— Профессору Пампанини, врачу, у которого вчера был Эдгар.
— Ну и что он сказал?
— Чахотка.
— Что? — с испугом переспросил Мышинский.
— Горловая чахотка, и довольно запущенная. Я сразу угадала по голосу,— безжалостно сказала Ариадна, как будто с удовлетворением констатируя этот факт.
— Это страшно.
— Жизнь вообще страшна,— равнодушно заметила Ариадна.
— О боже, опять ты со своими обобщениями! — раздраженно воскликнул Януш.— До чего же ты...
— Ну?
— Жестокая.
Но тут вернулся Эдгар, рассказал о своем смешном разговоре на ломаном итальянском с красоткой-буфетчицей, и всем троим вновь стало весело.
После ужина решили идти с Яникульского холма пешком. Взявшись под руки, они шли довольно быстро, увертываясь от мчащихся автомобилей. И по-прежнему беспрерывно смеялись и вели себя как дети.
На одном из поворотов дороги они остановились, глядя на город, утопающий в золотом свете под сапфирным прозрачным небом. Бессмысленный смех оборвался, и неожиданно стало грустно. С минуту они стояли молча.
— Стихи захотелось читать,— сказал вдруг Януш,— только в голову ничего не приходит.
И тут Ариадна встряхнула головой, «как раньше», локоны упали ей на лоб, и тихо, но напевно она произнесла.
Для моей умиленной души Все твои слова хороши. Ты стихов для меня не пиши, Для моей умиленной души...
Януш вздрогнул. «Нет, нельзя так воспринимать все это,— подумал он.— Спокойно, спокойно, не принимать это к сердцу». Спустившись на Пьяцца дель Пополо, они еще выпили кофе в небольшом кафе на углу. Отсюда Януш должен был отвезти Ариадну на такси в другой конец города. В кафе — а точнее на стене подле двери, потому что сидели они снаружи, прямо на площади,— они заметили афишу завтрашнего симфонического концерта в театре «Арджентина». Играть должен был Артур Рубинштейн, а дирижировал — Павел Клецкий. Ариадна помнила Рубинштейна по Парижу и поэтому даже всплеснула руками.
— Мы должны попасть на этот концерт,— категорически заявила она.
— Дорогая,— заметил Януш,— о нем ведь уже давно объявлено, и все билеты наверняка раскуплены.
— Это ничего не значит, мы должны на него попасть.
— В конце концов, это не так трудно,— заметил Эдгар,— я просто позвоню утром Рубинштейну или Клецкому. Должны же они меня, черт возьми, знать.
И вот таким образом они очутились на другой день перед самым началом концерта у театра «Арджентина». Было довольно поздно, поэтому они поспешили в ложу. В проходе Эдгар успел шепнуть Янушу:
— Нам надо поговорить в антракте. У меня важные новости.
Программа концерта состояла исключительно из русской музыки. Сначала шли «Вариации» Аренского на тему Чайковского, потом Второй концерт Рахманинова. Во втором отделении — «Поэма экстаза» Скрябина.
— Программа как будто специально для нас,— сказал Януш. Ариадна с опаской взглянула на Шиллера.
— Вы ведь, кажется, не любите «Поэму экстаза»?
— Давно ее не слышал,— улыбнулся Эдгар.— Может быть, изменю свое мнение.
— А «Вариации» Аренского? — спросил Януш.
— Это моя любимая мелодия,— сказала Ариадна и принялась напевать:
Был у Христа-младенца сад,
И много роз взрастил он в нем...
Но тут вышел К л едкий, зал встретил его вежливым всплеском аплодисментов, и концерт начался. Оркестр был превосходный. Эдгар слушал внимательно, склонив голову набок.
Ариадна взяла Януша за руку. Когда оркестр умолк, оказалось, что она что-то говорит, но Януш не мог ее расслышать из-за аплодисментов. Он склонился к ней. Ариадна читала на память последнюю строфу романса Чайковского на слова К. Р.а
«Вы позабыли, что шипы Остались мне»,— сказал Христос. И из шипов они сплели Венец терновый для него, И капли крови вместо роз Чело украсили его...
— Вы забыли, что для меня остались тернии...— повторила она по-французски.— Для Христа остались тернии... Понимаешь? А мы срываем розы...
— Хорошенькие розы! — сказал Януш, но Ариадна не слушала его.
Януш прикрыл глаза, и на миг, на краткий миг перед ним возникло лицо Зоей. Такое, каким он видел его тогда, после смерти. Это было страшно. Он еле сдержался, чтобы не вскрикнуть, и быстро открыл глаза. Зал грохотал аплодисментами. Появился Рубинштейн.
Уродливый, на редкость уродливый, но какой-то фантастически обаятельный. Какой-то невероятно близкий и в то же время как будто Зевс на облаке. Удивительно своеобразный.
Эдгар нагнулся к Янушу.
— А ведь он похож на Шопена.
— Чем?
— Не знаю, какая-то аура исходит.
Раздались сильные и решительные аккорды. Быстрые пальцы Рубинштейна извлекали из рояля только ему одному присущий звук, округлый, сильный, подобный перестуку медных шариков. Необычайное чувство меры обоих артистов помогло им исполнить первую часть концерта Рахманинова на самой грани банальной цыганщины. Такт и музыкальность спасли старого комедианта.
Потом началась вторая часть, мудро развивающаяся из разложенных аккордов Баха, Бетховена и Шопена. И эта божественная, сладкая, даже слишком сладкая мелодия с задумчивым повтором в конце. Рубинштейн играл как бог, Ариадна открыто плакала.
— Какая артистичность! — произнес Януш, когда все кончилось.
Ариадна осталась в ложе, а мужчины вышли покурить. Они понимали, что в комнате им надо поговорить о важных вещах, и притом быстро, так как антракт короткий, и все же некоторое время не могли вымолвить ни слова.
— Подумать только: из такой пустяковины сделал такой шедевр! — вздохнул Эдгар, думая, видимо, о себе.
— Ну, что ты мне хотел сказать? — спросил Януш. Эдгар достал из жилета оранжевый листок.
— Телеграмма от Гани.
— Покажи,— заинтересовался Януш.
— «Перевела тысячу телеграфом Banco Italia Рим привет Ганя»,— прочитал Эдгар.
— И подписалась — Ганя,— улыбнулся Януш.
— Сладостное имя Ганя, как говорит Налковская. Ну и что теперь?
— Тысяча долларов — это очень большая сумма. Щедрость у Гани и польская и американская сразу. Это хорошо.
— Но даже и самая большая сумма когда-то кончается. Тысячи долларов Ариадне хватит ненадолго. А что потом? Как ты все-таки с нею думаешь поступить? Возьмешь в Варшаву?
— С ума сошел! Что ей там делать?
— А как она, собственно, здесь очутилась?
— Она вот уже десять лет у этих базилианок...
— Почему не в Париже?
— Видимо, там настоятельница не очень-то верила, что сможет ее удержать.
— А ей это было так важно?
— Ты знаешь, мне кажется, что им действительно важно спасение душ всех этих...
— А почему она не постриглась?
— Не знаю.
— Столько лет послушницей...
— Всем послушная послушница,— усмехнулся Януш.
— Ты циник.
— Знаю. Просто глупый каламбур. Но я действительно в отчаянии. Ведь она же из-за меня покинула этот монастырь...
— А что ты ей сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170