Это походило на вызов: Танцюра уставился на Друзя с нескрываемой иронией. Но тот, ничего не заметив, представил своего помощника гостю:
— Познакомься — богатейший источник идей: каждый день новая. Некоторые достойны внимания.— И вошел в четвертую палату.
Гость озабоченно протянул Танцюре руку:
— Шостенко...
— Я очень рад,— проникновенно отозвался Танцюра и зачем-то тряхнул головой.
А протянутую руку пожал так, словно то была рука единомышленника.
Сын научного руководителя института поклонился и Жене...
Хоть и одолевало девушку любопытство, она лишь мельком взглянула на гордеца, посмевшего покинуть отчий дом.
Человек как человек. Ничего печоринского во внешности. Ничего воинственного в поведении. На отца по
чти не похож: глаза не властные, походка не стремительная, жесты вовсе не энергичные. На Сергея Антоновича и Танцюру поглядывает так, словно и ему непонятно, что может быть общего у сверх всякой меры скромного человека и наглеца...
В палате Сергей Антонович попросил Женю:
— Спуститесь, пожалуйста, вниз и, как только появится кто-нибудь из физиологов или биохимиков, сейчас же приведите за анализами к Василю Максимовичу.
Когда Женя привела лаборанток, врачи еще были в четвертой палате.
Друзь, как бы забыв о Черемашко, ходил от койки к койке, о чем-то шептался с больными. Глаза у него покраснели, но не оттого, что он почти не спал.
Танцюра прижался ухом к животу Черемашко. И выражение лица у него было такое, словно он слышал даже то, чего никто другой услышать не в состоянии.
Шостенко-младший присматривался к нему с интересом. Чем только привлек его внимание этот самовлюбленный помощник Друзя? Удивительно вели себя руки профессорского сына, небрежно, казалось, заложенные за спину: правая крепко сжимала запястье левой, а пальцы то сжимались, то стремительно выпрямлялись.
Взглянув на Василя Максимовича, Женя облегченно вздохнула. По сравнению с тем, что было ночью, чувствовал он себя намного лучше. Хоть и небритый, он уже не был похож на старика. Глаза ожили.
Женю он встретил весело:
— Доброго утра, дочка. Тебе от меня особое спасибо.
Но когда Танцюра закончил свой подчеркнуто добросовестный осмотр, лаборантки сделали Черемашко все, что велел им Сергей Антонович, а врачи вышли из палаты, Василь Максимович попросил Женю:
— Дочка, отдохни и ты от меня.
У него не хватило сил дождаться, пока девушка выйдет. Василь Максимович бессильно закрыл глаза, его рука соскользнула с койки...
Женя догнала Сергея Антоновича в коридоре, схватила за локоть.
— Черемашко лучше не стало!
Друзь осторожно освободил свою руку.
— Я знаю... И вряд ли он у нас сегодня отдохнёт. Поэтому и вы не стойте у него над душой. Передайте это и тем, кто вас сменит.
Друзь не приказывал, а просил. И Женя отважилась:
— Сергей Антонович... Ночью ваш Вадик... Вадим Григорьевич, сказал, что после операции...— Два часа она обдумывала свою просьбу, а теперь все старательно подобранные, убедительные слова куда-то исчезли.— Это правда, что следующей ночью возле Василя Максимовича должен кто-то быть?
Глаза Друзя стали такими, какими были вчера, когда он вошел в мужское отделение. Но, видно, столько мольбы было в Женином взгляде... Он тихо постучал палкой о пол.
— Зайдемте в ординаторскую. Через полминуты вам станет ясно, какая именно,— он подчеркнул эти слова,— медсестра будет нужна Василю Максимовичу следующей ночью.
Хотя за окнами не совсем рассвело, электричества в ординаторской не включили.
Женя остановилась на пороге. Врачи расселись по разным углам.
Сергей Антонович тяжело опустился на стул и закрыл глаза. Профессорский сын забарабанил пальцами по столу. А Танцюра, откинувшись на спинку кресла, положил ногу на ногу и поглядывал на врачей и медсестру так, будто именно ему суждено председательствовать на этом совещании.
Наконец Друзь спросил, не открывая глаз:
— Что скажете?
Пальцы - молодого Шостенко застучали громче.
Танцюра спросил у него:
— Не соблаговолите ли вы, Игорь Федорович, ответить мне на такой вопрос: почему вас заинтересовал небольшой отек на голеностопном суставе у нашего новичка? Нам известно, что в пропускнике у него подвернулась нога. А вы вели себя так, словно не парез кишечника должен нас беспокоить, а вымышленный вами тромбофлебит. Мне это трудно понять.
Бесцеремонность Танцюры возмутила Женю. Сергей Антонович тоже покраснел за своего помощника.
А молодой Шостенко смутился. И ответ его больше походил на самокритику:
— Прошлым летом я тоже не понимал. А теперь, как пуганая ворона, боюсь кустов. Осматривая больного, стараюсь не пропустить ни одной мелочи. Не распознанный вовремя тромбофлебит иногда приводит к тому, что мы имеем в данном случае. Вот я и доискиваюсь: не закупорена ли у Черемашко какая-нибудь вена или капилляры? Буду счастлив, если мои поиски окажутся напрасными.
Пока самозваный председатель обдумывал услышанное, Шостенко-младший спросил у Друзя:
— У Черемашко взята кровь на протромбин?
Тот нервно потер себе виски и открыл глаза.
— Ну конечно... Ты в самом деле думаешь...
— Ничего не «в самом деле»! — совсем уже бесцеремонно перебил Танцюра своего патрона.— Этак и к воробьиному чириканью можно пришить пуговицу.— Он всем корпусом повернулся к Шостенко-младшему: — Уж не показалось ли вам, дорогой коллега, небо с овчинку?
Сергей Антонович повторил:
— Значит, ты думаешь, что...
Гость сочувственно глянул на Друзя: не предполагаю, мол, а уверен. А Танцюре снова ответил так, словно тот был вправе его допрашивать:
— Повторяю: я первый обрадуюсь, если ошибусь.— Чем дальше, тем угрюмее он становился.— Подавляющее большинство хирургов за всю жизнь ни разу не встречались с таким парезом кишечника, как у Черемашко. А я... кажется, у меня это вторая встреча. В первый раз я встретился с ним прошлым летом. В нашу больницу «скорая помощь» привезла человека в таком же состоянии. О клинических исследованиях не могло быть и речи, пришлось сразу же положить больного на стол. Во время операции обнаружилось, что одна из артерий, питающих кишечник, перекрыта тромбом... или эмболом. А началось все, как потом выяснилось, терпимого и поэтому не сразу распознанного тромбофлебит
та... Сделал я этому больному все, что было в моих силах. Четыре дня не выходил из больницы. А на четвертую ночь...— Руки у Шостенко-младшего дрогнули, и он спрятал их за спину.— Было ли у тебя такое, Сергей, или у твоего помощника? Хоть раз вы почувствовали себя беспомощными людьми, которые занялись не своим делом, почти убийцами? А впрочем, где уж вам... У нас молодых исследователей заботливо оберегают и от неприятных переживаний, и от самостоятельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45