Дверь резко распахнулась, и маленький Кацусь едва не растянулся на пороге.
— Пани, пани! — закричал он, не очень-то хорошо владея собой.
Обе руки его были вымазаны чем-то красными густым. Словно он раздавил в руках банку с вареньем. Эльжбета и Спыхала вскочили.
— Что случилось?
— Ты ранен?
— Нет, это не моя кровь. Пуля у меня шапку сорвала. Ну идите же, идите скорей...— сказал он, обращаясь к Спыхале.
— Что? Куда?
— Я вел пана поручика, а он упал и лежит. Здесь, около Веделя. Я не могу сдвинуть его с места. Идите же скорей!
Спыхала направился к дверям.
— Хорошо, тогда ступай впереди. Только осторожно, а то темно.
— На дворе светлей,— сказал Кацусь более твердым голосом,— те танки горят еще.
Эльжбета, казалось, начала трезветь.
— Это Анджей? — спросила она.
— Да, наверно, Анджей,— ответил Спыхала уже в дверях.
— Да, поручик Анджей, тот, который только что здесь был.— Голос Кацуся доносился из темноты.— Он ведь шел, а теперь лежит, и я не могу сдвинуть его с места.
На лестнице, в темноте, сидели какие-то люди. Их было много, Казимеж с трудом пробирался вниз.
— Что вы тут делаете? — спросил он.
— Ждем,— прозвучало в ответ. В голосе сказавшего это слышались скорбь и ирония.
В углу двое при свете фонаря, в который была вставлена свечка, отбрасывавшая свет на их склоненные лица, играли в карты. В их руках шелестели банкноты, золотая монета с тихим звоном ударилась о каменную ступеньку. Это были спекулянты валютой с Варецкой площади.
— Чего вы ждете? — спросил Спыхала.
— Лучших времен,— отозвался чей-то голос из другого темного угла.
Только в самом низу, в подворотне, Казимеж почувствовал прикосновение пушистого меха. Рядом с ним шла Эльжбета.
Казимеж наклонился к ней. Прошептал:
— Вернитесь. Зачем вы пошли?
Но Эльжбета, казалось, снова впала в какое-то беспамятство.
— Я не видела, как упал Юзек,— говорила она,— я не видела, как он упал.
Спыхала плотно сжал губы в темноте.
— Юзек упал на ворох люцерны,— сказал он скорее всего самому себе,— я видел его уже после боя.
Кацусь бежал впереди, как автомат, повторяя одно и то же жалобным, плаксивым голосом;
— Идите, идите!
Не соблюдая осторожности, прошли они по Шпитальной. У магазина Веделя Кацусь опустился на землю.
— Пан поручик! —проговорил он резко, более твердым голосом.— Пан поручик!
Спыхала наклонился. На тротуаре вниз лицом лежал Анджей, без шапки, волосы спутались. Слабый свет догоравших уже танков доходил и сюда. Эльжбета упала на колени.
— Что вы делаете? — неуверенно проговорил Спыхала. Он просунул руки под тело и перевернул его лицом вверх.
Эльжбета склонилась над ним. Анджей был мертв. Спыхала встал и откашлялся.
Кацусь ничего не понимал.
— Скажите,— повторял он,— это труп? И больше уже ничего? И больше уже ничего?
Спыхала положил ему руку на плечо.
— Пан поручик мертв,— сказал он мягко.
Эльжбетка еще ниже склонилась над лицом Анджея. Его огромные голубые глаза были раскрыты. В их белках поблескивало розовое пламя догорающих танков.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ЭПИЛОГ И ПРОДОЛЖЕНИЕ
I
Было шесть часов. Как и всегда в эту пору, Рио окутывал густой голубоватый сумрак, и, пока не вспыхнули фонари, был виден широкий простор океана и высокие волны, которые подымались из глубин и шли к берегу. Было очень жарко, хотя недавно прошел дождь. Пан Голомбек сидел на веранде маленького домика, прилепившегося к горе над амфитеатром великолепных зданий Копокабаны, и тяжело дышал, уставясь на синий простор, видневшийся из-за кровель. Впрочем, он не понимал, на что смотрит, и даже не знал, что с ним творится. Однако овладел собой, поднял руку и включил электричество. Свет лампы выхватил из мрака деревянную мебель и циновки, устилавшие веранду. В домике никого не было. Вычерувна и Колышко только что ушли в город, они готовили какой-то спектакль.
Перед уходом отчаянно вздорили. Колышко объяснял Галине, что ей не следует занимать в спектакле, который они устраивали, некоего польского актера; он скомпрометировал себя сотрудничеством с немцами и совсем недавно приехал в Бразилию. Галина издевалась над щепетильностью Керубина.
— Ты спятил! Я, что ли, ношусь с его коллаборационизмом? И еще неизвестно, что бы делал ты, если бы остался на родине,— говорила она своим низким голосом, надевая в передней шляпу с вуалью, точно на нее не действовала чудовищная жара экзотического города.
Колышко не уступал.
— Но ты же не сможешь играть на родине, когда мы вернемся,— сказал он запальчиво.
Вычерувна остановилась перед ним и смерила его взглядом с головы до ног.
— Почему ты всегда говоришь вещи, в которые сам не веришь? — спросила она, цедя слова сквозь стиснутые зубы.— Ведь ты прекрасно знаешь, что мы не вернемся на родину. Ну что мне там делать?
— Шифман писал тебе,— бросил Керубин уже менее уверенно.
— Плевать мне на его писанину, я не желаю играть для большевиков,— безапелляционно заявила Вычерувна,— буду играть здесь!
— Ты не знаешь португальского,— заметил Колышко.— Торчим тут четыре года, а ты ни словечка не выучила.
— И все-таки выучу,— упрямо возразила актриса.— Через год выступлю в «Электре» на португальском языке. Они тут никогда еще не видывали «Электры», посмотришь, как все завоют от восторга...
— Пан Франтишек,— обратился Керубинк Голомбеку,— мы выйдем на минутку в кафе, надо обсудить предстоящее выступление Галины. Вы посидите дома?
Голомбек буркнул:
— А куда мне идти?
— Что будет на ужин? — спросила Галина пана Голомбека, который, по-видимому, исполнял в доме роль интенданта.
— А что еще может быть? — безразличным тоном ответил пан Франтишек.— Будет чай, вяленое мясо, фрукты, сыр...
— Вы принесли булочки из своей пекарни?
— Во-первых, не моей, а той, где я работаю,— проворчал Голомбек, в голосе которого совсем не было прежней мягкости.— А булочки принес.
Вдруг выражение его лица изменилось, он улыбнулся и произнес уже другим тоном:
— Не только булочки. Сегодня я испек несколько тортов по моим давнишним рецептам. Пусть посмотрят... Только вот мука у них подгуляла... Но мне удалось раздобыть немного пшеничной муки для бисквитного слоя... А начинка кофейная. Один такой тортик я принес. Кофе тут действительно приличный.
Галина расчувствовалась и расцеловала пана Франтишека в обе щеки.
— Вы добряк до мозга костей,— сказала она. — Что бы мы без вас делали? Трудно даже представить...
Она заметила белый конверт в руке пана Голомбека.
— Что это такое? Письмо? Вы получили письмо, пан Франтишек? От кого?
Пан Голомбек как-то потусторонне и рассеянно поглядел на письмо, которое держал в руке, и ответил с некоторым колебанием:
— От жены.
— От жены?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
— Пани, пани! — закричал он, не очень-то хорошо владея собой.
Обе руки его были вымазаны чем-то красными густым. Словно он раздавил в руках банку с вареньем. Эльжбета и Спыхала вскочили.
— Что случилось?
— Ты ранен?
— Нет, это не моя кровь. Пуля у меня шапку сорвала. Ну идите же, идите скорей...— сказал он, обращаясь к Спыхале.
— Что? Куда?
— Я вел пана поручика, а он упал и лежит. Здесь, около Веделя. Я не могу сдвинуть его с места. Идите же скорей!
Спыхала направился к дверям.
— Хорошо, тогда ступай впереди. Только осторожно, а то темно.
— На дворе светлей,— сказал Кацусь более твердым голосом,— те танки горят еще.
Эльжбета, казалось, начала трезветь.
— Это Анджей? — спросила она.
— Да, наверно, Анджей,— ответил Спыхала уже в дверях.
— Да, поручик Анджей, тот, который только что здесь был.— Голос Кацуся доносился из темноты.— Он ведь шел, а теперь лежит, и я не могу сдвинуть его с места.
На лестнице, в темноте, сидели какие-то люди. Их было много, Казимеж с трудом пробирался вниз.
— Что вы тут делаете? — спросил он.
— Ждем,— прозвучало в ответ. В голосе сказавшего это слышались скорбь и ирония.
В углу двое при свете фонаря, в который была вставлена свечка, отбрасывавшая свет на их склоненные лица, играли в карты. В их руках шелестели банкноты, золотая монета с тихим звоном ударилась о каменную ступеньку. Это были спекулянты валютой с Варецкой площади.
— Чего вы ждете? — спросил Спыхала.
— Лучших времен,— отозвался чей-то голос из другого темного угла.
Только в самом низу, в подворотне, Казимеж почувствовал прикосновение пушистого меха. Рядом с ним шла Эльжбета.
Казимеж наклонился к ней. Прошептал:
— Вернитесь. Зачем вы пошли?
Но Эльжбета, казалось, снова впала в какое-то беспамятство.
— Я не видела, как упал Юзек,— говорила она,— я не видела, как он упал.
Спыхала плотно сжал губы в темноте.
— Юзек упал на ворох люцерны,— сказал он скорее всего самому себе,— я видел его уже после боя.
Кацусь бежал впереди, как автомат, повторяя одно и то же жалобным, плаксивым голосом;
— Идите, идите!
Не соблюдая осторожности, прошли они по Шпитальной. У магазина Веделя Кацусь опустился на землю.
— Пан поручик! —проговорил он резко, более твердым голосом.— Пан поручик!
Спыхала наклонился. На тротуаре вниз лицом лежал Анджей, без шапки, волосы спутались. Слабый свет догоравших уже танков доходил и сюда. Эльжбета упала на колени.
— Что вы делаете? — неуверенно проговорил Спыхала. Он просунул руки под тело и перевернул его лицом вверх.
Эльжбета склонилась над ним. Анджей был мертв. Спыхала встал и откашлялся.
Кацусь ничего не понимал.
— Скажите,— повторял он,— это труп? И больше уже ничего? И больше уже ничего?
Спыхала положил ему руку на плечо.
— Пан поручик мертв,— сказал он мягко.
Эльжбетка еще ниже склонилась над лицом Анджея. Его огромные голубые глаза были раскрыты. В их белках поблескивало розовое пламя догорающих танков.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ЭПИЛОГ И ПРОДОЛЖЕНИЕ
I
Было шесть часов. Как и всегда в эту пору, Рио окутывал густой голубоватый сумрак, и, пока не вспыхнули фонари, был виден широкий простор океана и высокие волны, которые подымались из глубин и шли к берегу. Было очень жарко, хотя недавно прошел дождь. Пан Голомбек сидел на веранде маленького домика, прилепившегося к горе над амфитеатром великолепных зданий Копокабаны, и тяжело дышал, уставясь на синий простор, видневшийся из-за кровель. Впрочем, он не понимал, на что смотрит, и даже не знал, что с ним творится. Однако овладел собой, поднял руку и включил электричество. Свет лампы выхватил из мрака деревянную мебель и циновки, устилавшие веранду. В домике никого не было. Вычерувна и Колышко только что ушли в город, они готовили какой-то спектакль.
Перед уходом отчаянно вздорили. Колышко объяснял Галине, что ей не следует занимать в спектакле, который они устраивали, некоего польского актера; он скомпрометировал себя сотрудничеством с немцами и совсем недавно приехал в Бразилию. Галина издевалась над щепетильностью Керубина.
— Ты спятил! Я, что ли, ношусь с его коллаборационизмом? И еще неизвестно, что бы делал ты, если бы остался на родине,— говорила она своим низким голосом, надевая в передней шляпу с вуалью, точно на нее не действовала чудовищная жара экзотического города.
Колышко не уступал.
— Но ты же не сможешь играть на родине, когда мы вернемся,— сказал он запальчиво.
Вычерувна остановилась перед ним и смерила его взглядом с головы до ног.
— Почему ты всегда говоришь вещи, в которые сам не веришь? — спросила она, цедя слова сквозь стиснутые зубы.— Ведь ты прекрасно знаешь, что мы не вернемся на родину. Ну что мне там делать?
— Шифман писал тебе,— бросил Керубин уже менее уверенно.
— Плевать мне на его писанину, я не желаю играть для большевиков,— безапелляционно заявила Вычерувна,— буду играть здесь!
— Ты не знаешь португальского,— заметил Колышко.— Торчим тут четыре года, а ты ни словечка не выучила.
— И все-таки выучу,— упрямо возразила актриса.— Через год выступлю в «Электре» на португальском языке. Они тут никогда еще не видывали «Электры», посмотришь, как все завоют от восторга...
— Пан Франтишек,— обратился Керубинк Голомбеку,— мы выйдем на минутку в кафе, надо обсудить предстоящее выступление Галины. Вы посидите дома?
Голомбек буркнул:
— А куда мне идти?
— Что будет на ужин? — спросила Галина пана Голомбека, который, по-видимому, исполнял в доме роль интенданта.
— А что еще может быть? — безразличным тоном ответил пан Франтишек.— Будет чай, вяленое мясо, фрукты, сыр...
— Вы принесли булочки из своей пекарни?
— Во-первых, не моей, а той, где я работаю,— проворчал Голомбек, в голосе которого совсем не было прежней мягкости.— А булочки принес.
Вдруг выражение его лица изменилось, он улыбнулся и произнес уже другим тоном:
— Не только булочки. Сегодня я испек несколько тортов по моим давнишним рецептам. Пусть посмотрят... Только вот мука у них подгуляла... Но мне удалось раздобыть немного пшеничной муки для бисквитного слоя... А начинка кофейная. Один такой тортик я принес. Кофе тут действительно приличный.
Галина расчувствовалась и расцеловала пана Франтишека в обе щеки.
— Вы добряк до мозга костей,— сказала она. — Что бы мы без вас делали? Трудно даже представить...
Она заметила белый конверт в руке пана Голомбека.
— Что это такое? Письмо? Вы получили письмо, пан Франтишек? От кого?
Пан Голомбек как-то потусторонне и рассеянно поглядел на письмо, которое держал в руке, и ответил с некоторым колебанием:
— От жены.
— От жены?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170