Володе было небезразлично его происхождение — ведь фамилию-то он носил польскую.
«Ариадна считала себя полькой»,— сказал себе Януш.
И это имя: «Ариадна», произнесенное вполголоса, в столь своеобразной обстановке, помогло Янушу осознать всю странность его положения. Более того, всю странность его жизни — жизни человека, совершенно не приспособленного к действительности, которая уже столько лет его окружала. Жизнь эта показалась ему незаслуженной, недостойной поляка, прозябанием на задворках событий. Януш писал сегодня письмо Билинскому и оставил его на столе неоконченным. И теперь, когда он сидел здесь, в убогой крестьянской хате, между лесом и партизанским лагерем, письмо это, изобилующее, о боже, ссылками на всю историю Польши, представилось ему таким искусственным, никчемным и, собственно говоря, совершенно не отражающим его положения. Именно это было хуже всего, его неприспособленность. Раздумья о вечных проблемах — перед лицом партизана с бакенбардами, конструирование для себя искусственного мира, который брала приступом польская действительность, переоценка собственной личности, придание ей какого-то значения, которого она не только не имела, но и не могла иметь. Какое значение имела его личная жизнь для этой деревни, для партизан, для этих скопищ людей, которые так же гибли в повседневной сутолоке? Он приписывал своей встрече с Ариадной какое-то глобальное значение, но едва произнес это странное имя в пустой крестьянской хате, тут же понял, что эта встреча, как и вся его жизнь, ровным счетом ничего не значила.
«Так продолжаться не может»,— сказал он себе еще.
И подумал, что письмо Билинскому — всего лишь попытка придать значимость своей пустой жизни. Напряжение всех сил ума и души, чтобы оставить после себя след, какого не оставили люди, из поколения в поколение рождавшиеся, работавшие и умиравшие в Люцине, в этой хате. Только пласты моллюсков, образующих меловые отложения, остались на этом месте. Ему страшно было думать о себе как о существе эфемерном, преходящем > но он чувствовал, что такова его судьба.
«Восставать против судьбы? Невозможно,— снова произнес он почти вполголоса.— Впрочем, такой бунт...»
В эту минуту в сенях послышались шаги хозяйки, и она с довольно таинственным видом вошла в комнату.
Сабина внесла небольшой чайник с кофе. Налила Янушу стакан. Кофе был жидкий, но Януш так давно не пил его, что обрадовался и такому.
— Я думаю,— сказала Сабина, присаживаясь напротив гостя,— что вы страсть какой ученый.
— Ученый? — спросил Януш.
— Ну, так говорят тут, в деревне. Одним словом, начитанный, как вы бы сказали.
Януш недоверчиво покосился на деревенскую бабу. Все заметнее проглядывал в ней человек, который лишь скрывается в деревне. Он слегка насторожился.
— В чем начитанный?
— Впрочем, «начитанность» не имеет тут ни малейшего значения,— произнесла Сабина, как бы сбрасывая с себя последние остатки деревенской маскировки,— дело не в этом. Мне хотелось бы знать, как человек вашего уровня и вашей культуры оценивает наше положение.
Януш улыбнулся.
— Мне кажется, вы явно ошиблись адресом. Вы видели, как я живу,— ведь ко мне не доносится даже эхо войны, а что уж говорить о каких-то важных политических проблемах. Я политикой не интересуюсь.
Сабина пожала плечами.
— Ну, это только отговорки,— заметила она, наливая и себе кофе.— Должны же у вас быть какие-то соображения.
Януш протянул к ней руку.
— Мне не хотелось бы даже говорить с вами об этих соображениях. Они крайне пессимистичны.
— Пессимистичны?
Януш решил, что Сабина не поняла этого слова, и хотел ей объяснить, что оно значит. Но Сабина жестом остановила его.
— Я окончила семь классов,— проговорила она.
— Вот видите, надо было сразу сказать. Подозреваю, что вы окончили все десять. Впрочем, это меня не интересует. А ваш супруг?
— Мой муж действительно крестьянин, тут уж без обмана.
— Вот как,— протянул Януш.
— Так почему же пессимистичны? — не унималась Сабина.— Ведь теперь уже ясно, на чьей стороне победа.
— Вот именно. Но я знаю русских. Сабина вспыхнула.
— Как вы можете знать русских? Вы жили там, наверно, в начале революции, были помещиком, с народом не сталкивались. Вы о них представления не имеете...
— А вы?
— Ну и я тоже ничего не знаю.
— Так как же можно составлять уравнение со столькими
неизвестными? С целым неведомым народом, который через несколько месяцев станет народом-победителем и будет диктовать свою волю всей Европе?
Сабина отпила глоток кофе, подлив в него самогона.
— Вы не прочь выпить, как я вижу.
— Это немного облегчает положение,— улыбнулась женщина.— Надеюсь, вы догадываетесь, что положение мое весьма нелегкое. Как вы соприкоснулись с революцией?
Януш ответил не сразу.
— Пока вас не было в комнате, я как раз думал о тех временах. Вспомнились мне мои тогдашние симпатии и взгляды. Вероятно, они не были разумны, коль скоро довели меня до отшельнической жизни. И до того, что я, собственно, не могу дать ясного ответа на ваш вопрос.
— На какой именно? Ведь я их задала вам много, а вы постарались ни на один не ответить.
Януш искренне рассмеялся.
— Это не умышленно. Попросту я самому себе не в состоянии ответить на подобные вопросы и избегаю раздумий о таких вещах.
— Каких вещах?
— Рассмотрим наши экзаменационные вопросы в порядке очередности.
— Вы все запомнили?
— Мне казалось, что вы задавали их по определенной системе.
— То есть?
— Будучи деревенской бабой, вы задали самый главный вопрос: «А кто же вы будете?»
— Я повторяю его и в новом воплощении.
— Вот именно. А если бы я задал вам такой же вопрос?
— Разумеется, в данную минуту я не могла бы вам ответить. Но самой себе ответила бы без колебания. Я-то знаю, кто я такая.
— Какой же вы счастливый человек! Право, я мог бы вам позавидовать, если бы не...
— Что?
— Если бы не сомневался отчасти в искренности ваших уверений. Не так легко польскому интеллигенту определить смысл своего существования.
— Я не причисляю себя к интеллигентам...
— Вы не чувствуете себя полькой?
— Пожалуй, нет. Я еще до войны прониклась отвращением к подобного рода определениям.
— Хорошо. Чего же ради вы хотите знать, кто я такой?
— Потому что хочу хоть немного быть готовой к временам, которые надвигаются.
— Вы выйдете из убежища? Сабина задумалась.
— Я нахожусь, то есть наверняка буду в несколько ложном положении.
— Женщина найдет выход из любого положения. Сабине явно требовалось время, чтобы обдумать ответ.
— Почему вы не доливаете самогона в кофе? Януш ответил прямо:
— Если уж на то пошло, я предпочел бы просто самогон.
— Значит, у меня остался второй вопрос,— сказала она, испытующе глядя на Януша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
«Ариадна считала себя полькой»,— сказал себе Януш.
И это имя: «Ариадна», произнесенное вполголоса, в столь своеобразной обстановке, помогло Янушу осознать всю странность его положения. Более того, всю странность его жизни — жизни человека, совершенно не приспособленного к действительности, которая уже столько лет его окружала. Жизнь эта показалась ему незаслуженной, недостойной поляка, прозябанием на задворках событий. Януш писал сегодня письмо Билинскому и оставил его на столе неоконченным. И теперь, когда он сидел здесь, в убогой крестьянской хате, между лесом и партизанским лагерем, письмо это, изобилующее, о боже, ссылками на всю историю Польши, представилось ему таким искусственным, никчемным и, собственно говоря, совершенно не отражающим его положения. Именно это было хуже всего, его неприспособленность. Раздумья о вечных проблемах — перед лицом партизана с бакенбардами, конструирование для себя искусственного мира, который брала приступом польская действительность, переоценка собственной личности, придание ей какого-то значения, которого она не только не имела, но и не могла иметь. Какое значение имела его личная жизнь для этой деревни, для партизан, для этих скопищ людей, которые так же гибли в повседневной сутолоке? Он приписывал своей встрече с Ариадной какое-то глобальное значение, но едва произнес это странное имя в пустой крестьянской хате, тут же понял, что эта встреча, как и вся его жизнь, ровным счетом ничего не значила.
«Так продолжаться не может»,— сказал он себе еще.
И подумал, что письмо Билинскому — всего лишь попытка придать значимость своей пустой жизни. Напряжение всех сил ума и души, чтобы оставить после себя след, какого не оставили люди, из поколения в поколение рождавшиеся, работавшие и умиравшие в Люцине, в этой хате. Только пласты моллюсков, образующих меловые отложения, остались на этом месте. Ему страшно было думать о себе как о существе эфемерном, преходящем > но он чувствовал, что такова его судьба.
«Восставать против судьбы? Невозможно,— снова произнес он почти вполголоса.— Впрочем, такой бунт...»
В эту минуту в сенях послышались шаги хозяйки, и она с довольно таинственным видом вошла в комнату.
Сабина внесла небольшой чайник с кофе. Налила Янушу стакан. Кофе был жидкий, но Януш так давно не пил его, что обрадовался и такому.
— Я думаю,— сказала Сабина, присаживаясь напротив гостя,— что вы страсть какой ученый.
— Ученый? — спросил Януш.
— Ну, так говорят тут, в деревне. Одним словом, начитанный, как вы бы сказали.
Януш недоверчиво покосился на деревенскую бабу. Все заметнее проглядывал в ней человек, который лишь скрывается в деревне. Он слегка насторожился.
— В чем начитанный?
— Впрочем, «начитанность» не имеет тут ни малейшего значения,— произнесла Сабина, как бы сбрасывая с себя последние остатки деревенской маскировки,— дело не в этом. Мне хотелось бы знать, как человек вашего уровня и вашей культуры оценивает наше положение.
Януш улыбнулся.
— Мне кажется, вы явно ошиблись адресом. Вы видели, как я живу,— ведь ко мне не доносится даже эхо войны, а что уж говорить о каких-то важных политических проблемах. Я политикой не интересуюсь.
Сабина пожала плечами.
— Ну, это только отговорки,— заметила она, наливая и себе кофе.— Должны же у вас быть какие-то соображения.
Януш протянул к ней руку.
— Мне не хотелось бы даже говорить с вами об этих соображениях. Они крайне пессимистичны.
— Пессимистичны?
Януш решил, что Сабина не поняла этого слова, и хотел ей объяснить, что оно значит. Но Сабина жестом остановила его.
— Я окончила семь классов,— проговорила она.
— Вот видите, надо было сразу сказать. Подозреваю, что вы окончили все десять. Впрочем, это меня не интересует. А ваш супруг?
— Мой муж действительно крестьянин, тут уж без обмана.
— Вот как,— протянул Януш.
— Так почему же пессимистичны? — не унималась Сабина.— Ведь теперь уже ясно, на чьей стороне победа.
— Вот именно. Но я знаю русских. Сабина вспыхнула.
— Как вы можете знать русских? Вы жили там, наверно, в начале революции, были помещиком, с народом не сталкивались. Вы о них представления не имеете...
— А вы?
— Ну и я тоже ничего не знаю.
— Так как же можно составлять уравнение со столькими
неизвестными? С целым неведомым народом, который через несколько месяцев станет народом-победителем и будет диктовать свою волю всей Европе?
Сабина отпила глоток кофе, подлив в него самогона.
— Вы не прочь выпить, как я вижу.
— Это немного облегчает положение,— улыбнулась женщина.— Надеюсь, вы догадываетесь, что положение мое весьма нелегкое. Как вы соприкоснулись с революцией?
Януш ответил не сразу.
— Пока вас не было в комнате, я как раз думал о тех временах. Вспомнились мне мои тогдашние симпатии и взгляды. Вероятно, они не были разумны, коль скоро довели меня до отшельнической жизни. И до того, что я, собственно, не могу дать ясного ответа на ваш вопрос.
— На какой именно? Ведь я их задала вам много, а вы постарались ни на один не ответить.
Януш искренне рассмеялся.
— Это не умышленно. Попросту я самому себе не в состоянии ответить на подобные вопросы и избегаю раздумий о таких вещах.
— Каких вещах?
— Рассмотрим наши экзаменационные вопросы в порядке очередности.
— Вы все запомнили?
— Мне казалось, что вы задавали их по определенной системе.
— То есть?
— Будучи деревенской бабой, вы задали самый главный вопрос: «А кто же вы будете?»
— Я повторяю его и в новом воплощении.
— Вот именно. А если бы я задал вам такой же вопрос?
— Разумеется, в данную минуту я не могла бы вам ответить. Но самой себе ответила бы без колебания. Я-то знаю, кто я такая.
— Какой же вы счастливый человек! Право, я мог бы вам позавидовать, если бы не...
— Что?
— Если бы не сомневался отчасти в искренности ваших уверений. Не так легко польскому интеллигенту определить смысл своего существования.
— Я не причисляю себя к интеллигентам...
— Вы не чувствуете себя полькой?
— Пожалуй, нет. Я еще до войны прониклась отвращением к подобного рода определениям.
— Хорошо. Чего же ради вы хотите знать, кто я такой?
— Потому что хочу хоть немного быть готовой к временам, которые надвигаются.
— Вы выйдете из убежища? Сабина задумалась.
— Я нахожусь, то есть наверняка буду в несколько ложном положении.
— Женщина найдет выход из любого положения. Сабине явно требовалось время, чтобы обдумать ответ.
— Почему вы не доливаете самогона в кофе? Януш ответил прямо:
— Если уж на то пошло, я предпочел бы просто самогон.
— Значит, у меня остался второй вопрос,— сказала она, испытующе глядя на Януша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170