— удивляется Волков.
Синие губы ростовщика раздвигаются в ехидной улыбке.
— Он хочет сына женить, а на это нужны деньги. Меня он не минует, ко мне придет, а тогда и задаток под хлопок возьмет. Ты денег для него давай...
Клингель, смущенный огромным размахом работы Волкова, попробовал остановить его. Тот рассердился:
— Ты мне все испортить хочешь, Самуил Федорович. Такой случай в жизни один раз бывает, а пропустишь — локти будешь кусать. Когда толстосумы спохватятся — работать много труднее станет. Да и дехканин пойдет туда, где выгоднее. А теперь я один...
В одно из таких деловых посещений Татьяна Андреевна вызвала Григория к себе. Она предупредила его, чтобы он осторожнее говорил с Натой о делах банка.
— Операция с пшеницей, которую банк закупает совместно с Арсением Ефимовичем в Оренбурге, держится ими в большом секрете. Вся переписка зашифрована, документы пересылаются через особых курьеров. А кто-то сообщил об этом Мешкову. Клингель подозревает вас, из банковских служащих вы один бываете у Мешковых. Арсений Ефимович уверил его в вашей честности. Мешкова же пришлось посвятить в эту операцию. Клингель открыл ему специально кредит на закупку пшеницы и обязался по договору приобрести ее
в Оренбурге.
Григорий не скрыл от Татьяны Андреевны, что это он рассказал Нате об операциях с пшеницей.
Вся семья Мешковых с большой предупредительностью и любезностью принимала Григория. Даже мало разговорчивый, угрюмый Сыщеров, принятый в доме на правах члена семьи, снисходительно интересовался его успехами на службе. С неделю назад отец Андрея небрежно спросил Григория верны ли слухи, что банк
начинает интересоваться рынками пшеницы. Григорий замялся, сказал, что не знает секретных дел банка. Но перед расспросами Наты устоять не мог.
Деловитость, которую Ната, как ему казалось, напускала на себя, интересуясь банковскими делами, часто смешила Григория. Эта милая чудесная девушка, этот чуть легкомысленный голубой будуар и вдруг такой прозаический разговор! И однажды он рассказал ей о большом плане вывоза пшеницы в Хиву, подготовлявшемся Волковым совместно с банком.
Ната крепко поцеловала Григория.
— Гришенька, милый, как вы все это хорошо знаете. А дядя Арсюша? Ах, лукавец. Он так хорошо относится к маме, так интересуется папиными делами и хотя бы слово. А ведь он сам намекнул маме о пшеничных операциях. Гришенька, я так люблю ваше чистосердечие... хотите на «ты» наедине...
Возвращавшийся в Петро-Александровск генерал Гнилицкий заехал в Новый Ургенч и остановился у Волкова...
— Про тебя, станишник, чудеса рассказывают. Ты все базары растревожил, миллионы выбрасываешь?..
— Какие там миллионы, Владимир Павлович. Врут все.
— Ты вот, все так «врут», а сам и почту взял, и гужевую контору открыл. А теперь казихаты Кноппа купил.
— Так точно, купил, надеясь на помощь. Вы ее мне обещали Влидимир Павлович, хотите в долю сто на сто?
У генерала Гнилицкого зашевелились усы.
— Какие у офицера могут быть деньги? Мы живем на то, что жалует нам государь император...
После некоторого молчания генерал сказал:
— Впрочем, я, в самом деле, смог бы, пожалуй, выделить на это ну, положим, тысяч десять...
— А я вам, Владимир Павлович,— через двенадцать месяцев двадцать верну. Сто на сто. Ну,— поможете мне советом или чем там...
Генерал отстегнул пуговицу мундира, вынул из внутреннего кармана пачку кредиток.
— Пишите срочный вексель, на девять месяцев на двадцать тысяч.
Волков, улыбаясь, достал из стола вексельный бланк в быстро заполнил его.
Генерал не принял векселя.
— Со мной надо по-честному делать,—сухо сказал он.— Это вексельный бланк на тысячу рублей. Ни один нотариус не опротестует этого векселя, хотя бы вы написали на нем сто тысяч...
Волков извинился.
— Прошу простить, Владимир Павлович, ей богу, нечаянно. Сейчас напишу на другом бланке...
Он написал новый вексель на бланке двадцатитысячного достоинства, передал его генералу и взял у него деньги.
Разглядывая деньги, Волков внезапно улыбнулся и показал генералу надпись на кредитке.
— Самого хана рука-то! Ишь, кредитку испортил. Генерал поперхнулся, густо покраснел и крякнул. Внимательно посмотрев на свет водяные знаки векселя, генерал спрятал его в карман. Выпрямился.
— Ну, станишник, дай тебе бог. За работой не забывай и нас. Будешь в Петро-Александровске — заезжай прямо ко мне. Я теперь навел здесь порядок, скоро не жди.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Весна в этом году наступила необычно рано. В середине февраля подули сухие южные ветры, грязь на дорогах затвердела, на межах появились первые робкие бледно-зеленые лепестки. Над городом тянулись караваны пусей, стаи уток, тяжелых дроф.
Теплая весенная погода и большой перелет дичи соблазнили Григория, он собирался в ближайший праздничный день поехать на охоту.
Волков предложил ему вчрховую лошадь и ружье.
— Обижусь, если не возьмешь, Гриша. Другому не дал бы, а ты, я знаю, и коня сбережешь и ружья не сломаешь... Только уговор — дичь ко мне на стол, вместе есть будем.
Григорию не хотелось быть чем-то обязанным своему бывшему хозяину, и он не спешил воспользоваться его любезностью. Кисляков заметил его колебание и упрекнул:
— Арсений Ефимович вас так любит, постоянно везде расхваливает, а вы хотите обидеть его своим отказом. Нехорошо...
В пятницу рано утром Григорий взял лошадь из конюшни Волкова и выехал на озеро. Знакомая лохматан лошадка весело бежала по дороге. Григорий и не заметил, как она свернула с большой дороги на проселочную и примчала его на базарчик, где группировались кустари.
Из растворов большой мастерской чей-то громкий голос окликнул Григория. Он сдержал лошадь. К нему подошел арбасоз, которому Волков в прошлом году заказывал арбы.
— Едешь и не видишь своих знакомых,—укоризненно сказал он, беря лошадь под уздцы.— Слезай, чаю напьешься.
Худенький подросток расстелил под старым талом ковер, поставил на него поднос с чайником, пиалами и свежими лепешками.
Григорий с любопытством оглядел базарчик. Здесь произошли большие изменения. От десятка дуканов— мастерских плотников, арбасозов, кузнецов, шорников осталось всего три. Там, где были цветники и возвы-шенья из глины, на которых обычно отдыхали кустари, теперь лежал штабелями лес и стояло много новеньких арб. С веток старых раскидистых талов, с дверей мастерских исчезли клетки с перепелами и щеглами.
В мастерских шла торопливая работа. Десятки кустарей хлопотливо стучали, пилили, шаркали рубанками.
Григорий внимательно посмотрел на сидящего рядом с ним кустаря. Тот тоже изменился. Одетый в новый лощеный халат, перетянутый в пруди широким кушаком из тяжелого шелка, он стал похожим на городского торговца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Синие губы ростовщика раздвигаются в ехидной улыбке.
— Он хочет сына женить, а на это нужны деньги. Меня он не минует, ко мне придет, а тогда и задаток под хлопок возьмет. Ты денег для него давай...
Клингель, смущенный огромным размахом работы Волкова, попробовал остановить его. Тот рассердился:
— Ты мне все испортить хочешь, Самуил Федорович. Такой случай в жизни один раз бывает, а пропустишь — локти будешь кусать. Когда толстосумы спохватятся — работать много труднее станет. Да и дехканин пойдет туда, где выгоднее. А теперь я один...
В одно из таких деловых посещений Татьяна Андреевна вызвала Григория к себе. Она предупредила его, чтобы он осторожнее говорил с Натой о делах банка.
— Операция с пшеницей, которую банк закупает совместно с Арсением Ефимовичем в Оренбурге, держится ими в большом секрете. Вся переписка зашифрована, документы пересылаются через особых курьеров. А кто-то сообщил об этом Мешкову. Клингель подозревает вас, из банковских служащих вы один бываете у Мешковых. Арсений Ефимович уверил его в вашей честности. Мешкова же пришлось посвятить в эту операцию. Клингель открыл ему специально кредит на закупку пшеницы и обязался по договору приобрести ее
в Оренбурге.
Григорий не скрыл от Татьяны Андреевны, что это он рассказал Нате об операциях с пшеницей.
Вся семья Мешковых с большой предупредительностью и любезностью принимала Григория. Даже мало разговорчивый, угрюмый Сыщеров, принятый в доме на правах члена семьи, снисходительно интересовался его успехами на службе. С неделю назад отец Андрея небрежно спросил Григория верны ли слухи, что банк
начинает интересоваться рынками пшеницы. Григорий замялся, сказал, что не знает секретных дел банка. Но перед расспросами Наты устоять не мог.
Деловитость, которую Ната, как ему казалось, напускала на себя, интересуясь банковскими делами, часто смешила Григория. Эта милая чудесная девушка, этот чуть легкомысленный голубой будуар и вдруг такой прозаический разговор! И однажды он рассказал ей о большом плане вывоза пшеницы в Хиву, подготовлявшемся Волковым совместно с банком.
Ната крепко поцеловала Григория.
— Гришенька, милый, как вы все это хорошо знаете. А дядя Арсюша? Ах, лукавец. Он так хорошо относится к маме, так интересуется папиными делами и хотя бы слово. А ведь он сам намекнул маме о пшеничных операциях. Гришенька, я так люблю ваше чистосердечие... хотите на «ты» наедине...
Возвращавшийся в Петро-Александровск генерал Гнилицкий заехал в Новый Ургенч и остановился у Волкова...
— Про тебя, станишник, чудеса рассказывают. Ты все базары растревожил, миллионы выбрасываешь?..
— Какие там миллионы, Владимир Павлович. Врут все.
— Ты вот, все так «врут», а сам и почту взял, и гужевую контору открыл. А теперь казихаты Кноппа купил.
— Так точно, купил, надеясь на помощь. Вы ее мне обещали Влидимир Павлович, хотите в долю сто на сто?
У генерала Гнилицкого зашевелились усы.
— Какие у офицера могут быть деньги? Мы живем на то, что жалует нам государь император...
После некоторого молчания генерал сказал:
— Впрочем, я, в самом деле, смог бы, пожалуй, выделить на это ну, положим, тысяч десять...
— А я вам, Владимир Павлович,— через двенадцать месяцев двадцать верну. Сто на сто. Ну,— поможете мне советом или чем там...
Генерал отстегнул пуговицу мундира, вынул из внутреннего кармана пачку кредиток.
— Пишите срочный вексель, на девять месяцев на двадцать тысяч.
Волков, улыбаясь, достал из стола вексельный бланк в быстро заполнил его.
Генерал не принял векселя.
— Со мной надо по-честному делать,—сухо сказал он.— Это вексельный бланк на тысячу рублей. Ни один нотариус не опротестует этого векселя, хотя бы вы написали на нем сто тысяч...
Волков извинился.
— Прошу простить, Владимир Павлович, ей богу, нечаянно. Сейчас напишу на другом бланке...
Он написал новый вексель на бланке двадцатитысячного достоинства, передал его генералу и взял у него деньги.
Разглядывая деньги, Волков внезапно улыбнулся и показал генералу надпись на кредитке.
— Самого хана рука-то! Ишь, кредитку испортил. Генерал поперхнулся, густо покраснел и крякнул. Внимательно посмотрев на свет водяные знаки векселя, генерал спрятал его в карман. Выпрямился.
— Ну, станишник, дай тебе бог. За работой не забывай и нас. Будешь в Петро-Александровске — заезжай прямо ко мне. Я теперь навел здесь порядок, скоро не жди.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Весна в этом году наступила необычно рано. В середине февраля подули сухие южные ветры, грязь на дорогах затвердела, на межах появились первые робкие бледно-зеленые лепестки. Над городом тянулись караваны пусей, стаи уток, тяжелых дроф.
Теплая весенная погода и большой перелет дичи соблазнили Григория, он собирался в ближайший праздничный день поехать на охоту.
Волков предложил ему вчрховую лошадь и ружье.
— Обижусь, если не возьмешь, Гриша. Другому не дал бы, а ты, я знаю, и коня сбережешь и ружья не сломаешь... Только уговор — дичь ко мне на стол, вместе есть будем.
Григорию не хотелось быть чем-то обязанным своему бывшему хозяину, и он не спешил воспользоваться его любезностью. Кисляков заметил его колебание и упрекнул:
— Арсений Ефимович вас так любит, постоянно везде расхваливает, а вы хотите обидеть его своим отказом. Нехорошо...
В пятницу рано утром Григорий взял лошадь из конюшни Волкова и выехал на озеро. Знакомая лохматан лошадка весело бежала по дороге. Григорий и не заметил, как она свернула с большой дороги на проселочную и примчала его на базарчик, где группировались кустари.
Из растворов большой мастерской чей-то громкий голос окликнул Григория. Он сдержал лошадь. К нему подошел арбасоз, которому Волков в прошлом году заказывал арбы.
— Едешь и не видишь своих знакомых,—укоризненно сказал он, беря лошадь под уздцы.— Слезай, чаю напьешься.
Худенький подросток расстелил под старым талом ковер, поставил на него поднос с чайником, пиалами и свежими лепешками.
Григорий с любопытством оглядел базарчик. Здесь произошли большие изменения. От десятка дуканов— мастерских плотников, арбасозов, кузнецов, шорников осталось всего три. Там, где были цветники и возвы-шенья из глины, на которых обычно отдыхали кустари, теперь лежал штабелями лес и стояло много новеньких арб. С веток старых раскидистых талов, с дверей мастерских исчезли клетки с перепелами и щеглами.
В мастерских шла торопливая работа. Десятки кустарей хлопотливо стучали, пилили, шаркали рубанками.
Григорий внимательно посмотрел на сидящего рядом с ним кустаря. Тот тоже изменился. Одетый в новый лощеный халат, перетянутый в пруди широким кушаком из тяжелого шелка, он стал похожим на городского торговца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82