Анджей почувствовал разочарование. Когда Спыхала сказал, что тут лежали люди, Анджею представилось, что земля должна быть еще теплой, что это тепло хранит следы человеческих чувств — страха, испуга, ужаса и жажды победы. Но ямы были холодные. Люди давно оставили их. Но как, как это происходило? Встали и побежали? Или же встали с поднятыми руками и пошли в плен?
В плен? Или, может, никто из них уже не встал, а их товарищи или победители положили их недалеко отсюда в землю, в ту самую землю, которая пропитана их потом и кровью?
Анджей еще раз нагнулся и, взяв горсть земли с холмика, спрятал ее на память. Но пока он шел к повозке, земля рассыпалась в кармане, обратилась в пыль. Он вывернул карман, и пыль разлетелась по ветру.
Ромек смотрел на него с удивлением, не понимал, что все это значит, но Анджей не промолвил ни слова.
Прежде чем повозка тронулась с места, к ним подошла какая-то женщина. Никто не заметил, откуда она взялась. Неожиданно, точно из-под земли, выросла у самой повозки и ухватилась за ее край.
— Куда вы едете? — спросила она.
Ромек рассердился:
— Уважаемая,— сказал он,— куда едем, туда и едем. Вот и весь сказ.
Оля возразила:
— Ромек, дорогой, так нельзя. А в чем дело? — обратилась она к женщине.
Женщина настороженно взглянула на Олю. В ее маленьких черных глазках таился страх. Она то и дело непроизвольно оглядывалась. Грязные растрепанные космы черных волос падали ей на глаза. Она небрежно отбрасывала их рукой, но они опять падали.
Женщина резко дернула повозку, словно хотела перевернуть ее.
— Пани,— сказала она,— пани! Вся наша деревня сгорела. Дети сидят в яме... в картофельной яме... Все дети... Но моих там нет. Нигде нет. Страшный бой здесь был. Вся наша деревня сгорела...
— По дороге мы видели много сожженных деревень,— спокойно сказала Оля. Она думала своим спокойствием как-то повлиять на женщину, которая, казалось, теряла рассудок.
Но женщина не обратила внимания на ее спокойные слова.
— А сколько тут людей убили! — вдруг громко крикнула она.— Сколько людей! Как же так? Вся наша деревня сгорела! Все овины! Что мы будем есть? Пани дорогая... И детей моих нет...
Ромек продолжал возмущаться.
— Уважаемая,— сказал он,— не у вас одной горе. Война есть война. Отпустите повозку, нам надо ехать...
Женщина вдруг отпрянула от повозки... Откидывая назад волосы, она пристально посмотрела на Ромека и Анджея.
— Такие молодые,— пробормотала она,— а все молодые погибли.
Ромек дернул вожжи. Кони нехотя тронулись. Они словно отяжелели, стригли ушами и будто чувствовали, что происходило здесь еще совсем недавно.
Оля оглянулась. Женщина напряженно смотрела на них.
— Бог не оставит вас! — неестественным голосом крикнула Оля.
Женщина побежала за ними, неуклюже, словно ноги не слушались ее. Видно было, что она хотела еще что-то сказать. Почти догнала повозку и вдруг остановилась. Оля с трудом расслышала, что она говорила.
— Такие молодые! — повторяла она. И со стоном добавила: — И все погибнут!
Оле стало дурно. Она подалась вперед, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание. Но Спыхала обнял ее и поддержал.
— На все воля божья, пани Оля,— сказал он.
Оля усилием воли выпрямилась, овладела собой. Сжала руку Казимежа.
— Простите,— сказала она.
Усталые лошади шли шагом. Ромек нагнулся к Анджею, который бессмысленно уставился в пространство.
— Ты видел эти ямки? — спросил Ромек.
— Ага.
— А видел, в какую сторону они обращены? В сторону Варшавы...
— Ну и что? — рассеянно спросил Анджей.
— А то, что немцы наступали от Варшавы. Армия была окружена с востока.
Они приближались к Бзуре. Земля здесь была более сырая, местность ниже. На горизонте показались леса.
Подъехали к какой-то убогой деревеньке. За ней было кладбище.
— Посмотри,— опять сказал Ромек, самый наблюдательный из всех.
Анджей был слишком подавлен. Погруженный в собственные мысли, он ничего не видел вокруг.
По кладбищу бродили немецкие солдаты. Они сортировали трофеи — то ли добытые в бою, то ли взятые из складов. Ровными рядами укладывали солдатские ранцы, другие громоздили груды касок. Каски поблескивали в лучах осеннего солнца, которое снова выглянуло к вечеру. Чуть подальше, у стены, громоздились сотни новехоньких седел.
— И откуда столько седел? — вздохнул Анджей.
— Тут, видимо, была кавалерия.
Миновали кладбище и углубились в лес. В лесу уже темнело. День подходил к концу, надо было спешить, чтобы не застрять на ночь в Пуще Кампиносской. Иногда дорога выводила на поляну, освещенную заходящим солнцем. С одной из таких полян они увидели вдали, за рекой, высокий костел. Три округлые башни устремлялись к тучам. И были совсем красные в лучах заката. На одной из них виднелся след от снаряда, свежий след.
— Смотрите, это Брохов! — сказала Оля. Анджей обернулся к ней с переднего сиденья.
— Брохов? А что это такое? — спросил он.
— Это костел, в котором венчались родители Шопена. Здесь же был крещен маленький Фридерик...
Ромек остановил лошадей.
— Раз так, надо его осмотреть,— сказал он. Спыхала пожал плечами.
— Что все это значит по сравнению с тем, что мы видели по дороге!
Анджей нехотя повернулся к нему.
— Пожалуйста, не говорите так,— начал он с каким-то безразличием. А потом оживился:— Никогда не известно, что на этом свете самое важное. Одно проходит и открывает другое,— как в горах. Издали не определишь, какая вершина самая высокая... Не надо нас расхолаживать.
Оля протянула к нему руку.
— Анджей,— сказала она,— не узнаю тебя. Ты становишься таким резким! Что с тобой происходит?
Ромек рассмеялся:
— Как это: что происходит? Разве вы не знаете, что сейчас война? Анджей увидел войну.
— Все увидели войну,— заметил Спыхала.
— Так нельзя сейчас говорить,— сказал Анджей, когда все умолкли.— Так нельзя сейчас говорить, даже если бы это была правда.
И снова отвернулся к лошадям. Ромек взмахнул кнутом. Лошади едва плелись, таща тяжелую повозку по песчаной лесной дороге.
На этот раз заночевали в домике лесничего у Лаз. Здесь, в лесу, царил покой, беженцев не было. Домик стоял пустой и чистый. Лесничий уже раздобыл где-то, наверно у немецких солдат, воззвание генерала фон Бласковица о «битве под Кутном». Почему эту битву назвали «под Кутном», Спыхала не мог взять в толк. Воззвание с чрезмерным пафосом — как и все тогда — восхваляло немецкого солдата. Страшно было читать это.
Но Ромек и здесь нашел нечто достойное внимания:
— Смотрите, с каким уважением он отзывается о польской армии и о польском солдате. Значит, нешуточная была битва.
Лесничий был довольно мрачный человек, но комната, в которой он их устроил, была чисто вымыта и пахла хвоей. Спыхала заявил, что чувствует себя совсем как на прогулке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
В плен? Или, может, никто из них уже не встал, а их товарищи или победители положили их недалеко отсюда в землю, в ту самую землю, которая пропитана их потом и кровью?
Анджей еще раз нагнулся и, взяв горсть земли с холмика, спрятал ее на память. Но пока он шел к повозке, земля рассыпалась в кармане, обратилась в пыль. Он вывернул карман, и пыль разлетелась по ветру.
Ромек смотрел на него с удивлением, не понимал, что все это значит, но Анджей не промолвил ни слова.
Прежде чем повозка тронулась с места, к ним подошла какая-то женщина. Никто не заметил, откуда она взялась. Неожиданно, точно из-под земли, выросла у самой повозки и ухватилась за ее край.
— Куда вы едете? — спросила она.
Ромек рассердился:
— Уважаемая,— сказал он,— куда едем, туда и едем. Вот и весь сказ.
Оля возразила:
— Ромек, дорогой, так нельзя. А в чем дело? — обратилась она к женщине.
Женщина настороженно взглянула на Олю. В ее маленьких черных глазках таился страх. Она то и дело непроизвольно оглядывалась. Грязные растрепанные космы черных волос падали ей на глаза. Она небрежно отбрасывала их рукой, но они опять падали.
Женщина резко дернула повозку, словно хотела перевернуть ее.
— Пани,— сказала она,— пани! Вся наша деревня сгорела. Дети сидят в яме... в картофельной яме... Все дети... Но моих там нет. Нигде нет. Страшный бой здесь был. Вся наша деревня сгорела...
— По дороге мы видели много сожженных деревень,— спокойно сказала Оля. Она думала своим спокойствием как-то повлиять на женщину, которая, казалось, теряла рассудок.
Но женщина не обратила внимания на ее спокойные слова.
— А сколько тут людей убили! — вдруг громко крикнула она.— Сколько людей! Как же так? Вся наша деревня сгорела! Все овины! Что мы будем есть? Пани дорогая... И детей моих нет...
Ромек продолжал возмущаться.
— Уважаемая,— сказал он,— не у вас одной горе. Война есть война. Отпустите повозку, нам надо ехать...
Женщина вдруг отпрянула от повозки... Откидывая назад волосы, она пристально посмотрела на Ромека и Анджея.
— Такие молодые,— пробормотала она,— а все молодые погибли.
Ромек дернул вожжи. Кони нехотя тронулись. Они словно отяжелели, стригли ушами и будто чувствовали, что происходило здесь еще совсем недавно.
Оля оглянулась. Женщина напряженно смотрела на них.
— Бог не оставит вас! — неестественным голосом крикнула Оля.
Женщина побежала за ними, неуклюже, словно ноги не слушались ее. Видно было, что она хотела еще что-то сказать. Почти догнала повозку и вдруг остановилась. Оля с трудом расслышала, что она говорила.
— Такие молодые! — повторяла она. И со стоном добавила: — И все погибнут!
Оле стало дурно. Она подалась вперед, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание. Но Спыхала обнял ее и поддержал.
— На все воля божья, пани Оля,— сказал он.
Оля усилием воли выпрямилась, овладела собой. Сжала руку Казимежа.
— Простите,— сказала она.
Усталые лошади шли шагом. Ромек нагнулся к Анджею, который бессмысленно уставился в пространство.
— Ты видел эти ямки? — спросил Ромек.
— Ага.
— А видел, в какую сторону они обращены? В сторону Варшавы...
— Ну и что? — рассеянно спросил Анджей.
— А то, что немцы наступали от Варшавы. Армия была окружена с востока.
Они приближались к Бзуре. Земля здесь была более сырая, местность ниже. На горизонте показались леса.
Подъехали к какой-то убогой деревеньке. За ней было кладбище.
— Посмотри,— опять сказал Ромек, самый наблюдательный из всех.
Анджей был слишком подавлен. Погруженный в собственные мысли, он ничего не видел вокруг.
По кладбищу бродили немецкие солдаты. Они сортировали трофеи — то ли добытые в бою, то ли взятые из складов. Ровными рядами укладывали солдатские ранцы, другие громоздили груды касок. Каски поблескивали в лучах осеннего солнца, которое снова выглянуло к вечеру. Чуть подальше, у стены, громоздились сотни новехоньких седел.
— И откуда столько седел? — вздохнул Анджей.
— Тут, видимо, была кавалерия.
Миновали кладбище и углубились в лес. В лесу уже темнело. День подходил к концу, надо было спешить, чтобы не застрять на ночь в Пуще Кампиносской. Иногда дорога выводила на поляну, освещенную заходящим солнцем. С одной из таких полян они увидели вдали, за рекой, высокий костел. Три округлые башни устремлялись к тучам. И были совсем красные в лучах заката. На одной из них виднелся след от снаряда, свежий след.
— Смотрите, это Брохов! — сказала Оля. Анджей обернулся к ней с переднего сиденья.
— Брохов? А что это такое? — спросил он.
— Это костел, в котором венчались родители Шопена. Здесь же был крещен маленький Фридерик...
Ромек остановил лошадей.
— Раз так, надо его осмотреть,— сказал он. Спыхала пожал плечами.
— Что все это значит по сравнению с тем, что мы видели по дороге!
Анджей нехотя повернулся к нему.
— Пожалуйста, не говорите так,— начал он с каким-то безразличием. А потом оживился:— Никогда не известно, что на этом свете самое важное. Одно проходит и открывает другое,— как в горах. Издали не определишь, какая вершина самая высокая... Не надо нас расхолаживать.
Оля протянула к нему руку.
— Анджей,— сказала она,— не узнаю тебя. Ты становишься таким резким! Что с тобой происходит?
Ромек рассмеялся:
— Как это: что происходит? Разве вы не знаете, что сейчас война? Анджей увидел войну.
— Все увидели войну,— заметил Спыхала.
— Так нельзя сейчас говорить,— сказал Анджей, когда все умолкли.— Так нельзя сейчас говорить, даже если бы это была правда.
И снова отвернулся к лошадям. Ромек взмахнул кнутом. Лошади едва плелись, таща тяжелую повозку по песчаной лесной дороге.
На этот раз заночевали в домике лесничего у Лаз. Здесь, в лесу, царил покой, беженцев не было. Домик стоял пустой и чистый. Лесничий уже раздобыл где-то, наверно у немецких солдат, воззвание генерала фон Бласковица о «битве под Кутном». Почему эту битву назвали «под Кутном», Спыхала не мог взять в толк. Воззвание с чрезмерным пафосом — как и все тогда — восхваляло немецкого солдата. Страшно было читать это.
Но Ромек и здесь нашел нечто достойное внимания:
— Смотрите, с каким уважением он отзывается о польской армии и о польском солдате. Значит, нешуточная была битва.
Лесничий был довольно мрачный человек, но комната, в которой он их устроил, была чисто вымыта и пахла хвоей. Спыхала заявил, что чувствует себя совсем как на прогулке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170