Под дубом, рядом со скамейкой, стояли два одинаковых желтых гроба, приготовленных для останков. На их крышках виднелись черные кресты и круглые веночки в стиле ампир. Первым выкопали Янека. Он лежал совсем неглубоко, обернутый в какое-то одеяло или брезент, который вполне сохранился. С помощью этого брезента и извлекли из могилы труп, который, казалось, совершенно истлел. Он пролежал в песке восемь лет. И почти не издавал трупного смрада.
Останки эти быстро разложили на белом полотне, и санитарка ловко их запеленала. Янек казался теперь таким же маленьким, как узелок с вещами, который некогда пани Вевюрская собрала перед отъездом в Одессу. Алек, с минуту постоявший у ямы, увидал череп, на котором сохранились остатки кожи; кончика носа не было, и зияли пустые глазницы.
Янушже лежал гораздо глубже, в чистом белом песке. Труп хорошо сохранился. Впрочем, он пролежал в земле меньше Вевюрского. Завернут он был в клетчатый плед, который расползся, когда за него ухватились могильщики.
Игнацу с сыном пришлось подсунуть под останки свежее полотно и брезент, припасенный Фибихом, и лишь после этого они вытащили тело Януша на край разрытой могилы и положили на землю.
Санитарка снова хотела превратить выкопанные останки в аккуратный узелок, но Алек остановил ее. Приблизился к яме и взглянул на прах дяди.
И лицо было видно, и руки, освобожденные от пледа, сложенные на груди, сжимающие маленький деревянный крестик, и одежда, в которой его похоронили, не истлела. Только все это: и лицо, и руки, и крестик, и одежда — было одинакового серо-зеленого цвета, словно изваянное из плесени. Поэтому труп производил впечатление чего-то нереального, походил на какое-то кошмарное произведение искусства.
Черты лица, окаменевшего и ссохшегося, выделялись, словно выполненные средневековым резчиком по дереву. Глаза запали, бровей не было — и все лицо выражало глубокую скорбь, пои глубокое умиротворение. Короткий нос Януша стал еще более коротким и приплюснутым, словно втягивал в ноздри какой-то запах, а тонкие губы были тоже цвета плесени, как лоб, щеки, руки и костюм. Прах этот казался бесконечно чуждым и принадлежащим земле, и сердце Билинского наполнилось изумлением оттого, что смерть может быть такой законченной и неотвратимой. Это тело уже не было телом. Оно было тенью и землей.
Алек махнул рукой, но кто-то слегка толкнул его. Ядвига стояла подле него, не сводя с останков алчного и горестного взгляда. Билинский отвернулся. Он сделал несколько шагов в сторону дома, а когда оглянулся на оставшихся под дубом, Игнац, его сын и Ядвига уже укладывали в гроб длинный белый сверток.
Закрыли, запечатали второй гроб и уже собирались отнести на грузовик, когда Билинский вспомнил еще о чем-то.
— Нет ли каких-нибудь цветов? — спросил он Фибиха, высмотрев его в толпе любопытных или готовых оказать покойным последнюю услугу зевак, работников и девчат.
— В оранжерее есть хризантемы.
— Пойдем, нарежем им немного цветов. Гробы между тем отнесли на грузовик.
Пошли в оранжерею: Алек, пан Фибих и Ядвига.
Алек по приезде еще не успел осмотреть оранжереи. Они непомерно разрослись за войну. Януш во время оккупации ежегодно пристраивал новые крылья к уже существующей галерее. Билинский не знал этих сооружений. Когда он прежде заезжал в Коморов, оранжереи были гораздо меньше. Попросту стояла одна раз-водочная, впоследствии разрушенная. Ныне теплицы выстроились в четыре ряда, соединенные одной общей галереей, обогреваемые паром. Рядом высилась труба котельной. В оранжереях было куда теплее, чем на дворе. Отопление уже действовало.
Эксгумированные тела не источали отталкивающего смрада. Но над разрытыми могилами стоял неприятный, тяжелый дух. Влажные, пропитанные земной сыростью покровы и одежда, иссохшие в песке тела, остатки истлевших внутренностей издавали запах резкий и прилипчивый. Под дубом веяло смертью и нищетой. Алек это почувствовал только здесь, в оранжерее, где на него дохнуло свежим, камфарным ароматом листвы хризантем. Точно желая усилить этот запах, он сорвал темно-зеленый листок и растер его в пальцах. Потом поднес ладонь к лицу и вдохнул этот освежающий аромат, который издавна действовал на него словно какое-то воспоминание о лучших временах. Алек понял, что запах хризантем был для него всегда связан с Коморовом. В той старой раз-водочной так же пестрели осенней порой, в эпоху его охотничьих эскапад, мелкие белые и желтые цветы, которые стали теперь для него цветами траура. И так же как минуту назад, при осмотре трупов, останки, вопреки знакомым чертам испепеленного лица, ничем не напомнили Билипскому живого Януша, этот терпкий аромат растертого листка возродил перед его глазами почти осязаемые образы дяди и его жены, несчастной, рано умершей Зоей. Направляясь в Варшаву, находясь в Миланувеке, и теперь, по пути из Варшавы в Коморов, Алек не вспоминал о Зосе. Но в это мгновение всплыл в его памяти образ невысокой женщины с прекрасными, испуганными глазами, какой он видел ее давным-давно на концерте. Он увидел ее, стоявшую на пурпурном ковре лестницы в консерватории и обращавшуюся к нему с каким-то вопросом, на который он не ответил. Он уже не помнил, о чем она спрашивала. Но помнил, что не ответил ни слова, только покраснел до корней волос. Он не сумел бы и теперь ответить ни на один вопрос умерших. И, к своему величайшему изумлению, почувствовал, как кровь с такой силой ударила ему в лицо, что даже слезы навернулись на глаза.
— Цветы еще мало распустились,— сказал пан Фибих и вручил ему секатор,— ведь мы их готовим только ко дню поминовения усопших. Но кое-что найдется в четвертой теплице. Там есть те мелкие, которые так любил пан Януш.
Алек огляделся. В каждом крыле оранжереи стояли горшочки с другим сортом мелких цветов. В первом — были круглые, белые, похожие на комки снега, а когда прошел во второе, то увидал, что здесь распускаются темно-пурпурные цветы с золотистой оторочкой. В третьей теплице росли розовые, с остроконечными, колючими лепестками, а в последней — мелкие желтые, лиловые и коричневые. Но больше всего было тут белых хризантем. Алек держал в руке секатор, но цветы не срезал. Он любовался этим морем растений, волны которого были окрашены в благородные, слегка приглушенные, точно выгоревший ковер, тона.
В четвертой оранжерее он ощутил очень сильный запах апельсинов. Невольно вспомнилась Африка. В сторонке, на маленьком столике, он увидел четыре горшка с туберозами и понял, откуда здесь этот аромат.
— А туберозы? — спросил Алек.
— Остались от предыдущего захода,— пояснил садовник.— Малость запоздали. Были затруднения с топливом. Мы, видите ли, соблюдаем очередность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170