Татьяна Федоровна не тронулась с места.
— Я требую разъяснений!
Ну, хорошо, он скажет ей и то, что говорить не следовало бы. Все равно это ничего уже не изменит. А дочь профессора Шостенко, быть может, заставит кое над чем задуматься.
Друзь выпустил ее локоть.
— Попробую допустить, что у вас в самом деле появились основания думать, будто у Федора Ипполитовича не все хорошо. Возможно, дошли до вас слухи...
— Слухи? — горько переспросила Татьяна Федоровна.— Профессор Шостенко сдает — об этом громко говорят сегодня не только в медицинских кругах.
— И вы испугались? Но за кого? За отца? Или за себя?— Друзь не стал ждать ответа.— Я понимаю, это очень больно — слышать от посторонних, что тот, кто всю жизнь был для вас непревзойденным образцом человека, покрывается, так сказать, плесенью. Чувствуешь себя обокраденной. А дальше... Разрешу себе отнести на в счет то, что вы сегодня сказали о Федоре Ипполитовиче и обо мне... Не начало ли вам казаться, будто вас обокрал не кто иной, как собственный отец.
Татьяна Федоровна подошла вплотную к Друзю — так решительно, словно намеревалась столкнуть его со своего пути. Но вместо этого потребовала, точь-в-точь как ее отец:
— Дальше!
— Извольте. Возможно, вам это лишь начинает мерещиться. Зато Игорю...— Друзь огорченно махнул рукой.
— Зато Игорю?..—настаивала Татьяна Федоровна.
— Если бы ваш брат чуть больше думал о своем отце и о своих обязанностях и почаще вспоминал о том, каким мальчишкой он был и по окончании мединститута, и три года тому назад, то понял бы, что доводить Федора Ипполитовича своими приставаниями до исступления, а потом удирать из дома — это же мальчишеская выходка. Если верить литературе прошлого, так поступали сынки обанкротившихся богачей: ты меня, мол, лишил доброго имени и наследства, погубил мое будущее — ты мне больше не отец. Разве не так поступил ваш братец?
Друзь впервые увидел, какими огромными могут стать глаза у его спутницы. Куда Жене...
— Дальше! — крикнула она.
— И разве вы не идете по протоптанной Игорем тропке? Только и слышишь от вас, что вы то попотчевали Федора Ипполитовича ехидными рассуждениями о его почивать на лаврах, то принесли ему критическую статью о его друге, снабдив ее своими комментариями: то же самое, мол, ожидает и тебя. Разве не с того же начинал Игорь? А чем закончил? Отречением от всего, чем живет родной отец: сам, мол, попал в беду, сам и выкарабкивайся. Бросил Федора Ипполитовича, по сути, тогда, когда ему больше всего была нужна помощь. Помощь, а не мальчишеская болтовня. Разве так поступают сыновья?.. Неужели, Татьяна Федоровна, вы хотите идти по следам Игоря, призвав себе на подмогу так называемых влиятельных и авторитетных товарищей? Смотрите, как бы не случилось с. вами того же, что с Игорем. Неужели Федор Ипполитович и от вас услышит: «Будь ты неладен, а я тебе больше не дочь»?
— Только один верный оруженосец у него остался,— с издевкой произнесла Татьяна Федоровна.
Друзь пропустил это мимо ушей.
Показалось ему, что подхватила его высокая волна, понесла неведомо куда, а сумеет ли он удержаться на ее гребне, или бросит она его на подводный риф — не все ли равно? И будто не он говорит, а слова сами вырываются: слишком долго он копил их и сдерживался,— никакой силе их теперь не удержать. Ведь слова-то эти правильные!
— Вам, Татьяна Федоровна, кажется,— заговорил он снова,— будто вы только о том и заботитесь, чтобы
ваш отец сдвинулся с мертвой точки, рысью побежал дальше, чтобы о нем снова заговорили языком хвалебных гимнов. Вы привыкли к тому, что почти каждое ваше выступление в газете так или иначе отражается на судьбе тех, о ком вы писали. Поэтому вы и убеждены, что ваше обращение к родному отцу подействует на него так же, как статья в газете. А для Федора Ипполитовича вы прежде всего дочь. То время, когда вы поминутно докучали ему своими «почему?», он помнит лучше, чем вчерашний спор с вами. И тогда вы росли, с каждым днем становились умнее. А теперь ему начинает казаться, что вы... что у вас обратный процесс. Вот почему вам ничего не удается от него добиться. И не удастся... Не приходит ли вам хоть изредка мысль, что причина ваших неудач кроется не в вашем неумении по- настоящему помочь Федору Ипполитовичу, а в его злой воле? Он, дескать, невероятно упрям, эгоистичен? Это очень опасная мысль... Вы молчите? Хотите знать, почему? В глубине души вы понимаете, что никакого толку от вашей педагогической самодеятельности не будет, и вы злитесь. Но не на себя, а на отца и на меня. Я готов и дальше служить громоотводом для вашей злости. А Федора Ипполитовича оставьте, пожалуйста, в покое. Удержите от этого и Игоря. Больше того — пусть Игорь поменьше попадается Федору Ипполитовичу на глаза. Тогда, без вашего докучливого вмешательства, профессор Шостенко завершит то, что так хорошо начал сегодня. И на этом не остановится. 4
Друзь давно не говорил так много. Хорошо, что его собеседница неподвижно стоит перед ним, подняв лицо и не отрывая от него расширившихся глаз. Авось хоть что-нибудь дойдет до нее...
— То, что я скажу дальше,— продолжал он, отдышавшись,— передайте, пожалуйста, Игорю. Я собираюсь с ним сам поговорить, да, кажется, ни завтра, ни послезавтра не найду свободной минуты... Как я вел бы себя, если бы у меня произошло с отцом то, что у Игоря,— этого я сказать не могу: отца у меня нет. Очень может быть, я вел бы себя еще хуже. Но через неделю, через месяц, через год я непременно додумался бы: всякое случается между отцом и сыном,— так за всякий промах палкой по башке? Задумался бы я и о том, сколько моей вины в ссоре с отцом, А если бы увидел, что над
отцом нависла настоящая беда, то нашел бы способ помочь ему делом и постарался бы сделать это так, чтобы он ничего не заметил...
— Как сегодня во время операции?
Но сбить Друзя Татьяне Федоровне не удалось.
— А Игорь приехал после многолетней ссоры. Приехал, ничего толком не зная об отце, но собираясь снова перевоспитывать его все теми же мальчишескими проповедями. И ни он, ни вы не спросили себя: а не лучше ли будет, если Федор Ипполитович почувствует, что у него есть сын и дочь, что они его любят и встанут за него горой, если понадобится? А то живут двое одиноких стариков, дети их бросили, остались у них одни воспоминания... Идеальная старость, не правда ли?
Теперь Друзь казалось, что он вышел из жаркой комнаты. Он полной грудью вдохнул морозный воздух.
Он сказал Татьяне Федоровне главное. И сказал своевременно. Правда, времени для раздумий у брата и сестры осталось мало. Но если они захотят подумать, то пусть, как когда-то перед экзаменами, несколько ночей не поспят. Экзамен-то у них трудный.
Татьяна Федоровна молча взяла его под руку и пошла дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45