И такая нестерпимая боль пронзила всего Василя Максимовича — крик застрял у него в горле, исчез над ним прожектор, погас и дневной свет...
Наконец вырвался — но не крик, а мучительный стон.
Тогда словно издалека донеслось шутливо-властное:
— Ну, один раз и потерпеть можно.
А когда мало-помалу разгорелись день и прожектор, Василь Максимович увидел: профиль Федора Ипполитовича заострился, и произошло что-то совсем уж невероятное— зрачки у него стали острые, как иголки. Еле слышно, сквозь стиснутые зубы, он выдохнула
— Н-ну...
И чуть-чуть отклонился от стола.
Отклонились и его помощники.
И в живот Василя Максимовича, в самую его средину, ворвался такой холод, словно выплеснули туда ведро ледяной воды.
И все, кто тут был, как один, протяжно вздохнули:
— Ох-х...
Профессор повернул лицо к изголовью:
— Теперь... пусть понюхает...
Внезапно Василь Максимович очутился в непроглядной тьме. И возле левого уха что-то прерывисто и звонко зажужжало: дз-дз... дз-дз... Грудь наполнилась удивительно свежим воздухом. Никогда, даже летним утром, после ночной грозы, не приходилось ничем похожим ему дышать. Промелькнула мысль:
«Усыпляют...»
И все отошло куда-то в сторону, он остался в пустом мраке совершенно один. Постепенно удалилось и жужжанье— все дальше и дальше, тише и тише...
Хотелось Василю Максимовичу потянуться за ним, но вдруг, будто сорвавшись с кручи, он упал в глубокую пропасть. Да так быстро, даже мысль: «Выберусь и отсюда» — отстала, осталась далеко позади..,
Долго пришлось Игорю Шостенко топтаться в безлюдном коридоре, ожидая, когда можно будет и ему проникнуть в операционную.
Само собой разумеется, отец не должен знать о его присутствии на операции: в шестьдесят два года слишком многое зависит от мелочей.
Но Игоря словно лихорадка трясла: от исхода этой операции в огромной мере зависела его судьба. От Танцюры он знал: Сергей на консилиуме сказал о диагнозе, поставленном его другом. А если диагноз окажется правильным, Сергей доложит потом, кто его поставил. Разве отец и после этого не захочет увидеть, что сын времени попусту не растратил, право стажировать в научно-исследовательском институте заработал?.. Но правота Игоря означает, что Черемашко обречен на смерть,
Игоря в этот коллектив введет гибель человека... Примирится ли его совесть с этим? А как отразится смерть Василя Максимовича на Сергее? Никогда он больше ни на что не отважится: у таких, как Сергей, раны в душе кровоточат всю жизнь.
Как же быть Игорю?..
Наконец приоткрылись двери операционной, и Танцюра поманил Игоря к себе. Они неслышно прокрались через предоперационную, незаметно проскользнули за спинами присутствующих, бесшумно взобрались на стулья.
Танцюра подготовил Игорю очень хорошую позицию---чуть левее отцовской спины: все видно, а отцу в его сторону незачем поворачиваться.
Операция уже началась. Уже намечен зигзаг разреза. Идет с давних времен известное, классическое чревосечение— вскрытие всей брюшной полости.
Точно так же оперировал Игорь своего больного. Он хорошо знает, что сделает в следующую секунду отец и его ассистенты. Вряд ли он увидит здесь что-нибудь новое. По крайней мере в первой стадии операции. Если и прикованы все взгляды к рукам его отца, то потому, что всем не терпится поскорее увидеть скрытые под брюшным прессом Черемашко загадки. А для Игоря никаких загадок там не предвидится.
Скептически начал следить Игорь за происходящим на операционном столе. И не заметил, как и когда он перестал замечать все, кроме расчерченных выпуклыми венами рук отца.
Не то, что старик делал, а то, как он действовал ножом, зажимами, крючками и тампонами, как понимали ассистенты его негромкие возгласы и стремительные жесты, как ни разу не ошиблась операционная сестра,— вот чем не мог не восхищаться молодой хирург.
Как точно каждое движение этих рук! Как они осторожны! Отец чувствует каждое волоконце в живой ткани— ни одному не нанес ненужной раны. Как тщательно, но не тратя понапрасну ни одного мгновенья, он освобождает от прилегающих тканей каждый сосуд, и, молниеносно орудуя зажимами, перехватывает его так,, что не выливается ни одной капли столь нужной сейчас Черемашко крови! Нет, не те сейчас пальцы, что утром: тогда они никак не могли схватиться за стол, бессильно
соскользнули с него. А теперь —то твердые, то легкие и гибкие: куда там талантливейшему пианисту! И какое может быть сравнение: пианист касается мертвых клавиш, а под отцовскими пальцами живые, но до крайности истощенные ткани самого сложного, самого совершенного и наичудеснейшего из созданных природой организмов, и.от отца зависит, будет ли этот организм жить или одно-единственное неосторожное прикосновение погасит в нем едва тлеющую искорку.
Не легко дается эта борьба старому человеку: внимательная медсестра то и дело поправляет ему очки и вытирает лоб...
И все-таки Сергею тяжелее, чем отцу. На операционном столе — первый его серьезный больной. Стоит этот праведник на одной лишь ноге, но ни разу духа не перевел. И никому не подставил лицо, чтобы вытерли с него пот. Ни разу профессор не прикрикнул на него, но ни разу и не глянул в его сторону.
Ну и выдержка у рака-отшельника...
Только один человек из этой тройки спокоен — Андрей Петрович...
И снова раздвоились у Игоря мысли и чувства.
Какой же все-таки у отца талантище! Разрезать брюшной пресс так быстро и так искусно, не допустив ни одной ошибки или небрежности,— когда еще посчастливится Игорю, да и всем присутствующим подняться на такую высоту?
Значит, многому еще можно и следует учиться у профессора Шостенко...
Танцюра рассказал Игорю о том, что произошло на консилиуме между Федором Ипполитовичем и Сергеем, а Сергей — о столкновении у лифта.
Оказывается, не такой уж и беспомощный рак-отшельник: сумел, когда припекло, так повернуть все сегодня, что его повелитель не нашел способа отказаться не только от немедленного осмотра Черемашко, но и от операции. А ведь после консилиума у Шостенко-старшего совсем не осталось уверенности, что Черемашко можно чем-то помочь. Окончательно убедиться самому и убедить всех присутствующих, что прав он, а затем сказать ассистентам: «Зашивайте»,— большего профессор от операции не ждет. Он готов сложить свое оружие, не вступая в бой. .Пусть это оружие покрывается ржавчиной..,
Далеко завели бы эти мысли Игоря, если бы он не очнулся от дружного вздоха собравшихся;
— Ох-х...
И отцовского:
— Теперь... пусть понюхает..,
Все на несколько секунд замерли. И лица у всех не только внимательны. Теперь на каждом и ошеломленность, и испуг. И приговор Черемашко.
Игорь поднялся на носки, вытянул вперед шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Наконец вырвался — но не крик, а мучительный стон.
Тогда словно издалека донеслось шутливо-властное:
— Ну, один раз и потерпеть можно.
А когда мало-помалу разгорелись день и прожектор, Василь Максимович увидел: профиль Федора Ипполитовича заострился, и произошло что-то совсем уж невероятное— зрачки у него стали острые, как иголки. Еле слышно, сквозь стиснутые зубы, он выдохнула
— Н-ну...
И чуть-чуть отклонился от стола.
Отклонились и его помощники.
И в живот Василя Максимовича, в самую его средину, ворвался такой холод, словно выплеснули туда ведро ледяной воды.
И все, кто тут был, как один, протяжно вздохнули:
— Ох-х...
Профессор повернул лицо к изголовью:
— Теперь... пусть понюхает...
Внезапно Василь Максимович очутился в непроглядной тьме. И возле левого уха что-то прерывисто и звонко зажужжало: дз-дз... дз-дз... Грудь наполнилась удивительно свежим воздухом. Никогда, даже летним утром, после ночной грозы, не приходилось ничем похожим ему дышать. Промелькнула мысль:
«Усыпляют...»
И все отошло куда-то в сторону, он остался в пустом мраке совершенно один. Постепенно удалилось и жужжанье— все дальше и дальше, тише и тише...
Хотелось Василю Максимовичу потянуться за ним, но вдруг, будто сорвавшись с кручи, он упал в глубокую пропасть. Да так быстро, даже мысль: «Выберусь и отсюда» — отстала, осталась далеко позади..,
Долго пришлось Игорю Шостенко топтаться в безлюдном коридоре, ожидая, когда можно будет и ему проникнуть в операционную.
Само собой разумеется, отец не должен знать о его присутствии на операции: в шестьдесят два года слишком многое зависит от мелочей.
Но Игоря словно лихорадка трясла: от исхода этой операции в огромной мере зависела его судьба. От Танцюры он знал: Сергей на консилиуме сказал о диагнозе, поставленном его другом. А если диагноз окажется правильным, Сергей доложит потом, кто его поставил. Разве отец и после этого не захочет увидеть, что сын времени попусту не растратил, право стажировать в научно-исследовательском институте заработал?.. Но правота Игоря означает, что Черемашко обречен на смерть,
Игоря в этот коллектив введет гибель человека... Примирится ли его совесть с этим? А как отразится смерть Василя Максимовича на Сергее? Никогда он больше ни на что не отважится: у таких, как Сергей, раны в душе кровоточат всю жизнь.
Как же быть Игорю?..
Наконец приоткрылись двери операционной, и Танцюра поманил Игоря к себе. Они неслышно прокрались через предоперационную, незаметно проскользнули за спинами присутствующих, бесшумно взобрались на стулья.
Танцюра подготовил Игорю очень хорошую позицию---чуть левее отцовской спины: все видно, а отцу в его сторону незачем поворачиваться.
Операция уже началась. Уже намечен зигзаг разреза. Идет с давних времен известное, классическое чревосечение— вскрытие всей брюшной полости.
Точно так же оперировал Игорь своего больного. Он хорошо знает, что сделает в следующую секунду отец и его ассистенты. Вряд ли он увидит здесь что-нибудь новое. По крайней мере в первой стадии операции. Если и прикованы все взгляды к рукам его отца, то потому, что всем не терпится поскорее увидеть скрытые под брюшным прессом Черемашко загадки. А для Игоря никаких загадок там не предвидится.
Скептически начал следить Игорь за происходящим на операционном столе. И не заметил, как и когда он перестал замечать все, кроме расчерченных выпуклыми венами рук отца.
Не то, что старик делал, а то, как он действовал ножом, зажимами, крючками и тампонами, как понимали ассистенты его негромкие возгласы и стремительные жесты, как ни разу не ошиблась операционная сестра,— вот чем не мог не восхищаться молодой хирург.
Как точно каждое движение этих рук! Как они осторожны! Отец чувствует каждое волоконце в живой ткани— ни одному не нанес ненужной раны. Как тщательно, но не тратя понапрасну ни одного мгновенья, он освобождает от прилегающих тканей каждый сосуд, и, молниеносно орудуя зажимами, перехватывает его так,, что не выливается ни одной капли столь нужной сейчас Черемашко крови! Нет, не те сейчас пальцы, что утром: тогда они никак не могли схватиться за стол, бессильно
соскользнули с него. А теперь —то твердые, то легкие и гибкие: куда там талантливейшему пианисту! И какое может быть сравнение: пианист касается мертвых клавиш, а под отцовскими пальцами живые, но до крайности истощенные ткани самого сложного, самого совершенного и наичудеснейшего из созданных природой организмов, и.от отца зависит, будет ли этот организм жить или одно-единственное неосторожное прикосновение погасит в нем едва тлеющую искорку.
Не легко дается эта борьба старому человеку: внимательная медсестра то и дело поправляет ему очки и вытирает лоб...
И все-таки Сергею тяжелее, чем отцу. На операционном столе — первый его серьезный больной. Стоит этот праведник на одной лишь ноге, но ни разу духа не перевел. И никому не подставил лицо, чтобы вытерли с него пот. Ни разу профессор не прикрикнул на него, но ни разу и не глянул в его сторону.
Ну и выдержка у рака-отшельника...
Только один человек из этой тройки спокоен — Андрей Петрович...
И снова раздвоились у Игоря мысли и чувства.
Какой же все-таки у отца талантище! Разрезать брюшной пресс так быстро и так искусно, не допустив ни одной ошибки или небрежности,— когда еще посчастливится Игорю, да и всем присутствующим подняться на такую высоту?
Значит, многому еще можно и следует учиться у профессора Шостенко...
Танцюра рассказал Игорю о том, что произошло на консилиуме между Федором Ипполитовичем и Сергеем, а Сергей — о столкновении у лифта.
Оказывается, не такой уж и беспомощный рак-отшельник: сумел, когда припекло, так повернуть все сегодня, что его повелитель не нашел способа отказаться не только от немедленного осмотра Черемашко, но и от операции. А ведь после консилиума у Шостенко-старшего совсем не осталось уверенности, что Черемашко можно чем-то помочь. Окончательно убедиться самому и убедить всех присутствующих, что прав он, а затем сказать ассистентам: «Зашивайте»,— большего профессор от операции не ждет. Он готов сложить свое оружие, не вступая в бой. .Пусть это оружие покрывается ржавчиной..,
Далеко завели бы эти мысли Игоря, если бы он не очнулся от дружного вздоха собравшихся;
— Ох-х...
И отцовского:
— Теперь... пусть понюхает..,
Все на несколько секунд замерли. И лица у всех не только внимательны. Теперь на каждом и ошеломленность, и испуг. И приговор Черемашко.
Игорь поднялся на носки, вытянул вперед шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45