— Что тебе тут надо?
— Не больше того, что получают все стажеры,— с той же нарочитой вежливостью ответил Игорь.
Конечно, у Игоря было больше времени для подготовки к встрече с отцом. А на Федора Ипполитовича сын словно с неба свалился.
Чтобы не заметил Игорь его растерянности, профессор поднялся, заложил правую руку за борт халата, левую— за спину.
— Странно! — произнес он голосом генерала, который привычно выговаривает юному, не очень лихо козырнувшему лейтенанту.— Когда я имел сомнительное удовольствие видеть тебя в последний раз, ты с пеной у рта доказывал, что именно по моей вине все в институте топчутся на месте, что от нас столько же пользы, сколько от ос меду. И после этого приезжаешь к нам за знаниями и опытом? Где ж тут логика?
Игорь слегка покраснел.
— С тех пор прошло три года. За это время шаг на месте надоел бы каждому... Но так или иначе, я уеду отсюда...— Он прикусил было язык, но, собравшись с духом, закончил тверже, чем начал:—Я уеду отсюда, только получив все, что уже найдено и будет найдено вами в ближайшее время. Кроме того, полгода срок достаточный для того, чтобы мы оба поняли нелепость наших отношений. Хочу думать, что за последние три года поумнел не только я.
Ага, Игорь начал-таки высказывать то, к чему готовился столько времени. Ну и пусть выговорится. Минуты полторы можно ему дать.
Федор Ипполитович даже не заметил оскорбительно* го намека в последней фразе сына.
Игорь продолжал чуть мягче:
— Говорят, истина лежит между спорящими. Вот и давай без гнева и предвзятости посмотрим, кто из нас к ней ближе... И не будем при этом ворошить старое. Может быть, сначала повнимательнее приглядимся друг к другу? Может быть, от нащих прежних разногласий остался лишь твой... аргумент?
— Кажется, я ясно выразился: мне не к чему присматриваться. И не о чем разговаривать с тобой! — В голосе отца зазвенел металл.— Через полминуты я забуду о тебе.
Игорь еще ниже опустил голову.
Но как потемнели у него глаза! Нет, не смущение и ее раскаяние, а стремление скрыть от отца свою непримиримость согнуло сыну шею.
— Не думаю,— совсем мягко произнес сын и заторопился, чтобы не перебил его отец:—Ты и сам, конечно, понимаешь, что ругань и кулаки никого ни в чем еще не
убедили. Как ты, в свое время действовали полицейские. Один из них оставил след и на твоей спине. Но разве он добился чего-нибудь этим? Ты тоже не добьешься. Но своих ведомых можешь задержать. Не подпустишь их, например, к сердцу, аорте, грудной клетке, А они все равно рано или чуть поздней проникнут туда. Но без тебя... В наши дни и в нашей стране наука, как и жизнь, не стоит на месте.
— Вот и прекрасно. Вот и ищи для себя место, где все мчится черт куда.
— А мне твой, так сказать, аргумент только помог,— продолжал Игорь.— Научил самостоятельности, вывел на путь, который я считаю правильным... И если хочешь от меня полной откровенности, то я приехал сюда не только для стажировки. Уж очень захотелось мне посмотреть, не начал ли ты без посторонней помощи выбираться из своего тупика. Мой сыновний долг...
Федор Ипполитович перестал слушать сына. Пусть плетет, что хочет. Все, что он проповедует,— та самая вода, в которую, не зная броду, суется зачем-то каждое новое поколение... И кровь, как видно, все-таки гуще воды: невольно приглядываешься к сыну, которого так долго не видел.
Застыв в наполеоновской позе, насупившись, чтобы скрыть свое тоскливое любопытство, Федор Ипполитович напряженно искал ответа на вопрос: разве только послушных детей любят требовательные отцы?
Игорь возмужал не только внешне. Теперь он еще больше верит в себя: нисколько не боится, что его разглагольствования могут закончиться тем же, чем закончились когда-то. Неужели ему мало того, что сделало предыдущее поколение? Неужели он в самом деле хочет, чтобы его отец снова стал таким же непоседливым, каким был в молодости, вечно ставил перед собою все новые и новые цели, жил не переводя дыхания? Почему он не хочет понять, что его отец не римский император, ему незачем умирать стоя? Не всем же быть Павловыми и за одну жизнь совершить столько, сколько Федору Ипполитовичу не поднять и за три...
Однако что за странные мысли вдруг полезли в голову? Еще немного, и профессор Шостенко начнет, пожалуй, оправдываться перед самим собой и этим молокососом. Да с какой стати?
— Что ты сказал? — перебил Федор * Ипполитович — не сына, а свои мысли.
Игорь повторил:
— Я сказал, что, во-первых, мне нужно почти все, что институту давно известно. Во-вторых, твой институт должен ответить мне на ряд вопросов. Я, видишь ли, верю, что эта спящая красавица вскоре проснется и за шесть ближайших месяцев кое-что сделает. Тогда и ты станешь богаче.
—- И преподнесу тебе все на серебряном блюде?
— Кое-что преподнесешь.— Легкая улыбка скользнула по лицу Игоря.— Остальное я возьму сам.
Если бы Игорь не улыбнулся, беседа между суровым служителем науки и его зазнавшимся отпрыском закончилась бы, может быть, без нарушения элементарных приличий. А теперь кровь бросилась Федору Ипполитовичу в лицо. И так неожиданно обмякли ноги, что снова пришлось опереться о стол, но уже не кончиками пальцев, а ладонями.
Все же профессор ответил с достоинством:
— А не уберешься ли ты вон отсюда?
У сыновней наглости предела не оказалось. Игорь подошел к столику, на котором стоял графин, налил в стакан воды и поставил его перед отцом. А отступив на шаг, заявил:
— И не подумаю.
У Федора Ипполитовича перехватило дыхание.
А Игорь с той же улыбкой продолжал:
— Институт не частное учреждение, профессор Шостенко не собственник. Чтобы лишить меня права стажироваться, твоей прихоти мало. Надо доказать, что Луганский здравотдел прислал сюда бездарность и пройдоху. А этого никто не докажет. Единственно, чего ты можешь меня лишить,— серебряного блюда. Да я и не буду на нем настаивать.
Кабинет как бы заполнился мухами. Игорь поплыл куда-то вбок. Федор Ипполитович беспомощно оглянулся: далеко ли кресло? Рука потянулась к сердцу...
— Папа!
Словно издалека донесся этот крик. Но Игорь стоял уже рядом, бледный, испуганный. Одной рукой обнял отца, в другой дрожит стакан, вода вот-вот выплеснется из него...
У Федора Ипполитовича хватило сил сбросить с себя сыновнюю руку и пусть не сильно, зато драматично стукнуть по столу.
— Я кому сказал — вон отсюда!
Сын осторожно поставил стакан. Снова опустил голову и медленно, как бы преодолевая невидимое сопротивление, направился к двери. Остановившись перед ней, резко повернулся. Но голоса не повысил:
— Я приехал не в гости. Уеду вечером тридцатого июля. Никому, даже родному отцу, не уступлю ни дня.
Отец многозначительно взглянул на свою правую руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Не больше того, что получают все стажеры,— с той же нарочитой вежливостью ответил Игорь.
Конечно, у Игоря было больше времени для подготовки к встрече с отцом. А на Федора Ипполитовича сын словно с неба свалился.
Чтобы не заметил Игорь его растерянности, профессор поднялся, заложил правую руку за борт халата, левую— за спину.
— Странно! — произнес он голосом генерала, который привычно выговаривает юному, не очень лихо козырнувшему лейтенанту.— Когда я имел сомнительное удовольствие видеть тебя в последний раз, ты с пеной у рта доказывал, что именно по моей вине все в институте топчутся на месте, что от нас столько же пользы, сколько от ос меду. И после этого приезжаешь к нам за знаниями и опытом? Где ж тут логика?
Игорь слегка покраснел.
— С тех пор прошло три года. За это время шаг на месте надоел бы каждому... Но так или иначе, я уеду отсюда...— Он прикусил было язык, но, собравшись с духом, закончил тверже, чем начал:—Я уеду отсюда, только получив все, что уже найдено и будет найдено вами в ближайшее время. Кроме того, полгода срок достаточный для того, чтобы мы оба поняли нелепость наших отношений. Хочу думать, что за последние три года поумнел не только я.
Ага, Игорь начал-таки высказывать то, к чему готовился столько времени. Ну и пусть выговорится. Минуты полторы можно ему дать.
Федор Ипполитович даже не заметил оскорбительно* го намека в последней фразе сына.
Игорь продолжал чуть мягче:
— Говорят, истина лежит между спорящими. Вот и давай без гнева и предвзятости посмотрим, кто из нас к ней ближе... И не будем при этом ворошить старое. Может быть, сначала повнимательнее приглядимся друг к другу? Может быть, от нащих прежних разногласий остался лишь твой... аргумент?
— Кажется, я ясно выразился: мне не к чему присматриваться. И не о чем разговаривать с тобой! — В голосе отца зазвенел металл.— Через полминуты я забуду о тебе.
Игорь еще ниже опустил голову.
Но как потемнели у него глаза! Нет, не смущение и ее раскаяние, а стремление скрыть от отца свою непримиримость согнуло сыну шею.
— Не думаю,— совсем мягко произнес сын и заторопился, чтобы не перебил его отец:—Ты и сам, конечно, понимаешь, что ругань и кулаки никого ни в чем еще не
убедили. Как ты, в свое время действовали полицейские. Один из них оставил след и на твоей спине. Но разве он добился чего-нибудь этим? Ты тоже не добьешься. Но своих ведомых можешь задержать. Не подпустишь их, например, к сердцу, аорте, грудной клетке, А они все равно рано или чуть поздней проникнут туда. Но без тебя... В наши дни и в нашей стране наука, как и жизнь, не стоит на месте.
— Вот и прекрасно. Вот и ищи для себя место, где все мчится черт куда.
— А мне твой, так сказать, аргумент только помог,— продолжал Игорь.— Научил самостоятельности, вывел на путь, который я считаю правильным... И если хочешь от меня полной откровенности, то я приехал сюда не только для стажировки. Уж очень захотелось мне посмотреть, не начал ли ты без посторонней помощи выбираться из своего тупика. Мой сыновний долг...
Федор Ипполитович перестал слушать сына. Пусть плетет, что хочет. Все, что он проповедует,— та самая вода, в которую, не зная броду, суется зачем-то каждое новое поколение... И кровь, как видно, все-таки гуще воды: невольно приглядываешься к сыну, которого так долго не видел.
Застыв в наполеоновской позе, насупившись, чтобы скрыть свое тоскливое любопытство, Федор Ипполитович напряженно искал ответа на вопрос: разве только послушных детей любят требовательные отцы?
Игорь возмужал не только внешне. Теперь он еще больше верит в себя: нисколько не боится, что его разглагольствования могут закончиться тем же, чем закончились когда-то. Неужели ему мало того, что сделало предыдущее поколение? Неужели он в самом деле хочет, чтобы его отец снова стал таким же непоседливым, каким был в молодости, вечно ставил перед собою все новые и новые цели, жил не переводя дыхания? Почему он не хочет понять, что его отец не римский император, ему незачем умирать стоя? Не всем же быть Павловыми и за одну жизнь совершить столько, сколько Федору Ипполитовичу не поднять и за три...
Однако что за странные мысли вдруг полезли в голову? Еще немного, и профессор Шостенко начнет, пожалуй, оправдываться перед самим собой и этим молокососом. Да с какой стати?
— Что ты сказал? — перебил Федор * Ипполитович — не сына, а свои мысли.
Игорь повторил:
— Я сказал, что, во-первых, мне нужно почти все, что институту давно известно. Во-вторых, твой институт должен ответить мне на ряд вопросов. Я, видишь ли, верю, что эта спящая красавица вскоре проснется и за шесть ближайших месяцев кое-что сделает. Тогда и ты станешь богаче.
—- И преподнесу тебе все на серебряном блюде?
— Кое-что преподнесешь.— Легкая улыбка скользнула по лицу Игоря.— Остальное я возьму сам.
Если бы Игорь не улыбнулся, беседа между суровым служителем науки и его зазнавшимся отпрыском закончилась бы, может быть, без нарушения элементарных приличий. А теперь кровь бросилась Федору Ипполитовичу в лицо. И так неожиданно обмякли ноги, что снова пришлось опереться о стол, но уже не кончиками пальцев, а ладонями.
Все же профессор ответил с достоинством:
— А не уберешься ли ты вон отсюда?
У сыновней наглости предела не оказалось. Игорь подошел к столику, на котором стоял графин, налил в стакан воды и поставил его перед отцом. А отступив на шаг, заявил:
— И не подумаю.
У Федора Ипполитовича перехватило дыхание.
А Игорь с той же улыбкой продолжал:
— Институт не частное учреждение, профессор Шостенко не собственник. Чтобы лишить меня права стажироваться, твоей прихоти мало. Надо доказать, что Луганский здравотдел прислал сюда бездарность и пройдоху. А этого никто не докажет. Единственно, чего ты можешь меня лишить,— серебряного блюда. Да я и не буду на нем настаивать.
Кабинет как бы заполнился мухами. Игорь поплыл куда-то вбок. Федор Ипполитович беспомощно оглянулся: далеко ли кресло? Рука потянулась к сердцу...
— Папа!
Словно издалека донесся этот крик. Но Игорь стоял уже рядом, бледный, испуганный. Одной рукой обнял отца, в другой дрожит стакан, вода вот-вот выплеснется из него...
У Федора Ипполитовича хватило сил сбросить с себя сыновнюю руку и пусть не сильно, зато драматично стукнуть по столу.
— Я кому сказал — вон отсюда!
Сын осторожно поставил стакан. Снова опустил голову и медленно, как бы преодолевая невидимое сопротивление, направился к двери. Остановившись перед ней, резко повернулся. Но голоса не повысил:
— Я приехал не в гости. Уеду вечером тридцатого июля. Никому, даже родному отцу, не уступлю ни дня.
Отец многозначительно взглянул на свою правую руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45