Но рука ее стала как неживая.
До трамвайной остановки не вымолвили ни слова. Лишь когда проходили под фонарями, Татьяна Федоровна поднимала голову, словно сомневалась, тот ли рядом с ней тихоня, которого она знает одиннадцатый год, А на Друзя снова навалилась тяжкая усталость. И не все ли равно, что думает о нем сейчас идущая рядом!
Трамвай одновременно с ними подошел к остановке. Но Татьяна Федоровна не села в него — пошла с Друзем к телефонной будке, терпеливо ждала, пока тот дозванивался до дежурного врача и говорил с ним. Трамвай тем временем ушел обратно.
Когда Друзь вышел из будки, Татьяна Федоровна ни о чем не спросила. Зато он с удовлетворением сообщил:
— А Яковенко, оказывается, умнее, чем вы о нем думаете. Он был у Черемашко, разговаривал с ним и ушел успокоенный. Молодец Василь Максимович!
— Я рада за вас,— холодно откликнулась Татьяна Федоровна и, помолчав, добавила еще холоднее: — Не смею больше вас задерживать.
Руки она не подала. Слишком внимательно глядела туда, откуда должен прийти трамвай.
Поздно вечером трамваи ходят редко. И на остановке никого больше не было. Не оставлять лее ее одну...
Друзь стоял сзади и удивленно спрашивал себя: как это случилось, что он перестал перед нею робеть? Конечно, теперь он никогда не услышит ее голоса в телефонной трубке, а при встрече на улице кивнет ли она в ответ на его поклон?
Не оглянулась Татьяна Федоровна и когда показались вдали трамвайные огни. Лишь когда трамвай подошел, вышли из него и разошлись немногочисленные пассажиры, она полуобернулась к Друзю:
—Одиннадцать лет вы прикидывались теленком. Вот чего я не смогу вам простить.
Поспешно вошла в вагон. По замерзшим окнам скользнула ее тень и исчезла.
Нескладны были мысли Друзя, когда он брел домой.
Василь Максимович очнулся без обычных при выходе из наркоза неприятностей, заводской парторг не услышал от него ни одной жалобы, а Женя (дежурный врач со смехом рассказывал об этом) самым категорическим образом заявила ему, что Черемашко будет жить... Сейчас больной спит. Сон, правда, не очень глубокий, но медсестра возле больного внимательна. Словом, причин для беспокойства никаких. Ждать и быть начеку — вот и все обязанности Друзя на ближайшее время. Он должен копить с^лы: кто знает, сколько их понадобится завтра, послезавтра, в течение этой недели, а то и следующей... Ну, что касается сил и ясной головы, то через несколько минут он будет спать. Закончится этот самый тяжелый и самый сумбурный в его жизни день...
Еще издалека он заметил, что окна в доме погасли. Только из комнаты матери пробивался сквозь занавеску свет.
Когда Друзь на цыпочках вошел в переднюю, из комнаты донеслось:
— Зайди-ка ко мне, Серега,
Мать уже была в постели. Но не сонный был у нее вид. Заложив руки за голову, она удивленно разглядывала что-то на потолке. Сыну приказала:
— Садись.
Друзь опустился на ближайший к двери стул.
Мать оглядела его с ног до головы, ничего, видимо, достойного удивления в нем не нашла и снова уставилась в потолок. Выдержав паузу, заговорила:
— Ив кого ты такой удался?.. У ровесниц моих давно в хатах полно внуков. А ты... Дожил до четвертого десятка, а гостью у тебя впервые вижу.
Друзь наморщил лоб: к чему это? До сих пор ничего похожего он от матери не слышал.
— Надеюсь,, о дне свадьбы ты мне скажешь заблаговременно?— не дождавшись ответа, спросила Марфа Алексеевна.
Друзь недоуменно переспросил:
— Чьей свадьбы?
Марфа Алексеевна вдруг глянула на него так, будто он сделал ей приятный сюрприз.
— Не притворяйся. Я не слепая, вижу, что забыл ты о своем глупом зароке. И радуюсь, что заставила тебя забыть о нем сегодняшняя твоя гостья... Конечно, дочь твоего профессора я вижу впервые. Будет ли она в твоем доме -хорошей хозяйкой, я не знаю. Но ты ведь дашь мне время приглядеться к ней, правда? А что ты для нее не посторонний — за версту видно.
Нет, кровь у Друзя не хлынула в лицо. Он пожал плечами в ответ на эту вот уже воистину бабью догадку. Заподозрить Татьяну Федоровну в матримониальном посягательстве на него так же нелепо, как обнаружить в соловьихе желание выйти замуж за воробья. Ведь взаимоотношения между Друзей и дочерью его учителя давно уже стали такими, что разрыв не был для него неожиданностью. Слишком утомленным и опустошенным был Друзь, чтобы переубеждать мать. Он молча оперся на палку, чтобы встать.
Марфа Алексеевна сурово сказала:
— Сиди! — И, опершись на локоть, привстала.— Выслушай, что я тебе скажу. Да покрепче запомни.
Он знал, что скажет мать дальше. Решение сына никому не навязывать себя в мужья она всегда считала глупостью. Но в последнее время об этом помалкивала.
Появление Татьяны Федоровны было отличным поводом для возобновления разговоров на эту тему.
Друзь вздохнул. Единственное, о чем способен сейчас мечтать,— сон. Впрочем, чем меньше он будет возражать, тем скорее мать убедится, что куда легче иметь дело с телеграфным столбом, и оставит его в покое
— Сколько лет Татьяне Федоровне?
— Двадцать девять.
— А на вид моложе,— начала вслух размышлять Марфа Алексеевна.— Больше чем двадцать пять не дашь. Я уже прикидывала, не очень ли ты стар для нее. Пожалуй, двадцать девять — как раз... Конечно, она не писаная красавица. Но ты всю жизнь будешь глядеть на нее и не наглядишься. Я и то целый вечер не сводила с нее глаз. И не горда: занялась я самоваром, так она помогла, стол накрыла. Значит, хотела мне себя показать... И не дура. Не раз с толку тебя сбивала. А если не убедила, так не потому, что ты умнее. Ты как осел упрямый — вот что. И ничего не хочешь видеть. Другой давно спросил бы себя: «Не в ней ли мое счастье?..» Или ты уже и ее спрашивал?
— Нет, мама.
Если Друзь и покривил душой, то лишь чуть-чуть: от того, что было когда-то, разве что-нибудь осталось?
— Ну и дурень... И что только она в тебе, бирюке, нашла?.. Пока мы ждали тебя, только и слов у нее, что Сергей Антонович да Сергей Антонович. И как живет, и где бывает, и с кем дружит. Все как будто в шутку, а сама в рот мне смотрит: как я отвечу...
— И ты ей все рассказала? — поморщился Друзь.
— А что тебе от людей скрывать?— обиделась мать.— Ты у меня не вор, не мошенник. И знаете вы друг друга... не со вчерашнего дня... В*твоей комнате во все углы заглянула, на столе каждую книжку и все карандаши в руках подержала. Дурак и тот понял бы... Когда ты постучал, она снова в твою комнату ушла. К тебе навстречу вышла прихорошившись. Сама была молода, знаю, что к чему. И потом она и так и сяк к тебе, а ты... целый вечер пыжился, как кот на именинах. Хорошо, что мне посчастливилось тебя расшевелить,—показала я твоей гостье, что ты все-таки не дубина..,
Друзь смущенно опустил голову,
— Ну, зачем ты, мама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
До трамвайной остановки не вымолвили ни слова. Лишь когда проходили под фонарями, Татьяна Федоровна поднимала голову, словно сомневалась, тот ли рядом с ней тихоня, которого она знает одиннадцатый год, А на Друзя снова навалилась тяжкая усталость. И не все ли равно, что думает о нем сейчас идущая рядом!
Трамвай одновременно с ними подошел к остановке. Но Татьяна Федоровна не села в него — пошла с Друзем к телефонной будке, терпеливо ждала, пока тот дозванивался до дежурного врача и говорил с ним. Трамвай тем временем ушел обратно.
Когда Друзь вышел из будки, Татьяна Федоровна ни о чем не спросила. Зато он с удовлетворением сообщил:
— А Яковенко, оказывается, умнее, чем вы о нем думаете. Он был у Черемашко, разговаривал с ним и ушел успокоенный. Молодец Василь Максимович!
— Я рада за вас,— холодно откликнулась Татьяна Федоровна и, помолчав, добавила еще холоднее: — Не смею больше вас задерживать.
Руки она не подала. Слишком внимательно глядела туда, откуда должен прийти трамвай.
Поздно вечером трамваи ходят редко. И на остановке никого больше не было. Не оставлять лее ее одну...
Друзь стоял сзади и удивленно спрашивал себя: как это случилось, что он перестал перед нею робеть? Конечно, теперь он никогда не услышит ее голоса в телефонной трубке, а при встрече на улице кивнет ли она в ответ на его поклон?
Не оглянулась Татьяна Федоровна и когда показались вдали трамвайные огни. Лишь когда трамвай подошел, вышли из него и разошлись немногочисленные пассажиры, она полуобернулась к Друзю:
—Одиннадцать лет вы прикидывались теленком. Вот чего я не смогу вам простить.
Поспешно вошла в вагон. По замерзшим окнам скользнула ее тень и исчезла.
Нескладны были мысли Друзя, когда он брел домой.
Василь Максимович очнулся без обычных при выходе из наркоза неприятностей, заводской парторг не услышал от него ни одной жалобы, а Женя (дежурный врач со смехом рассказывал об этом) самым категорическим образом заявила ему, что Черемашко будет жить... Сейчас больной спит. Сон, правда, не очень глубокий, но медсестра возле больного внимательна. Словом, причин для беспокойства никаких. Ждать и быть начеку — вот и все обязанности Друзя на ближайшее время. Он должен копить с^лы: кто знает, сколько их понадобится завтра, послезавтра, в течение этой недели, а то и следующей... Ну, что касается сил и ясной головы, то через несколько минут он будет спать. Закончится этот самый тяжелый и самый сумбурный в его жизни день...
Еще издалека он заметил, что окна в доме погасли. Только из комнаты матери пробивался сквозь занавеску свет.
Когда Друзь на цыпочках вошел в переднюю, из комнаты донеслось:
— Зайди-ка ко мне, Серега,
Мать уже была в постели. Но не сонный был у нее вид. Заложив руки за голову, она удивленно разглядывала что-то на потолке. Сыну приказала:
— Садись.
Друзь опустился на ближайший к двери стул.
Мать оглядела его с ног до головы, ничего, видимо, достойного удивления в нем не нашла и снова уставилась в потолок. Выдержав паузу, заговорила:
— Ив кого ты такой удался?.. У ровесниц моих давно в хатах полно внуков. А ты... Дожил до четвертого десятка, а гостью у тебя впервые вижу.
Друзь наморщил лоб: к чему это? До сих пор ничего похожего он от матери не слышал.
— Надеюсь,, о дне свадьбы ты мне скажешь заблаговременно?— не дождавшись ответа, спросила Марфа Алексеевна.
Друзь недоуменно переспросил:
— Чьей свадьбы?
Марфа Алексеевна вдруг глянула на него так, будто он сделал ей приятный сюрприз.
— Не притворяйся. Я не слепая, вижу, что забыл ты о своем глупом зароке. И радуюсь, что заставила тебя забыть о нем сегодняшняя твоя гостья... Конечно, дочь твоего профессора я вижу впервые. Будет ли она в твоем доме -хорошей хозяйкой, я не знаю. Но ты ведь дашь мне время приглядеться к ней, правда? А что ты для нее не посторонний — за версту видно.
Нет, кровь у Друзя не хлынула в лицо. Он пожал плечами в ответ на эту вот уже воистину бабью догадку. Заподозрить Татьяну Федоровну в матримониальном посягательстве на него так же нелепо, как обнаружить в соловьихе желание выйти замуж за воробья. Ведь взаимоотношения между Друзей и дочерью его учителя давно уже стали такими, что разрыв не был для него неожиданностью. Слишком утомленным и опустошенным был Друзь, чтобы переубеждать мать. Он молча оперся на палку, чтобы встать.
Марфа Алексеевна сурово сказала:
— Сиди! — И, опершись на локоть, привстала.— Выслушай, что я тебе скажу. Да покрепче запомни.
Он знал, что скажет мать дальше. Решение сына никому не навязывать себя в мужья она всегда считала глупостью. Но в последнее время об этом помалкивала.
Появление Татьяны Федоровны было отличным поводом для возобновления разговоров на эту тему.
Друзь вздохнул. Единственное, о чем способен сейчас мечтать,— сон. Впрочем, чем меньше он будет возражать, тем скорее мать убедится, что куда легче иметь дело с телеграфным столбом, и оставит его в покое
— Сколько лет Татьяне Федоровне?
— Двадцать девять.
— А на вид моложе,— начала вслух размышлять Марфа Алексеевна.— Больше чем двадцать пять не дашь. Я уже прикидывала, не очень ли ты стар для нее. Пожалуй, двадцать девять — как раз... Конечно, она не писаная красавица. Но ты всю жизнь будешь глядеть на нее и не наглядишься. Я и то целый вечер не сводила с нее глаз. И не горда: занялась я самоваром, так она помогла, стол накрыла. Значит, хотела мне себя показать... И не дура. Не раз с толку тебя сбивала. А если не убедила, так не потому, что ты умнее. Ты как осел упрямый — вот что. И ничего не хочешь видеть. Другой давно спросил бы себя: «Не в ней ли мое счастье?..» Или ты уже и ее спрашивал?
— Нет, мама.
Если Друзь и покривил душой, то лишь чуть-чуть: от того, что было когда-то, разве что-нибудь осталось?
— Ну и дурень... И что только она в тебе, бирюке, нашла?.. Пока мы ждали тебя, только и слов у нее, что Сергей Антонович да Сергей Антонович. И как живет, и где бывает, и с кем дружит. Все как будто в шутку, а сама в рот мне смотрит: как я отвечу...
— И ты ей все рассказала? — поморщился Друзь.
— А что тебе от людей скрывать?— обиделась мать.— Ты у меня не вор, не мошенник. И знаете вы друг друга... не со вчерашнего дня... В*твоей комнате во все углы заглянула, на столе каждую книжку и все карандаши в руках подержала. Дурак и тот понял бы... Когда ты постучал, она снова в твою комнату ушла. К тебе навстречу вышла прихорошившись. Сама была молода, знаю, что к чему. И потом она и так и сяк к тебе, а ты... целый вечер пыжился, как кот на именинах. Хорошо, что мне посчастливилось тебя расшевелить,—показала я твоей гостье, что ты все-таки не дубина..,
Друзь смущенно опустил голову,
— Ну, зачем ты, мама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45