В этот вечер у меня впервые была сломана кость, ключица. Мы объяснили все тем, что я была неаккуратна, ремонтируя свой новый маленький „БМВ". В следующий раз Крис сломал мне кисть, и в переломе оказался виноват Стинкер, щенок Хилари, о которого я якобы споткнулась. Открытая дверца кухонного шкафа послужила объяснением поврежденного глаза и щеки.
Наблюдательные больничные служащие или близкая подруга легко бы заметили, что происходит на самом деле. Но мало что может случиться с телом человека, чего хирург не исправил бы при помощи своих инструментов. К тому же к этому времени я перестала встречаться со своими знакомыми – они никогда не были близкими друзьями, – и, хотя мать все знала, она считала во всем виноватой меня. А я все еще никак не могла поверить, что это происходит со мной: ведь я жила в престижном Бакхеде и даже была председателем Общества поддержки одаренных людей.
Я часто думала, что Крис скоро перестанет избивать меня, как будто побои были некоей фазой, переходным периодом, как заикание или мужской климактерий. Однажды утром я поймала себя на том, что громко говорила сама с собой на кухне, словно кто-то сидел напротив меня. Это было после того, как муж избил меня настолько сильно, что я вынуждена была спать сидя в кресле. Не думаю, что подобное случилось бы, если бы я не вела себя с ним с самого начала, как шлюха.
Что-то подсказывало мне, что я падаю в третий раз. Я уверена, что это что-то была оберегающая дочку частица моего существа, хотя и была убеждена, что никакой опасности с его стороны для Хилари не было. Тем не менее, когда я увидела по телевизору документальный фильм о проектируемых в деловой части города убежищах для женщин, с которыми плохо обращаются мужья, я записала фамилию молодого местного психиатра, который жертвовал свое время, чтобы помочь этим несчастным, и разыскала его в телефонной книжке.
Я записалась на прием к этому врачу и с радостью обнаружила, что могу по крайней мере обсуждать с ним то, что происходит между мной и Крисом. Но почему-то не могла начать действовать. Доктор утверждал, что никакого улучшения не будет до тех пор, пока я не уйду от мужа, а я в течение полугода тратила свое и его время, пытаясь отыскать способы остаться и изменить самое себя и Криса. Но этого времени я не должна была терять. По мере разговоров с доктором я начала прислушиваться к его советам, и, кто знает, может быть, он подвел бы меня к пониманию необходимости ухода от мужа. Доктор почти достиг своего в тот день, когда мы обсуждали поведение моей матери и возможность вреда для Хилари со стороны Кристофера. Но я все еще не могла решиться.
– Хилари даже не знает, что между родителями что-то происходит, – сказала я, – внешне ничего не изменилось. Она обожает своего отца.
– Поверьте мне, она все знает, – уверял меня психиатр, – она просто не разрешает себе видеть это.
А потом однажды апрельским вечером, к концу пятилетнего кошмара в доме в Бакхеде, Крис ворвался на своем „мерседесе" на подъездную дорогу нашего дома и резко затормозил, потому что Стинкер лежал посреди дороги, барахтаясь в гальке, как он всегда делал, чтобы почесать себе спину.
Крис просигналил, постучал по крылу автомобиля и во весь голос закричал на собаку. А когда Стинкер не сдвинулся с места, он просто-напросто переехал его. Машина рванулась вперед, Кристофер задавил собаку дочери спокойно и беззаботно, будто совершил мелкое дорожное нарушение.
Он понимал, что он сделал, знал, что я все видела, и – ужасно, чудовищно – знал, что дочка тоже все видит. Мы сидели на крыльце, пили кока-колу – она и я – и наблюдали за гнездом иволги на небольшой иве у ручья; мы видели, как он посмотрел на собаку, затем на нас и – переехал Стинкера. Раздался глухой удар, который я буду слышать, пока смерть не запечатает мне уши, и после этого – высокий, страдальческий, бесконечный визг Хилари. И потом – тишина. Ни хрипа раздавленного щенка, ни звука открывающейся дверцы машины – ничего.
Хилари перестала визжать и сидела как замороженная, ее пальцы, держащие бинокль, стали белыми, как снег, она уставилась на отца, сидящего в автомобиле. Я не могла отвести от нее глаз. Я видела, как краска сходит с детского личика, словно кто-то перерезал аорту. Мне казалось, что дочь перестала дышать.
Мы не произнесли ни звука, когда Крис вышел из машины, обошел ее и приблизился к крыльцу.
– Ну что ж, Хилари. Посмотри, что ты вынудила меня сделать. Может, теперь ты научишься не пускать своих зверей на проезжую дорогу, – произнес он.
Он сказал это спокойно, даже с сожалением, но глаза его превратились в черные точки, и два знакомых красных пятна загорелись на скулах. Я почувствовала неприятный запах из высушенного амфитаминами и алкоголем рта.
Хилари взбежала по лестнице в свою комнату прежде, чем я смогла пошевелиться. Было слышно, как захлопнулась ее дверь. Я как будто окаменела.
– Ну, собираетесь ли вы пригласить меня в дом, мадам? – Крис приподнял воображаемую шляпу и улыбнулся.
Я слышала свои слова, но не понимала, кто их произносит.
– Убери собаку и похорони ее где-нибудь, сделай все сейчас же. А затем отправляйся в больницу или какой-нибудь офис, потому что, если ты придешь сюда опять, тебя будет ожидать полиция. Можешь возвратиться через два дня – к этому времени нас здесь уже не будет. Если ты попытаешься связаться с нами, то я засажу тебя в тюрьму до конца жизни. И, если ты думаешь, что я не смогу или не захочу этого сделать, – попробуй. Мне бы очень хотелось, чтобы ты попробовал.
Он поднял было кулак, но тут же опустил его. Я даже не шевельнулась. Я знала, что ему помешала мысль о Хилари – дочери, которую он так любил и которой теперь нанес неизлечимую рану.
Крис вошел в гараж, вернулся оттуда с лопатой и пластиковым мешком для мусора и направился к изуродованному телу, которого я, к счастью, не видела. Если бы он приблизился ко мне, я убила бы его.
Но он не подошел. Он остановился, посмотрел на меня и сказал:
– Передай Хилари, что я прошу прощения. Я куплю ей другую собаку.
– Нет, – произнесла я, чувствуя, что мне тяжело дышать, – ты не можешь сожалеть о Стинкере, и ты не купишь ей другого щенка. Понятно?
Я ушла в дом, чтобы не видеть, как Крис убирает останки дорогого для Хилари пса, и закрыла за собой дверь на ключ. Потом заперла все остальные двери и окна и села у телефона, готовая набрать номер 911. Так я сидела до тех пор, пока не услышала, как отъехала машина. После этого я отправилась наверх, чтобы хоть как-то помочь дочери и подготовить ее оставить этот дом и отца.
Мы провели неделю в меблированных комнатах в Бакхеде, после чего я сняла квартирку в маленьком, неудачно построенном доме на безлесом участке у реки Чаттахучи. Когда у Хилари закончился учебный год, я не стала, как делала обычно, устраивать ее в летний лагерь или нанимать учителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Наблюдательные больничные служащие или близкая подруга легко бы заметили, что происходит на самом деле. Но мало что может случиться с телом человека, чего хирург не исправил бы при помощи своих инструментов. К тому же к этому времени я перестала встречаться со своими знакомыми – они никогда не были близкими друзьями, – и, хотя мать все знала, она считала во всем виноватой меня. А я все еще никак не могла поверить, что это происходит со мной: ведь я жила в престижном Бакхеде и даже была председателем Общества поддержки одаренных людей.
Я часто думала, что Крис скоро перестанет избивать меня, как будто побои были некоей фазой, переходным периодом, как заикание или мужской климактерий. Однажды утром я поймала себя на том, что громко говорила сама с собой на кухне, словно кто-то сидел напротив меня. Это было после того, как муж избил меня настолько сильно, что я вынуждена была спать сидя в кресле. Не думаю, что подобное случилось бы, если бы я не вела себя с ним с самого начала, как шлюха.
Что-то подсказывало мне, что я падаю в третий раз. Я уверена, что это что-то была оберегающая дочку частица моего существа, хотя и была убеждена, что никакой опасности с его стороны для Хилари не было. Тем не менее, когда я увидела по телевизору документальный фильм о проектируемых в деловой части города убежищах для женщин, с которыми плохо обращаются мужья, я записала фамилию молодого местного психиатра, который жертвовал свое время, чтобы помочь этим несчастным, и разыскала его в телефонной книжке.
Я записалась на прием к этому врачу и с радостью обнаружила, что могу по крайней мере обсуждать с ним то, что происходит между мной и Крисом. Но почему-то не могла начать действовать. Доктор утверждал, что никакого улучшения не будет до тех пор, пока я не уйду от мужа, а я в течение полугода тратила свое и его время, пытаясь отыскать способы остаться и изменить самое себя и Криса. Но этого времени я не должна была терять. По мере разговоров с доктором я начала прислушиваться к его советам, и, кто знает, может быть, он подвел бы меня к пониманию необходимости ухода от мужа. Доктор почти достиг своего в тот день, когда мы обсуждали поведение моей матери и возможность вреда для Хилари со стороны Кристофера. Но я все еще не могла решиться.
– Хилари даже не знает, что между родителями что-то происходит, – сказала я, – внешне ничего не изменилось. Она обожает своего отца.
– Поверьте мне, она все знает, – уверял меня психиатр, – она просто не разрешает себе видеть это.
А потом однажды апрельским вечером, к концу пятилетнего кошмара в доме в Бакхеде, Крис ворвался на своем „мерседесе" на подъездную дорогу нашего дома и резко затормозил, потому что Стинкер лежал посреди дороги, барахтаясь в гальке, как он всегда делал, чтобы почесать себе спину.
Крис просигналил, постучал по крылу автомобиля и во весь голос закричал на собаку. А когда Стинкер не сдвинулся с места, он просто-напросто переехал его. Машина рванулась вперед, Кристофер задавил собаку дочери спокойно и беззаботно, будто совершил мелкое дорожное нарушение.
Он понимал, что он сделал, знал, что я все видела, и – ужасно, чудовищно – знал, что дочка тоже все видит. Мы сидели на крыльце, пили кока-колу – она и я – и наблюдали за гнездом иволги на небольшой иве у ручья; мы видели, как он посмотрел на собаку, затем на нас и – переехал Стинкера. Раздался глухой удар, который я буду слышать, пока смерть не запечатает мне уши, и после этого – высокий, страдальческий, бесконечный визг Хилари. И потом – тишина. Ни хрипа раздавленного щенка, ни звука открывающейся дверцы машины – ничего.
Хилари перестала визжать и сидела как замороженная, ее пальцы, держащие бинокль, стали белыми, как снег, она уставилась на отца, сидящего в автомобиле. Я не могла отвести от нее глаз. Я видела, как краска сходит с детского личика, словно кто-то перерезал аорту. Мне казалось, что дочь перестала дышать.
Мы не произнесли ни звука, когда Крис вышел из машины, обошел ее и приблизился к крыльцу.
– Ну что ж, Хилари. Посмотри, что ты вынудила меня сделать. Может, теперь ты научишься не пускать своих зверей на проезжую дорогу, – произнес он.
Он сказал это спокойно, даже с сожалением, но глаза его превратились в черные точки, и два знакомых красных пятна загорелись на скулах. Я почувствовала неприятный запах из высушенного амфитаминами и алкоголем рта.
Хилари взбежала по лестнице в свою комнату прежде, чем я смогла пошевелиться. Было слышно, как захлопнулась ее дверь. Я как будто окаменела.
– Ну, собираетесь ли вы пригласить меня в дом, мадам? – Крис приподнял воображаемую шляпу и улыбнулся.
Я слышала свои слова, но не понимала, кто их произносит.
– Убери собаку и похорони ее где-нибудь, сделай все сейчас же. А затем отправляйся в больницу или какой-нибудь офис, потому что, если ты придешь сюда опять, тебя будет ожидать полиция. Можешь возвратиться через два дня – к этому времени нас здесь уже не будет. Если ты попытаешься связаться с нами, то я засажу тебя в тюрьму до конца жизни. И, если ты думаешь, что я не смогу или не захочу этого сделать, – попробуй. Мне бы очень хотелось, чтобы ты попробовал.
Он поднял было кулак, но тут же опустил его. Я даже не шевельнулась. Я знала, что ему помешала мысль о Хилари – дочери, которую он так любил и которой теперь нанес неизлечимую рану.
Крис вошел в гараж, вернулся оттуда с лопатой и пластиковым мешком для мусора и направился к изуродованному телу, которого я, к счастью, не видела. Если бы он приблизился ко мне, я убила бы его.
Но он не подошел. Он остановился, посмотрел на меня и сказал:
– Передай Хилари, что я прошу прощения. Я куплю ей другую собаку.
– Нет, – произнесла я, чувствуя, что мне тяжело дышать, – ты не можешь сожалеть о Стинкере, и ты не купишь ей другого щенка. Понятно?
Я ушла в дом, чтобы не видеть, как Крис убирает останки дорогого для Хилари пса, и закрыла за собой дверь на ключ. Потом заперла все остальные двери и окна и села у телефона, готовая набрать номер 911. Так я сидела до тех пор, пока не услышала, как отъехала машина. После этого я отправилась наверх, чтобы хоть как-то помочь дочери и подготовить ее оставить этот дом и отца.
Мы провели неделю в меблированных комнатах в Бакхеде, после чего я сняла квартирку в маленьком, неудачно построенном доме на безлесом участке у реки Чаттахучи. Когда у Хилари закончился учебный год, я не стала, как делала обычно, устраивать ее в летний лагерь или нанимать учителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169