— «Генеральный штаб» разваливается,— услышала панна Текла у себя за спиной насмешливый голос Геленки.
Вернулся Анджей.
— Панна Теча,— сказал он, как всегда, резко,— живо кофе, я очень спешу.
Панна Текла в последнее время сдала. Как и прежде, движения ее полны были достоинства, но почему-то все теперь валилось у нее из рук. Вот и сейчас, вздрогнув от окрика Анджея, она выронила ложечку, которая, ударившись о блюдце, оставила на нем полукруглую щербинку.
— Беда с этими мальчишками.
Анджея никак нельзя было назвать мальчишкой. Это был высокий, красивый, мускулистый и загорелый мужчина. Широкоплечий. Элегантная, длинная холщовая куртка сидела на нем, как на манекене.
— Скажите маме, что я буду в кофейне,— бросил он, выбегая в прихожую.
Анджей хлопнул дверью, сбежал по лестнице — всего несколько ступенек — и исчез в подворотне. Глядя в пролет подворотни, панна Текла всякий раз видела там автомобиль, увозящий в неизвестность Марысю и Алека. От Алека была одна-единственная весточка, доставленная кем-то, чье имя даже в мыслях запрещалось произносить. В библиотеке панны Теклы хранилась старая книжка с рецептами разных печений, заполненная выцветшими аписями ее подольских прабабок. Был там и «рецепт праздничной бабы от кого-то». Панна Текла привыкла к такого рода анонимности.
Вошла Оля в светлом платье. Она была очень спокойна, хотя спокойствие это и выглядело напускным. Улыбнулась панне Текле.
Бесядовская ненавидела эту улыбку. Ей казалось, что она с головой выдает в пани Голомбек выскочку. С грустью вынуждена она была признать, что пани Голомбек с годами словно хорошеет. В облике ее появлялось все больше благородства, словно жизнь в доме, который видывал не одно поколение светских дам, действовала на нее, превращала ее в пожилую женщину, манерами и гордой походкой напоминавшую княгиню Анну Билинскую. Панну Теклу непомерно это огорчало. В довершение всего с некоторых пор Оля по утрам вздумала пить травы. Чай был прескверный, да и не достать его. Оля требовала ромашку. Но старая экономка почитала это за верх претенциозности, и то, на что она ни малейшего внимания не обратила бы у старой княгини или Марыси, доводило ее до тихой злобы.
— Панна Теча,— спросила Оля,— готова моя ромашка?
— Заварила,— отрезала панна Текла. И пробурчала себе под нос: — Панна Теча, панна Теча! Никто никогда не называл меня панной Течей... Только Алек.
Она поставила чашку с ромашкой на стол.
— Вы в голубом, пани Оля! — заметила она, рассматривая платье пани Голомбек.
— Какое же это голубое? Едва различимый горошек на сером фоне.
Со дня смерти Януша панна Текла старалась всегда одеваться или в черное, или в очень темное. Это, кстати, и не доставляло ей особых хлопот. Шкафы наверху были набиты всяким хламом, платья старой княгини панна Текла продавала немецким театрам, но это было самой большой ее тайной. Только Губерт знал об этом. Посредничала в этих делах Марътся Татарская, покуда ее не укокошили в кофейной на Маршал ковской. Говорят, будто это Губерт ее застрелил.
То, что Оля носила светлые платья, причесывалась у парикмахера, ходила в пеньюарах с кружевами, не давало панне Текле покоя.
— В той же самой постели, что и Марыся,— нашептывала она пани Шушкевич, которая, просидев год в лагере интернированных у Боденского озера вместе со Стасем Дыгатом, снова возвратилась на Брацкую.— И что в нем такого, в этом холостяке? Тощий, как щепка...
— Sans doute il possede des qualites secretes, — со снисходительной улыбкой замужней дамы говаривала в ответ пани Шуш-кевич.
Олю кольнуло замечание панны Теклы по поводу ее платья.
— Я ведь уже не раз говорила вам,— сказала она,— что не ношу траур из-за детей. Мне хотелось бы, чтобы они помнили меня безмятежной. Истинный траур носят в сердце, панна Теча,— добавила она.
— Ох, уж если в сердце траур, то светлого платья и надеть-то не захочешь.
Оля поморщилась.
— Панна Текла,— проговорила она твердо,— Одного ребенка я потеряла, но у меня еще двое. Я должна жить для них. Понимаете? Я должна притворяться перед ними, что не грущу, не боюсь...
— Но для чего же?
— А может, им станет страшно.
— Ох, вашим-то детям наверняка страшно не станет. Вы не знаете своих детей.
— Ни одна мать не знает своих детей. Да и вообще с молодыми так трудно. Они ни за что не хотят признаться в своих чувствах. Порой кажется, что у них вообще никаких чувств нет...
— Ах, есть, есть, милая,—сказала панна Текла и, то ли смирившись, то ли обессилев, вдруг опустилась на стул напротив Оли.— Столько с ними забот,— совсем иным тоном, доверчиво прибавила она,— с Янушем, с Алеком... И что толку?
— Януш был поразительно несчастным, — вздохнула Оля, прощая в этот миг панне Текле все ее колкие намеки.
— Ах, да все они такие...— со вздохом ответила панна Текла. Неясно было, что она хотела сказать.
Геленка уже давно сидела за столом. Тут и она подала голос.
— Вот уж не думаю,— буркнула она.— Януш был очень счастлив.
Пани Оля, не заметившая, когда вошла дочь, вздрогнула от ее резкого, звучного, низкого голоса.
— Почему? — удивленно спросила она.
— Он был так занят созерцанием собственного пупа, что не видел ничего вокруг,— ответила Геленка.— Ведь это же настоящее счастье — ничего не понимать в мире, который тебя окружает.
— А ты, Геленка, много понимаешь? — спросила мать.
— Уж во всяком случае побольше Януша! — Тон Геленки по-прежнему оставался резким.— Знаю хотя бы, куда этот самый мир надо толкать. Чтобы потом на головы нам не падали бомбы...
— Ну и слава богу, Геленка,— язвительно заметила панна Текла,— теперь-то хоть мы, по крайней мере, знаем, кто выиграет войну. Панна Гелена Голомбек...
Фамилию девушки панна Текла выговорила с подчеркнутой иронией.
— Теперь-то, кажется, нет никакого сомненья в том, кто выиграет войну! — пожала плечами Геленка.
— Да, но мы в каком положении окажемся? — растерянно спросила Оля.
— Нетрудно догадаться,— проворчала Геленка.— С петлей на шее.
— Ну, так нельзя говорить,— запротестовала мать.
— Но вам же всем так кажется.
— «Вам», «вам»...— повторила Оля.— Что значит «вам»? А ты что делаешь? Ты-то где?
Геленка не ответила.
Панна Текла воспользовалась этим, чтобы вставить словцо:
— Анджей сказал, что будет в кофейне.
— Ах, да,— сорвалась с места Оля,— я должна была встретиться там с тетей Ройской.
— Пани Ройская в Варшаве? — удивилась панна Текла.
— Да,— немного смутившись, проговорила Оля,— она должна была сегодня приехать. Но из Жабьей Воли. Она уже три дня в Жабьей Воле, под Жирардовом. На грузовике туда приехала... с коровами, с провизией.
— Она уехала из Пустых Лонк? — спросила Геленка, удивленно подняв глаза на мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170