Но он все так передернул и перепутал — понимай, как тебе выгоднее... Что же он старается внушить отцу? На что Подбивает Сергея? Чтобы тот поднял вверх руки? Или свернул себе шею? Зачем это Евецкому?
Но одно Игорю ясно: «левая рука» заботится прежде всего о том, чтобы никто не посмел обвинить в смерти Черемашко ни его, ни шефа. На репутации обоих не должно быть ни одного подозрительного пятнышка!
Догадывается ли об этом Сергей?
Но Друзь не слушал Евецкого. Он ни на секунду не оторвал глаз от того, за кем вот уже двенадцать с лишним лет идет след в след. Похоже, кроме Федора Ипполитовича, он вообще здесь никого не замечает...
А отец? Отвернулся к окну, будто безразличны ему и «левая рука», и самый послушный ученик. Он хорошо понимает, что Евецкий передергивает, но ни разу не перебил эту лису. Лишь когда тот замолчал, профессор для проформы поинтересовался:
— А что, собственно, у больного?
Самойло Евсеевич на мгновенье замялся:
— К великому сожалению, я ничего к сказанному Сергеем Антоновичем на пятиминутке добавить не могу. Во-первых, анализы не готовы. Во-вторых... я посоветовал Сергею Антоновичу как можно скорее прооперировать больного. Без этого вряд ли удастся узнать, что с ним и можно ли вообще что-нибудь сделать.
До этой минуты Игорь следил за Самойлом Евсеевичем с отнюдь не добродушной, но все же с иронией. Теперь его охватила злость. И не только на Евецкого. Почему отец терпит его возле себя?
Уже давно известно, что больного, который может «подвести» врача, эта так называемая «левая рука» непременно под любым предлогом спихнет кому-нибудь. Свои таланты он демонстрирует только на тех, чье выздоровление не вызывает сомнений. И как можно, подтверждая смертный приговор больному, то вопросительно посматривать на нового стажера, то чуть ли не приседать, заглядывая в лицо опустившего голову шефа? Что произошло между отцом и сыном, как бы не дать тут маху,— вот что не дает покоя «левой руке».
Ну а отец машинально переложил какой-то листок с места на место и, шевельнув бровями в сторону Сергея, равнодушно спросил:
— Что же вы хотите?
Сергей, казалось, и этого не услышал. Он совсем оцепенел.
Игорь стиснул зубы, чтобы не крикнуть Друзю: «Да не молчи же ты!» Крик не помог бы Сергею. Чем может человек, которого четыре года держат на здешних задворках, доказать свою правоту этим двум зубрам от хирургии?.. Пронять их можно только дубиной!
Здесь страшнее, чем показалось Игорю на пятиминутке. Судьбу тяжелобольных, которым отец когда-то от
давал всего себя, он передоверяет теперь карьеристу! Тут не только в рака-отшельника превратишься...
Каким же образом Евецкому удалось захватить такую власть над стариком? Обнаружил все его слабости, потакал им, как только мог, и в конце концов превратил передового ученого в циника?
Неужели этой болезнью заразился и Сергей?
Неподвижный и молчаливый, как статуя, Друзь по- прежнему подпирал плечом дверной косяк. Нет, он не борец. Откуда ему — смирному, неповоротливому — взять силы и мужество для сопротивления таким, как сверх всякой меры титулованный профессор Шостенко и его нынешний Евецкий? Еще немного Сергей поартачится, а затем послушно замарширует по узенькой тропке, указанной ему двумя провинциальными титанами. А приведет эта тропка к такому же цинизму.
Рукавом не очень чистого институтского халата Игорь вытер влажный лоб. Нет, Сергея он им не отдаст! Равнодушным к человеческим жизням Сергей не станет!
Профессор Шостенко исподлобья бросил взгляд на онемевшего ординатора:
— Я с кем говорю?
Сергей с трудом вдохнул воздух. И выдохнул его вместе с двумя словами:
— Я жду.
— Какого черта? — чуть не крикнул профессор.— На- своевольничал, а теперь нюни распускаешь?
Отец забыл, что на людях он обращается к Сергею на «вы». Это означало, что его недовольство переросло в гнев.
Внезапно прикованные к божеству глаза Сергея ожили. На щеках выступили красные пятна. Он весь подался вперед, и голос его зазвенел:
— Когда же вы настоящий, Федор Ипполитович? Сейчас? Или в сорок третьем?
Еще раз Игорь провел рукавом по лбу. Как наивен Сергей! Жалостными словами хочет пронять человека, превратившегося в памятник самому себе.
Но что-то странное произошло с отцом Игоря,
Еще не утих напряженный до звона голос вопиющего в пустыне Сергея, а старик отшатнулся, словно обрушилось на него страшное и незаслуженное оскорбление. Обоими изо всей силы стиснутыми кулаками он оперся о край стола и пригнулся — вот-вот бросится на дерзкого ординатора... как три года тому назад на сына. Игорь шагнул, чтобы преградить ему дорогу. Но появились пятна и на отцовом лице. Не красные, как у Сергея, а темно-лиловые... Потемнели и уши, и шея. Бессильно разжались кулаки. Сморщенные, с вздувшимися венами кисти поползли к краю стола. Напрасно шевелились пальцы, ища, за что бы уцепиться...
Из-за стола он вышел пошатываясь. Виновато... да, именно виновато подошел к Сергею. И не смог скрыть своей вины за грубоватым:
— Чего же ты стоишь?.. Веди к своему смертнику,
Человек не замечает, как течет время, если он идет с ним в ногу.
Жутко становится, тогда время вдруг срывается с места, мчится вперед, да так, что за ним не угнаться. Ведь если ты позволил времени обогнать себя, то уж до конца жизни из вчерашнего дня не выберешься. А настоящий человек, даже споткнувшись, даже упав, сразу вскочит на ноги и свое время догонит, как последний трамвай, проскользнувший мимо.
Что касается Василя Максимовича и его товарищей, то для них время давно уже замедлило свой бег. Порой кажется, что оно еле ноги волочит.
В минувшей пятилетке, например, его смена, если бы время измерялось не часами, а количеством сделанного, могла бы встречать каждый новый год в начале декабря или в конце ноября. А теперь еще не закончился январь, а в цехе, если товарищи не привирают, уже мартом пахнет. Кроме того, в смене Черемашко немало таких парней, которым до пятьдесят седьмого уже недалеко. Словом, если хорошенько посостязаться с временем, то не заметишь, как за одну жизнь две проживешь.
Вот почему нет ничего страшного в том, что мастер находится сейчас на капитальном, так сказать, ремонте,
Если и придется пролежать ему тут неделю, а то и две, он от своих не отстанет. Кто умеет опережать время, тому под силу наверстать упущенное.
Если бы не слабость, громко рассмеялся бы Василь Максимович. Правду, значит, говорят люди, смелость города берет. Во время беседы с дежурным врачом ночью Василь Максимович не думал, что уже утром ему удастся выполнить одно из условий договора: не успел заглянуть в палату рассвет, а ночные страхи — поминай как звали. И думается не о том, что было, а что будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Но одно Игорю ясно: «левая рука» заботится прежде всего о том, чтобы никто не посмел обвинить в смерти Черемашко ни его, ни шефа. На репутации обоих не должно быть ни одного подозрительного пятнышка!
Догадывается ли об этом Сергей?
Но Друзь не слушал Евецкого. Он ни на секунду не оторвал глаз от того, за кем вот уже двенадцать с лишним лет идет след в след. Похоже, кроме Федора Ипполитовича, он вообще здесь никого не замечает...
А отец? Отвернулся к окну, будто безразличны ему и «левая рука», и самый послушный ученик. Он хорошо понимает, что Евецкий передергивает, но ни разу не перебил эту лису. Лишь когда тот замолчал, профессор для проформы поинтересовался:
— А что, собственно, у больного?
Самойло Евсеевич на мгновенье замялся:
— К великому сожалению, я ничего к сказанному Сергеем Антоновичем на пятиминутке добавить не могу. Во-первых, анализы не готовы. Во-вторых... я посоветовал Сергею Антоновичу как можно скорее прооперировать больного. Без этого вряд ли удастся узнать, что с ним и можно ли вообще что-нибудь сделать.
До этой минуты Игорь следил за Самойлом Евсеевичем с отнюдь не добродушной, но все же с иронией. Теперь его охватила злость. И не только на Евецкого. Почему отец терпит его возле себя?
Уже давно известно, что больного, который может «подвести» врача, эта так называемая «левая рука» непременно под любым предлогом спихнет кому-нибудь. Свои таланты он демонстрирует только на тех, чье выздоровление не вызывает сомнений. И как можно, подтверждая смертный приговор больному, то вопросительно посматривать на нового стажера, то чуть ли не приседать, заглядывая в лицо опустившего голову шефа? Что произошло между отцом и сыном, как бы не дать тут маху,— вот что не дает покоя «левой руке».
Ну а отец машинально переложил какой-то листок с места на место и, шевельнув бровями в сторону Сергея, равнодушно спросил:
— Что же вы хотите?
Сергей, казалось, и этого не услышал. Он совсем оцепенел.
Игорь стиснул зубы, чтобы не крикнуть Друзю: «Да не молчи же ты!» Крик не помог бы Сергею. Чем может человек, которого четыре года держат на здешних задворках, доказать свою правоту этим двум зубрам от хирургии?.. Пронять их можно только дубиной!
Здесь страшнее, чем показалось Игорю на пятиминутке. Судьбу тяжелобольных, которым отец когда-то от
давал всего себя, он передоверяет теперь карьеристу! Тут не только в рака-отшельника превратишься...
Каким же образом Евецкому удалось захватить такую власть над стариком? Обнаружил все его слабости, потакал им, как только мог, и в конце концов превратил передового ученого в циника?
Неужели этой болезнью заразился и Сергей?
Неподвижный и молчаливый, как статуя, Друзь по- прежнему подпирал плечом дверной косяк. Нет, он не борец. Откуда ему — смирному, неповоротливому — взять силы и мужество для сопротивления таким, как сверх всякой меры титулованный профессор Шостенко и его нынешний Евецкий? Еще немного Сергей поартачится, а затем послушно замарширует по узенькой тропке, указанной ему двумя провинциальными титанами. А приведет эта тропка к такому же цинизму.
Рукавом не очень чистого институтского халата Игорь вытер влажный лоб. Нет, Сергея он им не отдаст! Равнодушным к человеческим жизням Сергей не станет!
Профессор Шостенко исподлобья бросил взгляд на онемевшего ординатора:
— Я с кем говорю?
Сергей с трудом вдохнул воздух. И выдохнул его вместе с двумя словами:
— Я жду.
— Какого черта? — чуть не крикнул профессор.— На- своевольничал, а теперь нюни распускаешь?
Отец забыл, что на людях он обращается к Сергею на «вы». Это означало, что его недовольство переросло в гнев.
Внезапно прикованные к божеству глаза Сергея ожили. На щеках выступили красные пятна. Он весь подался вперед, и голос его зазвенел:
— Когда же вы настоящий, Федор Ипполитович? Сейчас? Или в сорок третьем?
Еще раз Игорь провел рукавом по лбу. Как наивен Сергей! Жалостными словами хочет пронять человека, превратившегося в памятник самому себе.
Но что-то странное произошло с отцом Игоря,
Еще не утих напряженный до звона голос вопиющего в пустыне Сергея, а старик отшатнулся, словно обрушилось на него страшное и незаслуженное оскорбление. Обоими изо всей силы стиснутыми кулаками он оперся о край стола и пригнулся — вот-вот бросится на дерзкого ординатора... как три года тому назад на сына. Игорь шагнул, чтобы преградить ему дорогу. Но появились пятна и на отцовом лице. Не красные, как у Сергея, а темно-лиловые... Потемнели и уши, и шея. Бессильно разжались кулаки. Сморщенные, с вздувшимися венами кисти поползли к краю стола. Напрасно шевелились пальцы, ища, за что бы уцепиться...
Из-за стола он вышел пошатываясь. Виновато... да, именно виновато подошел к Сергею. И не смог скрыть своей вины за грубоватым:
— Чего же ты стоишь?.. Веди к своему смертнику,
Человек не замечает, как течет время, если он идет с ним в ногу.
Жутко становится, тогда время вдруг срывается с места, мчится вперед, да так, что за ним не угнаться. Ведь если ты позволил времени обогнать себя, то уж до конца жизни из вчерашнего дня не выберешься. А настоящий человек, даже споткнувшись, даже упав, сразу вскочит на ноги и свое время догонит, как последний трамвай, проскользнувший мимо.
Что касается Василя Максимовича и его товарищей, то для них время давно уже замедлило свой бег. Порой кажется, что оно еле ноги волочит.
В минувшей пятилетке, например, его смена, если бы время измерялось не часами, а количеством сделанного, могла бы встречать каждый новый год в начале декабря или в конце ноября. А теперь еще не закончился январь, а в цехе, если товарищи не привирают, уже мартом пахнет. Кроме того, в смене Черемашко немало таких парней, которым до пятьдесят седьмого уже недалеко. Словом, если хорошенько посостязаться с временем, то не заметишь, как за одну жизнь две проживешь.
Вот почему нет ничего страшного в том, что мастер находится сейчас на капитальном, так сказать, ремонте,
Если и придется пролежать ему тут неделю, а то и две, он от своих не отстанет. Кто умеет опережать время, тому под силу наверстать упущенное.
Если бы не слабость, громко рассмеялся бы Василь Максимович. Правду, значит, говорят люди, смелость города берет. Во время беседы с дежурным врачом ночью Василь Максимович не думал, что уже утром ему удастся выполнить одно из условий договора: не успел заглянуть в палату рассвет, а ночные страхи — поминай как звали. И думается не о том, что было, а что будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45