.. И еще два слова. К этой важнейшей для нас обоих проблеме я непременно вернусь. В ближайшем будущем... Спокойной "ночи!
Танцюра церемонно поклонился и неторопливо зашагал к выходу из отделения.
Женя даже не посмотрела ему вслед. Тем более что из палаты выходили дежурный врач и поздний посетитель.
— Когда же мы увидим Василя Максимовича в цехе? — спросил парторг.
Дежурный врач неопределенно повел рукой.
— Об этом мы скажем через неделю-полторы. Все это время больной будет находиться в состоянии, я бы сказал, неустойчивого равновесия...
— Как вы сказали? — испугался парторг.
— Сегодня никто вам точнее не скажет.
Женя снова забыла б дисциплине — не смогла сдержать свое возмущение. Заранее ставить под сомнение то, к чему всем сердцем стремится твой коллега, расписываться за него в бессилии — да как он смеет!
Женя почти крикнула:
— Неправда! Василь Максимович будет жить!
Домой Друзь добрался к девяти часам-.
Бредя от конечной остановки трамвая по скудно освещенным улицам, по уже безлюдным переулкам к своему дому, он никак не мог избавиться от двух мыслей.
В ординаторской, бегло перелистав взятую в библиотеке литературу, Вадик заявил, что все авторы сходятся на одном: прогноз на будущее при этом заболевании весьма неутешительный. И Танцюра после звонков в другие клиники города пришел к такому же выводу:
операция, даже артистически произведенная, ничего не решает. Как правило, смерть наступает всегда непредвиденно, внезапно, между третьими и седьмыми сутками после оперативного вмешательства.
Как же избежать этого?
Вторая мысль была не столь тревожная, зато не менее назойливая: правильно ли понял Игорь его отказ? И как отнесется к этому Татьяна Федоровна?
Подойдя к своим воротам, Друзь удивленно остановился: изо всех окон на улицу лился свет. В это время мать всегда укладывалась спать, свет горел только в ее окне... Гости? Но откуда? И как они не вовремя: сил-то у Друзя почти не осталось...
— Кто у нас? — спросил он, когда Марфа Алексеевна открыла.
Мать еще больше удивила его. На ней был старинный, но до сего времени еще новый платок — отцовский подарок перед свадьбой. Мать доставала его из сундука и набрасывала на плечи в дни семейных праздников...
Скупая на улыбки Марфа Алексеевна засмеялась и молча помогла ему раздеться.
В большой комнате на столе шумел самовар, стояли два недопитых стакана.
И не успел Друзь переступить порог, как из смежной комнаты, которая служила ему кабинетом и спальней, вдруг вышла Татьяна Федоровна, издалека протягивая хозяину руку.
Точно такая, какой рисовало ее вчера вечером его взбудораженное воображение. Хоть ничего исключительного в ее облике нет, Друзь не смог отвести от нее взгляда. Тяжелый узел волос как бы оттягивает голову назад, а от этого она кажется неприступно гордой. Глаза, правда, мягко улыбаются, но виден в них и упрек (чем же Друзь провинился перед ней?), и удовольствие от его смущения,— вернее, растерянности. И еще много такого, чего он никогда не понимал и никогда не поймет, но без чего Татьяна Федоровна не была бы сама собой.
И как это случилось, что она здесь, у него дома? Какая блажь привела ее на дальнюю, заселенную железнодорожниками окраину, в переулок, до которого полчаса надо идти от трамвая?
Откровенно наслаждаясь произведенным впечатлением, Татьяна Федоровна сказала:
— Я предупреждала, что вы мне крайне нужны. Вот и пришла... Добрый вечер, Сергей Антонович... Долго ли мне стоять с протянутой рукой?
Друзь не сразу прикоснулся к этой руке. Не верилось, что это не сон. Не верилось и ее дружескому пожатию. Он до того растерялся, что забыл разжать свою руку. А когда Татьяна Федоровна с трудом освободилась, сел за стол, не ответив ни словом.
— Вы чрезвычайно любезный хозяин! — переглянувшись почему-то с Марфой Алексеевной, заметила гостья. Она обошла стол и села против Друзя.— Передайте все же мой стакан. Вы ведь на мое место сели.
На такой подвиг Друзь кое-как отважился, но лишь после того, как заметил, что и мать посмеивается.
Впрочем, Марфа Алексеевна попыталась выручить сына:
~ — Ты, верно, голоден?
— А? — не сразу понял ее Друзь.— Н-нет..,
Тогда мать проворчала:
— Снова целый день, конечно, не ел.
И отправилась в кухню.
Мало-помалу Друзь справился со своей растерянностью. Но не успокоился, а разозлился на себя.
Черт знает, что такое... Вчера, когда телефонная трубка говорила голосом Татьяны Федоровны, он так и не сообразил, как ему быть. А сегодня того хуже: язык присох к зубам... Ну, пришла — и пришла. В конце концов, кто она ему? Никто. Здравствуйте ц прощайте.
Друзь заставил себя поднять голову.
Насмешливая — или дразнящая? — улыбка с ее лица не исчезла. Ну и пусть. И все-таки, бог знает сколько с ней не встречаясь, нежданно-негаданно увидеть ее у себя — ей-богу, это здорово!
Но совсем не легко было выжать из себя:
•— Чем я заслужил честь...
— А я еще вчера сказала.
Небывало напряженный был день сегодня. Но вчерашнее Друзь отлично помнит!
•— А-а, шлифовать на мне свое остроумие.
<— Да. И подоспело кое-что поважнее.
— Як вашим услугам.
Кажется, с ролью гостеприимного хозяина Друзь в
конце концов начал справляться. Вот только на языке вертятся самые скучные почему-то слова...
Тем временем Марфа Алексеевна положила перед сыном нож и вилку, поставила тарелку, и от вкусного запаха Друзь почувствовал такой голод... Он героически отодвинул тарелку; как может мать думать о еде, когда у них такая невероятная гостья1 Все-таки тарелка снова очутилась перед ним — ее возвратила рука Татьяны Федоровны.
Друзь послушно склонился над едой.
Когда он утолил первый голод, гостья спросила без улыбки:
— Что произошло между моим отцом и вами?
— Ничего.
Друзь ответил искренне. А у Татьяны Федоровны сердито зашевелились брови.
Очень красивые глаза у Жени Жовнир. Красивые и бездонные. Но заглянешь и неизвестно почему думаешь: они всегда одинаковы. А как часто меняется выражение этих глаз! Лишь одно мгновенье промелькнуло, а они совсем уже иные, и столько в них непонятного...
Гостья сказала:
— Сергей Антонович, сегодня мне не до шуток. Я хочу знать, как вам удалось подчинить моего отца.
Журналистка обязана находить совершенно точные выражения. И она знает: Друзь никогда и никого не подчинял и подчинять не будет. Действительно, утром Федор Ипполитович немного покапризничал — с кем этого не бывает? Но чтобы Друзьям командовал? Если Татьяна Федоровна и ее брат так думают, общего языка с Друзем им не найти.
— Вы это серьезно?
Резким движением руки Татьяна Федоровна заложила за ухо прядь непокорных волос, щекотавших ей щеку, В искренность Друзя она не верила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Танцюра церемонно поклонился и неторопливо зашагал к выходу из отделения.
Женя даже не посмотрела ему вслед. Тем более что из палаты выходили дежурный врач и поздний посетитель.
— Когда же мы увидим Василя Максимовича в цехе? — спросил парторг.
Дежурный врач неопределенно повел рукой.
— Об этом мы скажем через неделю-полторы. Все это время больной будет находиться в состоянии, я бы сказал, неустойчивого равновесия...
— Как вы сказали? — испугался парторг.
— Сегодня никто вам точнее не скажет.
Женя снова забыла б дисциплине — не смогла сдержать свое возмущение. Заранее ставить под сомнение то, к чему всем сердцем стремится твой коллега, расписываться за него в бессилии — да как он смеет!
Женя почти крикнула:
— Неправда! Василь Максимович будет жить!
Домой Друзь добрался к девяти часам-.
Бредя от конечной остановки трамвая по скудно освещенным улицам, по уже безлюдным переулкам к своему дому, он никак не мог избавиться от двух мыслей.
В ординаторской, бегло перелистав взятую в библиотеке литературу, Вадик заявил, что все авторы сходятся на одном: прогноз на будущее при этом заболевании весьма неутешительный. И Танцюра после звонков в другие клиники города пришел к такому же выводу:
операция, даже артистически произведенная, ничего не решает. Как правило, смерть наступает всегда непредвиденно, внезапно, между третьими и седьмыми сутками после оперативного вмешательства.
Как же избежать этого?
Вторая мысль была не столь тревожная, зато не менее назойливая: правильно ли понял Игорь его отказ? И как отнесется к этому Татьяна Федоровна?
Подойдя к своим воротам, Друзь удивленно остановился: изо всех окон на улицу лился свет. В это время мать всегда укладывалась спать, свет горел только в ее окне... Гости? Но откуда? И как они не вовремя: сил-то у Друзя почти не осталось...
— Кто у нас? — спросил он, когда Марфа Алексеевна открыла.
Мать еще больше удивила его. На ней был старинный, но до сего времени еще новый платок — отцовский подарок перед свадьбой. Мать доставала его из сундука и набрасывала на плечи в дни семейных праздников...
Скупая на улыбки Марфа Алексеевна засмеялась и молча помогла ему раздеться.
В большой комнате на столе шумел самовар, стояли два недопитых стакана.
И не успел Друзь переступить порог, как из смежной комнаты, которая служила ему кабинетом и спальней, вдруг вышла Татьяна Федоровна, издалека протягивая хозяину руку.
Точно такая, какой рисовало ее вчера вечером его взбудораженное воображение. Хоть ничего исключительного в ее облике нет, Друзь не смог отвести от нее взгляда. Тяжелый узел волос как бы оттягивает голову назад, а от этого она кажется неприступно гордой. Глаза, правда, мягко улыбаются, но виден в них и упрек (чем же Друзь провинился перед ней?), и удовольствие от его смущения,— вернее, растерянности. И еще много такого, чего он никогда не понимал и никогда не поймет, но без чего Татьяна Федоровна не была бы сама собой.
И как это случилось, что она здесь, у него дома? Какая блажь привела ее на дальнюю, заселенную железнодорожниками окраину, в переулок, до которого полчаса надо идти от трамвая?
Откровенно наслаждаясь произведенным впечатлением, Татьяна Федоровна сказала:
— Я предупреждала, что вы мне крайне нужны. Вот и пришла... Добрый вечер, Сергей Антонович... Долго ли мне стоять с протянутой рукой?
Друзь не сразу прикоснулся к этой руке. Не верилось, что это не сон. Не верилось и ее дружескому пожатию. Он до того растерялся, что забыл разжать свою руку. А когда Татьяна Федоровна с трудом освободилась, сел за стол, не ответив ни словом.
— Вы чрезвычайно любезный хозяин! — переглянувшись почему-то с Марфой Алексеевной, заметила гостья. Она обошла стол и села против Друзя.— Передайте все же мой стакан. Вы ведь на мое место сели.
На такой подвиг Друзь кое-как отважился, но лишь после того, как заметил, что и мать посмеивается.
Впрочем, Марфа Алексеевна попыталась выручить сына:
~ — Ты, верно, голоден?
— А? — не сразу понял ее Друзь.— Н-нет..,
Тогда мать проворчала:
— Снова целый день, конечно, не ел.
И отправилась в кухню.
Мало-помалу Друзь справился со своей растерянностью. Но не успокоился, а разозлился на себя.
Черт знает, что такое... Вчера, когда телефонная трубка говорила голосом Татьяны Федоровны, он так и не сообразил, как ему быть. А сегодня того хуже: язык присох к зубам... Ну, пришла — и пришла. В конце концов, кто она ему? Никто. Здравствуйте ц прощайте.
Друзь заставил себя поднять голову.
Насмешливая — или дразнящая? — улыбка с ее лица не исчезла. Ну и пусть. И все-таки, бог знает сколько с ней не встречаясь, нежданно-негаданно увидеть ее у себя — ей-богу, это здорово!
Но совсем не легко было выжать из себя:
•— Чем я заслужил честь...
— А я еще вчера сказала.
Небывало напряженный был день сегодня. Но вчерашнее Друзь отлично помнит!
•— А-а, шлифовать на мне свое остроумие.
<— Да. И подоспело кое-что поважнее.
— Як вашим услугам.
Кажется, с ролью гостеприимного хозяина Друзь в
конце концов начал справляться. Вот только на языке вертятся самые скучные почему-то слова...
Тем временем Марфа Алексеевна положила перед сыном нож и вилку, поставила тарелку, и от вкусного запаха Друзь почувствовал такой голод... Он героически отодвинул тарелку; как может мать думать о еде, когда у них такая невероятная гостья1 Все-таки тарелка снова очутилась перед ним — ее возвратила рука Татьяны Федоровны.
Друзь послушно склонился над едой.
Когда он утолил первый голод, гостья спросила без улыбки:
— Что произошло между моим отцом и вами?
— Ничего.
Друзь ответил искренне. А у Татьяны Федоровны сердито зашевелились брови.
Очень красивые глаза у Жени Жовнир. Красивые и бездонные. Но заглянешь и неизвестно почему думаешь: они всегда одинаковы. А как часто меняется выражение этих глаз! Лишь одно мгновенье промелькнуло, а они совсем уже иные, и столько в них непонятного...
Гостья сказала:
— Сергей Антонович, сегодня мне не до шуток. Я хочу знать, как вам удалось подчинить моего отца.
Журналистка обязана находить совершенно точные выражения. И она знает: Друзь никогда и никого не подчинял и подчинять не будет. Действительно, утром Федор Ипполитович немного покапризничал — с кем этого не бывает? Но чтобы Друзьям командовал? Если Татьяна Федоровна и ее брат так думают, общего языка с Друзем им не найти.
— Вы это серьезно?
Резким движением руки Татьяна Федоровна заложила за ухо прядь непокорных волос, щекотавших ей щеку, В искренность Друзя она не верила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45