– Я наслышан о твоих великолепных успехах, – заметил Том. – Мне будет неприятно, если ты откажешься от этого, Хил. Если верить моим источникам, будущей весной ты с легкостью возьмешь приз.
– Мне это неинтересно. И глупо. Я делала это только для мамы и чтобы занять время до тех пор, пока мы не вернемся на ручей. Теперь я не хочу заниматься верховой ездой. Я хочу просто остаться здесь.
– А я всерьез хочу, чтобы ты продолжала брать уроки, – настаивал Том.
– Ни за что, – отрезала Хил. – Кстати, мне казалось, что ты не любишь лошадей.
– Не люблю. Но это не значит, что и тебе нужно их не любить. Слава Богу, мы не сиамские близнецы. Думаю, я очень бы любил лошадей, если бы достиг таких же успехов, как ты. Продолжай заниматься верховой ездой и привези домой все почетные голубые ленты, какие только сможешь получить. Они будут потрясающе смотреться на Мисси.
– Ты действительно этого хочешь? – спросила девочка.
– Да, действительно хочу, – серьезно произнес Том. – Тебе в течение многих и многих лет предстоит жить в обществе. Ты не можешь уединиться на Козьем ручье до тех пор, пока не станешь дамой преклонных лет, прожившей хорошую и полную событиями жизнь. Нельзя. Поэтому тебе нужно хорошо устроиться в обществе. В конечном итоге это сделает тебя намного счастливее, а вместе с тобой будем счастливы и мы – твоя мама и я.
– Но ты-то живешь здесь все время, – не сдавалась Хил. – Ведь ты уединился здесь.
– Да, но я занимаюсь и многими другими вещами. А кроме того, я хозяин этих мест. Я могу делать, что хочу. Когда ты станешь хозяином, ты тоже сможешь так поступать.
– Ну ладно, когда я стану хозяином, я перестану ездить верхом.
– Разве тебе это так не нравится? Не понимаю, как можно достигнуть в каком-то деле успеха и не любить это дело.
– Думаю, все-таки мне нравится верховая езда, – в конце концов уступила Хилари.
– Тогда продолжай ею заниматься, – улыбнулся Том. – Разрешается любить несколько вещей одновременно. Всегда нужно быть всем, чем можешь быть.
– А Скретч здесь? – спросила девочка.
– Он на кухне. Варит самогон и дожидается тебя.
Хилари направилась в дом, но на первой же ступеньке повернулась и посмотрела на Тома:
– Вирбиуса нет в сарае. – Слова девочки не были вопросом.
– Нет, – согласился Том.
– Он умер?
– Да.
– Его время настало?
– Да, настало. Он прожил великолепную жизнь. И принес славу себе и нам. Для лесов он сделал великое дело.
Голубые глаза моей дочери встретились с такими же голубыми глазами моего возлюбленного. Хилари и Том долго смотрели друг на друга. Я подумала, что между ними возникло какое-то молчаливое понимание. Что касается меня, то по моей спине прошел озноб. Мысленно я представила эту картину: ночь, костер, бесконечная тьма вокруг, царственный, сверкающий козел, выведенный на свет огня, и, как завершение всего, – серебряный блеск ножа…"
На секунду я закрыла глаза и глотнула воздух. Я сознавала, что мне необходимо найти способ, чтобы не страдать, не мучиться, принять все это так же естественно, как приняла Хилари. Иначе в один прекрасный день мне опять придется уйти прочь из лесов. Я не могла принять только какую-то часть Тома.
– Хорошо, – подытожила Хилари и вошла в дом. Том посмотрел на меня.
– Ты хочешь поговорить об этом?
– Нет. Не теперь. Я хочу пойти повидать Скретча, и мне бы очень хотелось выпить, если у тебя есть что-нибудь не елизаветинское и не слишком вычурное.
– Есть джин. Даже есть маслины. Пойдем, я сделаю „сильвер булит". Ни один вампир во всей округе не приблизится к тебе после пары порций.
Скретч помешивал в котле нечто, чудесно пахнущее специями и травами. Рядом с ним стояла кружка, над которой вился пар, старик время от времени потягивал из нее. Он сидел на табуретке и, несмотря на жар, идущий от плиты, кутался в большой толстый зимний свитер Тома. Хилари устроилась у него на коленях. В тусклом свете голова Скретча напоминала голый череп, она слегка тряслась, так же как и его старые руки, похожие на осыпанный белой пылью пергамент.
Недоброе предчувствие кольнуло мне сердце. Конечно, это была болезнь. В темном бодром лице можно было прочесть ожидание смерти.
Скретч улыбнулся нам поверх головы девочки.
– Раздобыл себе очень даже приятную поклажу на колени, – просипел он.
– Между прочим, слишком большую, – заметила я, думая о нынешнем весе дочери и старческих ногах Скретча, таких слабых, что ему требовался стул. – Ну-ка, Хил, слезай, Скретч не может готовить, держа тебя на коленях.
– Оставьте как есть, – отозвался старик. – Она как раз там, где мне хочется.
У кухонного стола Мартин Лонгстрит, выглядевший величественно в таком же костюме, как и Том, только несколькими размерами больше, укладывал яблоко в рот поросенка. На поросенке не было щетины, ножа отливала ужасным серовато-розовым цветом, а глаза были зловеще пустыми. На голой голове красовался венок из жимолости. На мою гримасу Мартин рассмеялся:
– И люди еще удивляются, почему все великие повара – мужчины. Не беспокойтесь, мисс Диана, через несколько минут он отправится прямо на вертел и к полуночи станет очень вкусным. Во всяком случае, при жизни он был настоящим негодяем. Скретч раздобыл его в верховьях болот. Этот мерзавец неделями воровал детенышей у черепах.
– Для тех, кто не может есть то, что все еще на них смотрит, включая и меня самого, имеется индейка из магазина, – донесся голос с потолка. Я подняла голову и в сумерках увидела Риза Кармоди, стоящего на лестнице и развешивающего яркие геральдические знамена по стенам. На темных бревнах в тусклом свете они выглядели таинственными, величественными и какими-то средневековыми. Я сказала об этом.
– Не тот период, но эффект что нужно, – усмехнулся Том. – Мы решили не быть пуристами в данном случае. Вечер в некоторой степени охватывает диапазон от „Беовульфа" до Венеции восемнадцатого века. И к нам прибудут множество средневековых монахов и монахинь. Не у всех ноги так идеально подходят для камзолов и рейтуз, как у меня и у Мартина.
– Согласен, – отозвался Риз с высоты. Он был в плотницком комбинезоне поверх атласной, с пышными рукавами, сорочки изумрудного цвета. – Скретч вообще не желает надевать какой-либо костюм.
– Не собираюсь я разодеваться, как какой-нибудь иностранный готтентот, – спокойно произнес Скретч. – Сдается мне, белые люди все хотят быть кем-то еще. Мне и без того было трудно оставаться все время самим собой.
Я рассмеялась и обняла старика. Под пальцами я ощутила его птичьи ребра, дыхание Скретча было кислым и густым, как воздух в комнате больного.
– Позаботься о себе, – попросила я. – Ты единственный из этой банды, у кого есть какой-то рассудок… Господи, Скретч, я слышу твое дыхание и хрип.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169