А потом оказалось, что это было заблуждением... все рухнуло... Спыхала внимательно посмотрел на Олю. Генрик подал колдуны.
— О чем ты говоришь? — спросил Спыхала, когда официант отошел.— О политике или о своем замужестве?
— Я говорю о Польше,— покраснела Оля.— Мое замужество выглядело совершенно иначе. Оно было не склеено, а сковано.
— Ты столько раз говорила, что это была ошибка с твоей стороны.
Оля не ответила.
Снова появилась Эльжбета.
— Есть великолепная индейка с шампиньонами,— сказала она.
— Пани Шиллер в кухне? — спросила Оля.— У меня к ней дело. Ключ от квартиры хочу попросить. Анджей взял мой.
— Да, мама в кухне. Пройди туда.
Оля отправилась на кухню. Спыхала остался наедине с Эльжуней. Она села к столу.
— Помните вы тот день в Одессе?
— Какой день? — тревожно спросила Эльжбета.— Столько их было.
— Не так уж много,— усмехнулся Спыхала.— Мне пришлось сразу вернуться в Галицию.
— Это верно.
— Я подумал о дне, когда мы были у Володи Тарло. Помните?
— Помню. Прекрасно помню. Каждую мелочь. Некоторые периоды жизни сливаются в сплошное серое пятно, а в воспоминаниях о других уцелела каждая подробность — чья-то улыбка, чье-то слово, блеск...
— На шее у Ариадны было ожерелье,— сказал Казимеж, пристально глядя в пространство, словно это ожерелье сверкнуло перед ним в углу.
— Что случилось с этим Антеком? Я хотела спросить у вас, пользуясь отсутствием Оли,— быстро спросила Эльжбета.
— Его убили немцы. Всех их перестреляли в усадьбе. Ночью...
— Почему?
— В связи с их действиями нельзя задавать только одного вопроса: почему?
— А как Оля?
— Держится. Ведь у нее еще есть дети.
— Этот Анджей тоже какой-то опасный... Спыхала улыбнулся.
— Нынче все молодые опасны.
— А больше всех Губерт,-— убежденно сказала Эльжбета. В эту минуту в ресторан вошел высокий, элегантный немецкий
летчик. Слегка поклонился Эльжбете и занял маленький столик в углу.
Эльжбета многозначительно посмотрела на Спыхалу.
— Это Виттельсбах, кузен мужа Розы,— шепнула она.
— Один черт,— тоже шепотом ответил Спыхала. Эльжбета задумалась.
— Кто застрелил Марысю Татарскую? — вдруг спросила она.
Спыхала развел руками.
— Откуда мне знать? — сказал он с явной издевкой.— Вероятно, немцы.
— Что вы выдумываете! — возмутилась Эльжбета. Спыхала приложил палец к губам.
Эльжбета ушла.
Вернулась Оля и заняла свое место. С удивлением взглянула на немецкого офицера.
— Мы останемся? — спросила она Казимежа.
— Сразу нельзя уходить. Это привлечет внимание.
— Сомнительное удовольствие,— довольно громко сказала Оля. Офицер мельком взглянул на нее.
— Надо остаться,— твердо сказал Спыхала. Оля довольно долго молчала. Ели.
— Я давно уже хотела тебе сказать. Это неправда, что я была скована. Я была очень счастлива с Франтишеком.
Спыхала немного выпрямился. Отложил вилку и некоторое время смотрел на Олю.
— Это значит одно,— сказал он,— что ты несчастлива со мной.
Оля как-то странно засмеялась.
— А кто тебе сказал, что я счастлива? — И решительно добавила, вытирая рот салфеткой: — Ну подумай серьезно: можно ли говорить тут о таких вещах, как счастье?
— Почему же нет?
— Счастье — привилегия молодости. Мы слишком стары для «счастья». Для меня, скажу откровенно, мои дети важнее, чем ты и все твое счастье.
- Не надо говорить мне об этом. Я сам давно все знаю.
— Вот именно. Разве можно позволить себе быть сентиментальным после того. что случилось с Антеком?
— Это совсем другое. — Спыхала слабо пытался защищаться.
— А то, что случилось с Анджеем?..
— А что?
— Он убил. Понимаешь? Мое дитя, мой нежный Анджей... Убил. Как он мог это сделать?
— Нет никакой уверенности, что это он.— Казимеж оборонялся все более неуверенно.
— Не говори так.— Оля угрожающе нахмурила брови.
— Что с тобой, Оля? — Спыхала испугался.
— Прекрасно знаешь, что со мной. И именно потому смешно, что ты говоришь о счастье. Просто смешно.
Помолчав, она добавила:
— Я даже сказала бы — подло.
Спыхала поднял на нее очень холодный взгляд.
— Тебе не кажется, что ты употребляешь слишком громкие слова?
Олю взорвало.
— А ты слишком жестокие! — сказала она.— Разве можно говорить сейчас о какой-то жизни?.. Нормальной жизни? Ведь это не жизнь — то, через что мы сейчас бредем. Взгляни, что делается вокруг...
— Я знаю об этом лучше тебя...
— II поэтому мы едим индейку с шампиньонами?
— Подумай, Оля,— спокойно сказал Казимеж и прикрыл ее руку своей.— Что же нам делать? Больше, чем делаем, мы не сумеем. Поверь мне, все сейчас обрело иные масштабы. Ты говоришь, что это не жизнь. А может, мы еще будем вспоминать об этом, как о настоящей жизни? Ибо настоящая жизнь — это ежеминутное соприкосновение со смертью.
Оля опустила глаза. Ей хотелось плакать.
— Одно ты мне должен обещать,— сказала она, помолчав,— что мы никогда больше не придем сюда.
Спыхала отнял руку.
— Если тебе угодно, могу это обещать,— сказал он.— II добавил: — Нельзя давать таких обещаний. Нельзя строить искусственные планы. А может, понадобится еще когда-нибудь сюда прийти.
Оля вздохнула.
— Отказаться от искусственных планов трудно. Иногда они нужны.
А потом, не глядя на Казимежа, добавила:
— Иногда необходимо создать искусственную дамбу, чтобы повернуть течение реки. Правда, такая река не несет чистой воды.
Спыхала молчал, смотрел в тарелку.
Оле с минуту казалось, что он напевает себе под нос какую-то знакомую песенку.
— А так хочется иногда напиться чистой родниковой воды,— закончила свою мысль Оля.
IV
Эвелина Ройская Паулине Шиллер:
Пустые Лонки, 15/IV 1943 г.
Моя дорогая Паулинка!
Вот уже, наверно, лет тридцать я не черкнула ни слова тебе, моей самой лучшей подруге. Мы виделись с тобой — то часто, то редко, но я не испытывала потребности писать тебе, как, бывало, писала из Молинцов. Времена такие были, что не испытывалось потребности писать.
И сейчас, пожалуй, не та минута, чтобы считать перо, этого ненадежного посредника, достойным выразителем наших чувств. Опасаюсь даже, что для тебя, всегда такой рассудительной, будет неожиданностью, что я в это опасное и сложное время сажусь за письмо. Я совсем одна в заброшенной усадьбе, и, хотя думаю, что недолго задержусь здесь, этот пустырь мне опротивел и не дает покоя сознание невыполненного долга. И уж не к кому мне обратиться со своими раздумьями, некому рассказать о себе. Михася, моя всегдашняя наперсница, покинула меня несколько лет назад, а из детей у меня никого уже не осталось. Дочь Михаси вдруг стала мне далека и безразлична, хотя я сознаю и свою вину в том, что мы ей выбрали мужа, которого она не любила. Вот и осталась у меня только ты одна, но, наверно, за эти долгие годы равнодушна стала к моим делам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170