Но то была напрасная демонстрация храбрости: Федор Ипполитович не оглянулся.
— Та-ак...
Глубокомысленно вымолвив это, он встал. Сразу же полукруг расступился, освобождая проход к двери. Федор Ипполитович подозвал дежурного врача.
— Вы пойдете сейчас со мной в женское отделение, покажете раненую артистку. Тем временем этого товарища...— Федор Ипполитович кивнул на Черемашко и обратился к толстяку: — ...пусть осмотрит Ляховский. И все, у кого будет время и желание. И вам, Самойло Евсеевич, советую повторить осмотр, так как мне нужны не только ваши педагогические размышления. Покажите больного также терапевту и патофизиологу. К десяти соберите в ординаторской всех, кто побывал и побывает возле этой койки.
Старик шагнул было к выходу, но еще раз оглянулся на Сергея Антоновича.
— Не ваш ли воспитанник размечтался о блаженных странах, синих небосводах, тишине и тому подобном?
И, не подождав ответа, пошел к двери.
Но из свиты вышел юноша с хитроватыми глазами.
— Произошло недоразумение, профессор,— сказал он отнюдь не смущенно.—Мне показалось, что вы собираетесь состязаться с бурей. К сожалению, вы думали о стране, где не проходит тишина.
И вышел из палаты по тому самому проходу, которым должно было воспользоваться высшее начальство.
А у Василя Максимовича сами собой закрылись глаза,
Друзь понимал, что творится с Игорем. Понимал, что до больного места не следует дотрагиваться и что на первый раз Игорю вполне достаточно нерадостных впечатлений от всего здесь происходящего.
Когда вслед за Федором Ипполитовичем они вышли из палаты, Друзь предложил своему другу:
— Может, хватит на сегодня? Да и дома о тебе беспокоятся...
Игорь остановился.
— Нет, ты скажи: как все это понимать? — Очень трагично это у него прозвучало.— Зачем ему массовый консилиум? Ведь даже мне все ясно!.. Как бы чего не вышло? Чтобы снять с себя ответственность?
Друзь взял его под руку.
— Ну, это ты загнул. Что касается ответственности, увидишь — Федор Ипполитович возьмет ее на себя всю.
— Сергей! — совсем взволнованно зашептал Игорь.— Неужели ты окончательно притерпелся?
— Ну, уж и притерпелся...
И Друзь замялся.
Игорь до того отвык от здешнего, так сразу оно на него навалилось,— не сообразил он, что произошло в кабинете его отца. Ни сестра, ни жена ничем ему сейчас не помогут, еще сами растревожатся. А если Игорь целый день будет ходить за отцом по пятам, то каждая мелочь станет жалить его злее крапивы. Непременно выкинет какое-нибудь коленце, доведет Федора Ипполитовича до бешенства...
А не поздоровится от этого прежде всего Василю Максимовичу...
Поговорить бы с Игорем со всей откровенностью... Но ведь беседа эта не на один час! А времени нет.
Сию минуту Друзю надо побывать в женском отделении. Он пошел бы туда и без приказа, добился бы, чтобы Федор Ипполитович осмотрел и Хорунжую, запретил Фармагею (в его палату помещена раненая) экспериментировать над ней. От Гришка можно ожидать любой глупости: умом исследователя природа его не наделила, а поскорее защитить диссертацию ему хочется,
В десять назначен консилиум...
Очевидно, снова придется схлестнуться с Евецким. Еще решительнее, чем в кабинете у профессора. «Левая рука» уверен, что отнюдь не именно так и сказал Евецкий) руководили профессором, когда тот
посылал его к Черемашко, а лишь соблюдение проформы. И созыв консилиума — такая же формальность. Но консилиум узаконит предложение заведующего мужским отделением, и Черемашко будет оставлен на попечение Друзя и его помощников, то есть приговорен к смерти. Ведь отвечать за это будет не профессор и не его «левая рука».
В профессорском кабинете «логика» заведующего мужским отделением дала осечку: Федор Ипполитович еще не такой, каким его хочет видеть Евецкий.
Друзю посчастливилось нащупать в душе учителя струну, которая зазвенела почти так же, как тринадцать лет тому назад! На консилиуме Самойло Евсеевич не посмеет и рта раскрыть: понял, что на преступление Федора Ипполитовича ему теперь не подбить. А Друзь попробует сделать еще один шаг: ясный звон задетой им струны должны услышать все. Пусть все увидят: вытащить профессора Шостенко из болота, куда он попал не без помощи своей «левой руки», можно!
Как хорошо, что Друзь догадался пригласить сюда заводского врача! Толковых слов от него, правда, не дождешься, но здешнему терапевту он кое в чем поможет разобраться. Побывает у Василя Максимовича и Виктор Валентинович, лучший из институтских патофизиологов.
И еще одно.
Сегодня у профессора слишком напряжены нервы. Расстроил его внезапный приезд Игоря. И кто-то шепнул Друзю: между научным руководителем и директором, кажется, снова пробежала черная кошка...
И все-таки, что бы там ни было, за операционный стол сегодня должен стать только Федор Ипполитович!
Где уж тут беседовать с Игорем? И ни о каком хождении в гости не приходится думать.,»
Федор Ипполитович уже вышел из мужского отделения. Отставать нельзя. И играть с другом в молчанку не годится. ,
Держа Игоря под руку, Друзь сказал первое, что пришло ему в голову:
— Помнишь, когда-то мы с тобой философствовали.
Кому страшно, тот либо бежит, либо вслепую бросается туда, где ему чудится враг. И в обоих случаях гибнет. Но в первом он теряет и честь. А во втором только жизнь.
Игорь процедил сквозь зубы:
— С того времени ты мудрее не стал. Уж не напомнишь ли ты мне и то, что лошади едят овес, а прямая — кратчайшее расстояние между двумя точками?
Друзь заставил себя улыбнуться.
— Нужно будет — напомню. В первую очередь о том, что путь напролом — прямой путь. Но и на прямых путях бывают препятствия, которые лучше обойти...
— Гибкая философия! — не то горько, не то ехидно согласился Игорь.— Понимаю, с нею живется легче. С ее помощью можно доказать, что три года тому назад я удрал отсюда с перепугу. А ты никуда не убегал, ни на кого не бросался, перед всеми шаркал ножкой, у кого-то спрашивал: «Чего изволите?» — ты, значит, героический пример для меня? Так?
Друзь не ответил.
Способный парень Игорь. А когда раздражен, ни руля у него, ни ветрил. На пятиминутке спрятался от отца в темной нише. В кабинете отца приплясывал от возмущения, когда Евецкий поучал своего шефа, а тот молча его слушал. Правда, и Друзь тогда едва сдержался, чтобы не высказать Самойлу Евсеевичу, что он о нем думает... И в палате Игорь ни секунды не стоял спокойно. Забыл, что возле Черемашко сидит уже не его отец, а профессор Шостенко — тот, кому не дано права ошибаться. Ведь поэтому и консилиум назначен.
До консилиума Игоря надо держать подальше от отца.
— Неужели ты окончательно притерпелся к самому худшему в моем отце?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Та-ак...
Глубокомысленно вымолвив это, он встал. Сразу же полукруг расступился, освобождая проход к двери. Федор Ипполитович подозвал дежурного врача.
— Вы пойдете сейчас со мной в женское отделение, покажете раненую артистку. Тем временем этого товарища...— Федор Ипполитович кивнул на Черемашко и обратился к толстяку: — ...пусть осмотрит Ляховский. И все, у кого будет время и желание. И вам, Самойло Евсеевич, советую повторить осмотр, так как мне нужны не только ваши педагогические размышления. Покажите больного также терапевту и патофизиологу. К десяти соберите в ординаторской всех, кто побывал и побывает возле этой койки.
Старик шагнул было к выходу, но еще раз оглянулся на Сергея Антоновича.
— Не ваш ли воспитанник размечтался о блаженных странах, синих небосводах, тишине и тому подобном?
И, не подождав ответа, пошел к двери.
Но из свиты вышел юноша с хитроватыми глазами.
— Произошло недоразумение, профессор,— сказал он отнюдь не смущенно.—Мне показалось, что вы собираетесь состязаться с бурей. К сожалению, вы думали о стране, где не проходит тишина.
И вышел из палаты по тому самому проходу, которым должно было воспользоваться высшее начальство.
А у Василя Максимовича сами собой закрылись глаза,
Друзь понимал, что творится с Игорем. Понимал, что до больного места не следует дотрагиваться и что на первый раз Игорю вполне достаточно нерадостных впечатлений от всего здесь происходящего.
Когда вслед за Федором Ипполитовичем они вышли из палаты, Друзь предложил своему другу:
— Может, хватит на сегодня? Да и дома о тебе беспокоятся...
Игорь остановился.
— Нет, ты скажи: как все это понимать? — Очень трагично это у него прозвучало.— Зачем ему массовый консилиум? Ведь даже мне все ясно!.. Как бы чего не вышло? Чтобы снять с себя ответственность?
Друзь взял его под руку.
— Ну, это ты загнул. Что касается ответственности, увидишь — Федор Ипполитович возьмет ее на себя всю.
— Сергей! — совсем взволнованно зашептал Игорь.— Неужели ты окончательно притерпелся?
— Ну, уж и притерпелся...
И Друзь замялся.
Игорь до того отвык от здешнего, так сразу оно на него навалилось,— не сообразил он, что произошло в кабинете его отца. Ни сестра, ни жена ничем ему сейчас не помогут, еще сами растревожатся. А если Игорь целый день будет ходить за отцом по пятам, то каждая мелочь станет жалить его злее крапивы. Непременно выкинет какое-нибудь коленце, доведет Федора Ипполитовича до бешенства...
А не поздоровится от этого прежде всего Василю Максимовичу...
Поговорить бы с Игорем со всей откровенностью... Но ведь беседа эта не на один час! А времени нет.
Сию минуту Друзю надо побывать в женском отделении. Он пошел бы туда и без приказа, добился бы, чтобы Федор Ипполитович осмотрел и Хорунжую, запретил Фармагею (в его палату помещена раненая) экспериментировать над ней. От Гришка можно ожидать любой глупости: умом исследователя природа его не наделила, а поскорее защитить диссертацию ему хочется,
В десять назначен консилиум...
Очевидно, снова придется схлестнуться с Евецким. Еще решительнее, чем в кабинете у профессора. «Левая рука» уверен, что отнюдь не именно так и сказал Евецкий) руководили профессором, когда тот
посылал его к Черемашко, а лишь соблюдение проформы. И созыв консилиума — такая же формальность. Но консилиум узаконит предложение заведующего мужским отделением, и Черемашко будет оставлен на попечение Друзя и его помощников, то есть приговорен к смерти. Ведь отвечать за это будет не профессор и не его «левая рука».
В профессорском кабинете «логика» заведующего мужским отделением дала осечку: Федор Ипполитович еще не такой, каким его хочет видеть Евецкий.
Друзю посчастливилось нащупать в душе учителя струну, которая зазвенела почти так же, как тринадцать лет тому назад! На консилиуме Самойло Евсеевич не посмеет и рта раскрыть: понял, что на преступление Федора Ипполитовича ему теперь не подбить. А Друзь попробует сделать еще один шаг: ясный звон задетой им струны должны услышать все. Пусть все увидят: вытащить профессора Шостенко из болота, куда он попал не без помощи своей «левой руки», можно!
Как хорошо, что Друзь догадался пригласить сюда заводского врача! Толковых слов от него, правда, не дождешься, но здешнему терапевту он кое в чем поможет разобраться. Побывает у Василя Максимовича и Виктор Валентинович, лучший из институтских патофизиологов.
И еще одно.
Сегодня у профессора слишком напряжены нервы. Расстроил его внезапный приезд Игоря. И кто-то шепнул Друзю: между научным руководителем и директором, кажется, снова пробежала черная кошка...
И все-таки, что бы там ни было, за операционный стол сегодня должен стать только Федор Ипполитович!
Где уж тут беседовать с Игорем? И ни о каком хождении в гости не приходится думать.,»
Федор Ипполитович уже вышел из мужского отделения. Отставать нельзя. И играть с другом в молчанку не годится. ,
Держа Игоря под руку, Друзь сказал первое, что пришло ему в голову:
— Помнишь, когда-то мы с тобой философствовали.
Кому страшно, тот либо бежит, либо вслепую бросается туда, где ему чудится враг. И в обоих случаях гибнет. Но в первом он теряет и честь. А во втором только жизнь.
Игорь процедил сквозь зубы:
— С того времени ты мудрее не стал. Уж не напомнишь ли ты мне и то, что лошади едят овес, а прямая — кратчайшее расстояние между двумя точками?
Друзь заставил себя улыбнуться.
— Нужно будет — напомню. В первую очередь о том, что путь напролом — прямой путь. Но и на прямых путях бывают препятствия, которые лучше обойти...
— Гибкая философия! — не то горько, не то ехидно согласился Игорь.— Понимаю, с нею живется легче. С ее помощью можно доказать, что три года тому назад я удрал отсюда с перепугу. А ты никуда не убегал, ни на кого не бросался, перед всеми шаркал ножкой, у кого-то спрашивал: «Чего изволите?» — ты, значит, героический пример для меня? Так?
Друзь не ответил.
Способный парень Игорь. А когда раздражен, ни руля у него, ни ветрил. На пятиминутке спрятался от отца в темной нише. В кабинете отца приплясывал от возмущения, когда Евецкий поучал своего шефа, а тот молча его слушал. Правда, и Друзь тогда едва сдержался, чтобы не высказать Самойлу Евсеевичу, что он о нем думает... И в палате Игорь ни секунды не стоял спокойно. Забыл, что возле Черемашко сидит уже не его отец, а профессор Шостенко — тот, кому не дано права ошибаться. Ведь поэтому и консилиум назначен.
До консилиума Игоря надо держать подальше от отца.
— Неужели ты окончательно притерпелся к самому худшему в моем отце?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45