
Григорий понял, зачем Лазарев ходил к Сауру.
— Николай Иванович,—сказал он ему.—Ведь вы же очень рискуете. Рано или поздно вас обнаружат, арестуют, потом сошлют на каторгу. У вас семья, дети...
Лазарев слегка нахмурился.
— Да, конечно, семью жалко. Мы уж и то говорим с женой... Ну, ничего, она поступит на работу или уедет к отцу... Старик будет рад внукам.
Они некоторое время молча шли по дороге.
— Николай Иванович,— сказал Григорий,— а не лучше ли бросить вам все это, не рисковать ни собой, ни семьей...
Лазарев с удивлением посмотрел на Григория.
— Бросить? Не рисковать?— переспросил он, как бы не понимая.—А ради чего же тогда жить? У каждого человека есть цель жизни, есть какая-то идея, за которую он борется. Нельзя уподобиться щедринскому пескарю, забраться в свою скорлупу и думать только о том, чтобы сохранить свою ничтожную жизнь. У капиталиста цель жизни — прибыль, у рабочего — стремление избавиться от его гнета. Мир принадлежит нам, трудящимся, а не мещанам и капиталистам...
Лазарев быстро шагал по дороге. Обычно сдержанный и спокойный, он здесь, на широком просторе полей говорил громко и горячо. Он рассказывал Григорию о своей жизни.
С пятнадцати лет Лазарев работал вместе со своим братом в Москве, на фабрике металлических изделий. Отец его—член подпольного революционного комитета, часто поручал своим сыновьям расклейку, распространение листовок. Через них держал отец связь с революционными ячейками заводов Москвы. Он воспитывал
их борцами за рабочее дело, и они рано вступили а социал-демократическую рабочую партию.
В 1908 году семья Лазаревых подверглась полному разгрому. Арестовали отца и обоих братьев. Отца и старшего брата сослали в Сибирь. Николаю Ивановичу предложили выехать в Петро-Александровск, под надзор полиции. Лазареву удалось устроиться на работу в Новый Ургенч, но он и здесь не думал оставаться созерцателем. Ни один честный человек, говорил Лазарев, не может спокойно наблюдать жесточайшее угнетение целого народа, лишенного всех прав.
— Я ведь тогда ночь не спал после вашего разговора о делах Волкова. Я на другой же день сходил к Сауру и видел всех дехкан, с которыми вы говорили. Не думайте, что дехкане так безропотны, смиренны, богобоязненны. Нет, они только нуждаются в руководстве, долг каждого честного рабочего помочь им...
Григория сильно волновали рассказы Лазарева. Каким мелким казался он рядом с ним, мужественным революционером-рабочим. Свои личные дела он, Григорий, поставил выше общественных.
У него исчезла острота восприятия первых дней, он уже равнодушно слушал рассказы о разных аферах коммерсантов. Он привыкал к ним. Так, незаметно для себя, он превратился бы в щедринского пескаря, или болтуна, подобно Кислякову. Не далее как вчера вечером он растрогался от ласкового слова этого хитрейшего колонизатора Волкова и согласился вернуться к нему помогать обманывать дехкан.
Григорий тронул Лазарева за руку.
— Николай Иванович, я очень благодарен вам за откровенность. Я ведь уж был готов свернуть с прямого пути и свернулся бы, если бы не встретился с вами. Почему вы раньше не говорили со мной?
Лазарев покачал головой.
— Вас я не знал, а рисковать не имел права. Вы показались мне с первой встречи человеком, которым следует заняться. Но вы не знали всех мерзостей колониальной жизни. Теперь вы прошли хорошую школу у Волкова, а потом в банке. Я никогда не упускал вас из вида и давно собирался поговорить, но вы были слишком заняты дочерью хозяина завода.
— Теперь с этим покончено, Николай Иванович, поверьте мне. Теперь я хочу быть самим собой. Хочу быть честным. И я буду таким. Я хочу учиться у вас.
— Вам нужно учиться не только у меня, но и у жизни. Надо закончить учение. Образованные люди нам нужны очень в борьбе.
Лазарев остановился, пожал ему руку.
— Город близко, нас не должны видеть вместе. Расстанемся. Но вы заходите ко мне вместе с Еленой Викторовной, и почаще.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
К началу осени жизнь в колонии стала оживляться.
С заграничных и отечественных курортов возвращались к сезону раздобревшие коммерсанты. Съезжались представители российских и иностранных фирм. Во всех торговых заведениях ханства замелькали вояжеры в живописных пробковых шлемах, в кожаных крагах с браунингами в кобурах, скрытых под тужурками.
Спешно устраивались пробные пуски хлопкоочистительных заводов, ремонтировались конторы, склады. В магазинах и лавках освежались товары, обсиженные мухами за лето. На полках запестрели линючие ситцы, полосатый тик, разноцветные головные платки; витрины магазинов набивались дешевыми зеркальцами, роговыми и деревянными гребнями, ярко окрашенной карамелью из патоки.
Гужевая контора Шарифбая работала до поздней ночи: с пристаней на склады перебрасывались мануфактура, чай, сахар, пшеница, керосин.
Базары были полны слухов об огромном урожае хлопка в Фергане, в Бухаре, в Америке, говорили о падении цен на волокно в Москве. За хлопок нового урожая, который небольшими партиями поступал на базары, предлагались низкие цены.
Все это создавало тревожное настроение у дехкан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82