Хотя поблизости никого не было, он подвинулся к Игорю еще ближе и заговорил тише:
— Вы, должно быть, не поняла, зачем я познакомил вас с Вадиком. Присмотритесь к нему повнимательнее и подойдите с самой строгой меркой. Это нужно для того, чтобы не терзала вас совесть, если ему ради вас придется чем-то поступиться.
Игорь развел руками:
— Не понимаю.
— Да, выражаюсь я не очень ясно,— согласился Танцюра.— Трудновато мне говорить с вами откровенно. Возможно, что за уже существующее я выдаю то, к чему лишь стремлюсь. А вы не были здесь несколько лет, ничего толком не знаете. Больше всего вам нужен сейчас вадемекум. Обязанности вашего проводника сначала будут ограниченными. Наш новый больной уже поставил перед вами, Игорь Федорович, некоторые вопросы. И я хлопочу, чтобы никакая морально-этическая пыль не запорошила вам глаза. Я имею в виду Вадика... Прошу только помнить, что я это делаю по собственной инициативе. Сергей Антонович ничего не знает...
Яснее обстановка после его слов не стала, скорее наоборот. И это развеселило Игоря.
— А что такое морально-этическая пыль? Впервые слышу такой странный термин...
Танцюра стал еще серьезнее:
— Прошу вас не думать, что я с вами в жмурки играю. Я хочу, чтобы вы не споткнулись, не расквасили себе нос в нашем тумане. Говорят, в старину часовые ночью кричали: «Слушай»! Допустите, что я страж и кричу это вам. Какая опасность вам угрожает, когда и откуда она придет к вам, я пока что не знаю. А вы и подавно. Вот я и напоминаю: «Не растеряйтесь в решительную минуту!»
— Постараюсь,— так же серьезно ответил Игорь, хоть и трудно ему было не прыснуть в кулак.
Можно подумать, сидит он не в конференц-зале научно-исследовательского института, а бродит по мрачным закоулкам средневекового замка. То директор таинственно улыбается и чего-то недоговаривает. То Сергей, когда от него ждут ответа, молча чертит палкой на полу. То его помощник не может разобраться в собственных ощущениях.
Широко и уверенно ступая, в конференц-зал вошел пожилой и до такой степени дородный человек, что казался похожим на огромное, поставленное стоймя яйцо. Фигуру этого человека плотно облегал длинный халат. Из-под халата выглядывал такой же идеально белый воротник и завязанный еле заметным узлом галстук — свидетельство внимательного отношения к требованиям моды. Лицо было чисто выбрито и напудрено, но на щеках и подбородке лежала темно-синяя тень, хотя из-под шапочки выглядывали седые волосы. На носу поблескивали причудливой формы очки с толстыми стеклами.
Двигался этот человек для своего возраста и веса стремительно: он перебегал от группы к группе и угомонился лишь после того, как обошел весь зал, пожал всем руки, одарил каждого улыбкой, осветил лучами своих очков.
Игорь сразу узнал этого человека, хотя три года тому назад тот был куда стройнее.
Это был Самоило Евсеевич Евецкий. На рабфак мединститута он пришел с котомкой за плечами из какого- то глухого села в начале двадцатых годов с командировкой комитета бедноты. А теперь он частый гость у отца в доме, первый его подхалим.
Чем ближе этот самородок подходил к нише, тем беспокойнее чувствовал себя Игорь.
Евецкий ниши не пропустил. Еще издали он демократично протянул руку Танцюре, который, продолжая заслонять Игоря, поднялся столь высокому начальству навстречу. Уверенный, что его острота будет оценена должным образом, Самойло Евсеевич начал:
— А-а, привет представителю триумвирата тишайших! Между прочим, кто-то шепнул мне, что в вашем тихом болоте вдруг появились чертенята.
Танцюра молча и не очень крепко пожал протянутую руку. Поднялся и Игорь. Этого еще недоставало — прятаться от отцовского оруженосца за спиной полу знакомого юноши!
Пять лет тому назад, когда произошла первая, так сказать, превентивная дискуссия с отцом, Игорь и Самойлу Евсеевичу высказал все, что думал о нем и как о хирурге, и как об исследователе, и как о помощнике отца. «Левая рука» выслушала, не краснея и молча, только что родившегося бунтовщика и перестала замечать его. Но на грубость Игоря он своему шефу почему- то не пожаловался.
Неожиданно увидев перед собой сына своего покровителя, Евецкий если и окаменел, то только на мгновенье. Потом, бесцеремонно отодвинув Танцюру, он широко раскинул руки, и новый стажер почувствовал — хоть и под пятьдесят «левой руке», живот у него совсем не дряблый, щеки как налитые яблоки, а на лице будто большими буквами написано: кто старое помянет, тому глаз вон!
Целую минуту Евецкий не выпускал Игоря из объятий, терся своей тщательно выбритой щекой о его покрытое жесткой щетиной лицо. После этого он опустился на стул, с которого только что встал Танцюра. По лицу расплылась счастливая улыбка. И лишь через некоторое время к Евецкому вернулся и дар речи:
— Неужели это вы, дорогой мой Игорь?
— Как видите...
Игорь хорошо знал цену и словам Евецкого, и тому, что в каждое данное мгновение написано на его лун подобном лице, но ответил достаточно учтиво. Когда человек всем своим видом и поведением показывает, что прошлое забыто, стоит ли напоминать ему сказанное тобой?
Вопросы полились шумным потоком. И в каких мирах Игорь побывал за эти годы, и что делал, чем прославился, и неужели не тосковал по родным пенатам, и сколько девичьих сердец покорил, и чем может похвалиться перед своими наставниками и коллегами... Столько острого интереса проявил Евецкий к судьбе молодого хирурга, в становлении таланта которого и сам некогда принимал участие, что Игорь не успевал отвечать.
Прибавить к чумацкой усмешке Каранды, к полной неясных намеков беседе с Танцюрой (он стоял рядом, всем своим видом показывая, что к разговору не прислушивается), к угрюмой молчаливости Сергея,— прибавить ко всему этому забвение прошлого таким себялюбцем, как Самойло Евсеевич,— право же, от такого голова может пойти кругом. Что бы это значило?
Евецкий не унимался:
— Итак, вы совсем к нам?
— Только на полгода.
— Ну-ну-ну!
Глаз за толстым стеклом выразительно подмигнул. «Левая рука» отца и мысли не допускала, что Игорь осмелился приехать сюда без разрешения. Он схватил Игоря за пуговицу халата и принялся убеждать:
— Слышать не хочу! Никто вас отсюда не отпустит. Углекопы и металлурги проживут и без вас.— Он поднял вверх похожий на сардельку указательный палец.— У Федора Ипполитовича вы единственный сын. Наследник. Всякое могло быть в прошлом между вами. А ныне... Конечно, Федор Ипполитович не сразу сдастся. Но притворства в этом будет больше, чем правды,— так и знайте. Через неделю — ну, через две — ваш отец сменит гнев на милость. Во всяком случае, я также позабочусь, чтобы «горячка юных лет, и юный жар, и юный бред» были вам- прощены как можно скорее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Вы, должно быть, не поняла, зачем я познакомил вас с Вадиком. Присмотритесь к нему повнимательнее и подойдите с самой строгой меркой. Это нужно для того, чтобы не терзала вас совесть, если ему ради вас придется чем-то поступиться.
Игорь развел руками:
— Не понимаю.
— Да, выражаюсь я не очень ясно,— согласился Танцюра.— Трудновато мне говорить с вами откровенно. Возможно, что за уже существующее я выдаю то, к чему лишь стремлюсь. А вы не были здесь несколько лет, ничего толком не знаете. Больше всего вам нужен сейчас вадемекум. Обязанности вашего проводника сначала будут ограниченными. Наш новый больной уже поставил перед вами, Игорь Федорович, некоторые вопросы. И я хлопочу, чтобы никакая морально-этическая пыль не запорошила вам глаза. Я имею в виду Вадика... Прошу только помнить, что я это делаю по собственной инициативе. Сергей Антонович ничего не знает...
Яснее обстановка после его слов не стала, скорее наоборот. И это развеселило Игоря.
— А что такое морально-этическая пыль? Впервые слышу такой странный термин...
Танцюра стал еще серьезнее:
— Прошу вас не думать, что я с вами в жмурки играю. Я хочу, чтобы вы не споткнулись, не расквасили себе нос в нашем тумане. Говорят, в старину часовые ночью кричали: «Слушай»! Допустите, что я страж и кричу это вам. Какая опасность вам угрожает, когда и откуда она придет к вам, я пока что не знаю. А вы и подавно. Вот я и напоминаю: «Не растеряйтесь в решительную минуту!»
— Постараюсь,— так же серьезно ответил Игорь, хоть и трудно ему было не прыснуть в кулак.
Можно подумать, сидит он не в конференц-зале научно-исследовательского института, а бродит по мрачным закоулкам средневекового замка. То директор таинственно улыбается и чего-то недоговаривает. То Сергей, когда от него ждут ответа, молча чертит палкой на полу. То его помощник не может разобраться в собственных ощущениях.
Широко и уверенно ступая, в конференц-зал вошел пожилой и до такой степени дородный человек, что казался похожим на огромное, поставленное стоймя яйцо. Фигуру этого человека плотно облегал длинный халат. Из-под халата выглядывал такой же идеально белый воротник и завязанный еле заметным узлом галстук — свидетельство внимательного отношения к требованиям моды. Лицо было чисто выбрито и напудрено, но на щеках и подбородке лежала темно-синяя тень, хотя из-под шапочки выглядывали седые волосы. На носу поблескивали причудливой формы очки с толстыми стеклами.
Двигался этот человек для своего возраста и веса стремительно: он перебегал от группы к группе и угомонился лишь после того, как обошел весь зал, пожал всем руки, одарил каждого улыбкой, осветил лучами своих очков.
Игорь сразу узнал этого человека, хотя три года тому назад тот был куда стройнее.
Это был Самоило Евсеевич Евецкий. На рабфак мединститута он пришел с котомкой за плечами из какого- то глухого села в начале двадцатых годов с командировкой комитета бедноты. А теперь он частый гость у отца в доме, первый его подхалим.
Чем ближе этот самородок подходил к нише, тем беспокойнее чувствовал себя Игорь.
Евецкий ниши не пропустил. Еще издали он демократично протянул руку Танцюре, который, продолжая заслонять Игоря, поднялся столь высокому начальству навстречу. Уверенный, что его острота будет оценена должным образом, Самойло Евсеевич начал:
— А-а, привет представителю триумвирата тишайших! Между прочим, кто-то шепнул мне, что в вашем тихом болоте вдруг появились чертенята.
Танцюра молча и не очень крепко пожал протянутую руку. Поднялся и Игорь. Этого еще недоставало — прятаться от отцовского оруженосца за спиной полу знакомого юноши!
Пять лет тому назад, когда произошла первая, так сказать, превентивная дискуссия с отцом, Игорь и Самойлу Евсеевичу высказал все, что думал о нем и как о хирурге, и как об исследователе, и как о помощнике отца. «Левая рука» выслушала, не краснея и молча, только что родившегося бунтовщика и перестала замечать его. Но на грубость Игоря он своему шефу почему- то не пожаловался.
Неожиданно увидев перед собой сына своего покровителя, Евецкий если и окаменел, то только на мгновенье. Потом, бесцеремонно отодвинув Танцюру, он широко раскинул руки, и новый стажер почувствовал — хоть и под пятьдесят «левой руке», живот у него совсем не дряблый, щеки как налитые яблоки, а на лице будто большими буквами написано: кто старое помянет, тому глаз вон!
Целую минуту Евецкий не выпускал Игоря из объятий, терся своей тщательно выбритой щекой о его покрытое жесткой щетиной лицо. После этого он опустился на стул, с которого только что встал Танцюра. По лицу расплылась счастливая улыбка. И лишь через некоторое время к Евецкому вернулся и дар речи:
— Неужели это вы, дорогой мой Игорь?
— Как видите...
Игорь хорошо знал цену и словам Евецкого, и тому, что в каждое данное мгновение написано на его лун подобном лице, но ответил достаточно учтиво. Когда человек всем своим видом и поведением показывает, что прошлое забыто, стоит ли напоминать ему сказанное тобой?
Вопросы полились шумным потоком. И в каких мирах Игорь побывал за эти годы, и что делал, чем прославился, и неужели не тосковал по родным пенатам, и сколько девичьих сердец покорил, и чем может похвалиться перед своими наставниками и коллегами... Столько острого интереса проявил Евецкий к судьбе молодого хирурга, в становлении таланта которого и сам некогда принимал участие, что Игорь не успевал отвечать.
Прибавить к чумацкой усмешке Каранды, к полной неясных намеков беседе с Танцюрой (он стоял рядом, всем своим видом показывая, что к разговору не прислушивается), к угрюмой молчаливости Сергея,— прибавить ко всему этому забвение прошлого таким себялюбцем, как Самойло Евсеевич,— право же, от такого голова может пойти кругом. Что бы это значило?
Евецкий не унимался:
— Итак, вы совсем к нам?
— Только на полгода.
— Ну-ну-ну!
Глаз за толстым стеклом выразительно подмигнул. «Левая рука» отца и мысли не допускала, что Игорь осмелился приехать сюда без разрешения. Он схватил Игоря за пуговицу халата и принялся убеждать:
— Слышать не хочу! Никто вас отсюда не отпустит. Углекопы и металлурги проживут и без вас.— Он поднял вверх похожий на сардельку указательный палец.— У Федора Ипполитовича вы единственный сын. Наследник. Всякое могло быть в прошлом между вами. А ныне... Конечно, Федор Ипполитович не сразу сдастся. Но притворства в этом будет больше, чем правды,— так и знайте. Через неделю — ну, через две — ваш отец сменит гнев на милость. Во всяком случае, я также позабочусь, чтобы «горячка юных лет, и юный жар, и юный бред» были вам- прощены как можно скорее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45