Если радиация и изменяет генетическую структуру, все равно об этом не узнают многие и многие годы. Я слышал, что у людей чаще всего поражаются щитовидная железа, легкие, грудь, желудок, толстая кишка и костный мозг. Насколько мне известно, в Пэмбертоне до сего времени не отмечалось какой-либо необычной вспышки заболеваний этих органов. Кто может сказать, достигнем ли мы и когда именно критической массы скопления отходов, захороненных в здешних местах? Мне известно, что было несколько случаев отклонений на болоте: прошлой весной в верховьях ручья Скретч нашел девятиногую лягушку. Я видел фотографию губки-мутанта, растущей из трещины в бочке с ядерными отходами, выброшенной в океан в непосредственной близости от Сан-Франциско. Такое уродство у любого вызвало бы чувство отвращения. В одной из статей говорилось, что осадочные породы на морском дне вокруг бочек изобилуют плутонием. Есть еще знаменитый черепаший трюк: год назад или около того Страттон-Фурниер сделал поразительное заявление – завод отлавливает всех черепах, которые забрели на его территорию. Сдается мне, большинство животных были настолько перегреты, что не могли таскаться за пределы резервации. Думаю, что это серьезный прорыв. Единственная видимая попытка Страттонов за двадцать пять лет проконтролировать причиняемый вред: знаменитая облава на перегревшихся черепах.
Я была способна лишь болезненно и беспомощно рассмеяться. Все оказалось слишком ужасно, чтобы изъявлять какие бы то ни было иные чувства. Я подумала о концепции „банальности зла", высказанной Ханной Арендт. Конечно, она была права: самое всеобъемлющее зло неизбежно несет в себе элемент, порождающий смешное. Чудовищность должна маскироваться обезоруживающей слабостью. Дьявол должен разгуливать в лохмотьях ночного вора. Иначе он не сможет существовать. Человечество не потерпело бы существования неприкрытого зла.
– Значит, вы патрулируете леса. Вы несете сторожевую службу.
– В основном это делает Том, – сказал Мартин Лонг-стрит. – Скретч берет на себя территорию вверх по реке, где начинается Козий ручей. Том же наблюдает за Козьим ручьем на остальном участке вниз по течению, на протяжении почти двадцати миль к югу отсюда и за внешней границей завода.
Я посмотрела на Тома.
– Это была земля моего отца, – объяснил он. – Она была бы моей. И моя мать… продала ее. Я чувствую, что именно мне нужно наблюдать за ее сохранностью.
В его голосе не было горечи, наоборот, слышалась – и это было неприятно – какая-то вялость.
– Значит, вот чем ты занимаешься, когда уходишь в леса, – решила я.
– Отчасти, – подтвердил он. – Иногда я ухожу, чтобы произвести очищение. Или ищу то, о чем нужно позаботиться: больных или раненых животных, погибших рыб и тому подобное. Я просто обследую свою собственную землю вниз и вверх по реке и ручью. Скретч заботится о плантации „Королевский дуб". Я не хожу на ту территорию. И я не хожу на земли завода.
– Иногда мне кажется, что ты схвачен здесь между Сциллой и Харибдой, – заметил Мартин. – Ты не бываешь на плантации и не наведываешься на территорию „Биг Сильвер". Ты втиснут между ними, как кусок ветчины в сандвич.
– Диву даюсь, как они – заборы, значит – не доводят тебя до помешательства, – проговорил Скретч. – Тот, что вверху, где компания по заготовке леса находится, на участке „Королевского дуба"… о, как я взгляну на этот забор, меня чуть не выворачивает. Я писаю на него, как только удобный случай подвернется, но я не собираюсь к нему прикасаться.
– Мне эти заборы безразличны, – пожал плечами Том. – Я знаю каждый дюйм обоих участков. Не они удерживают меня от посещений.
– Но что-то удерживает? – поинтересовался Мартин.
– Да, но не заборы. А вонь. Один участок воняет целлюлозным заводом, а другой – смертью. Ну, народ, пошли. Обед подан, это довольно приятное небольшое угощение, не подумайте, что я хвастаюсь. Я трудился, как раб, в жаркой кухне несколько часов, пока готовил его.
После ухода Мартина, Риза и Скретча мы сидели у камина, пили бренди и молча смотрели друг на друга. Том не прикасался ко мне, а я не подвигалась к нему.
В его глазах отражалась напряженная работа мысли; не знаю, видел ли он что-то в моих глазах.
В конце концов Том обратился ко мне:
– Тебе будет трудно после того, что ты узнала?
– Честно говоря, не знаю. Если бы ты спросил меня об этом до того, как все произошло, я бы ответила, что сейчас звонила бы в полицию или хорошему психиатру. Но теперь я сама как бы являюсь частью того, что случилось, и я не чувствую себя помешанной. Просто… потрясенной.
– Да, конечно, довольно солидная штука, чтобы ее как следует понять. Мы сами пришли к ней постепенно, а ты получила сразу всю информацию. Мы знаем, что это очень тяжело. Когда ты вернешься в Пэмбертон, ты, может быть, присоединишься к лагерю, который считает нас сдвинутыми, но здесь, вне города, наше поведение не кажется настолько уж странным. Мы думаем, если ты сочтешь такой образ действий возможным, то… примешь и поймешь нас. Мы не просим тебя верить, пока ты сама не придешь к вере. И мы знаем, что этого может никогда не произойти.
– Я думаю, что никогда бы не поняла и не приняла вас, если бы вы не были так чертовски правдоподобны, – ответила я. – Но вы… необычны… в некоторых отношениях. Вы – люди, с которыми я бы хотела быть знакома в любом месте и в любое время. Образованные люди. Уверена, что из вас только Скретч не имеет степени доктора философии.
– Скретч – лучший из нас, – заявил Том. – Он знает интуитивно больше, чем мы когда-либо узнаем. В другие времена он был бы королем. В этом нет никакого сомнения.
– Однако ты будешь следующим шаманом, – сказала я. Это слово смущало меня, но я не могла придумать ничего более подходящего.
– Только из-за отсутствия альтернативы. Выбор не очень велик. Прирожденные шаманы, как Скретч, появляются где-то раз в столетие. Я думаю, Хилари могла быть им.
– Том, уясни себе раз и навсегда, – отрезала я, наклонившись к нему. – Хилари не впутывай. Я не позволю, чтобы хоть одно слово было передано ей из того, что мы проделали сегодня. Если я обнаружу, что это было сделано, мы покинем вас в ту же минуту. Я – одно дело, она – совершенно другое. Дай мне обещание.
– Даю, оно твое, – сдержанно произнес Том. – В любом случае я никогда бы не посвятил ее в это без твоего разрешения. Но мне кажется, скоро ты обнаружишь, что нет необходимости говорить ей о наших делах. Она и так узнает, и ты не сможешь удержать ее от этого.
– Когда я увижу, что подобное происходит, я увезу ее, и мы никогда не вернемся, – натянуто заявила я.
– Ах, Диана, ты сама создаешь трудности, – устало протянул Том.
Некоторое время мы молчали, затем я проговорила, желая помириться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Я была способна лишь болезненно и беспомощно рассмеяться. Все оказалось слишком ужасно, чтобы изъявлять какие бы то ни было иные чувства. Я подумала о концепции „банальности зла", высказанной Ханной Арендт. Конечно, она была права: самое всеобъемлющее зло неизбежно несет в себе элемент, порождающий смешное. Чудовищность должна маскироваться обезоруживающей слабостью. Дьявол должен разгуливать в лохмотьях ночного вора. Иначе он не сможет существовать. Человечество не потерпело бы существования неприкрытого зла.
– Значит, вы патрулируете леса. Вы несете сторожевую службу.
– В основном это делает Том, – сказал Мартин Лонг-стрит. – Скретч берет на себя территорию вверх по реке, где начинается Козий ручей. Том же наблюдает за Козьим ручьем на остальном участке вниз по течению, на протяжении почти двадцати миль к югу отсюда и за внешней границей завода.
Я посмотрела на Тома.
– Это была земля моего отца, – объяснил он. – Она была бы моей. И моя мать… продала ее. Я чувствую, что именно мне нужно наблюдать за ее сохранностью.
В его голосе не было горечи, наоборот, слышалась – и это было неприятно – какая-то вялость.
– Значит, вот чем ты занимаешься, когда уходишь в леса, – решила я.
– Отчасти, – подтвердил он. – Иногда я ухожу, чтобы произвести очищение. Или ищу то, о чем нужно позаботиться: больных или раненых животных, погибших рыб и тому подобное. Я просто обследую свою собственную землю вниз и вверх по реке и ручью. Скретч заботится о плантации „Королевский дуб". Я не хожу на ту территорию. И я не хожу на земли завода.
– Иногда мне кажется, что ты схвачен здесь между Сциллой и Харибдой, – заметил Мартин. – Ты не бываешь на плантации и не наведываешься на территорию „Биг Сильвер". Ты втиснут между ними, как кусок ветчины в сандвич.
– Диву даюсь, как они – заборы, значит – не доводят тебя до помешательства, – проговорил Скретч. – Тот, что вверху, где компания по заготовке леса находится, на участке „Королевского дуба"… о, как я взгляну на этот забор, меня чуть не выворачивает. Я писаю на него, как только удобный случай подвернется, но я не собираюсь к нему прикасаться.
– Мне эти заборы безразличны, – пожал плечами Том. – Я знаю каждый дюйм обоих участков. Не они удерживают меня от посещений.
– Но что-то удерживает? – поинтересовался Мартин.
– Да, но не заборы. А вонь. Один участок воняет целлюлозным заводом, а другой – смертью. Ну, народ, пошли. Обед подан, это довольно приятное небольшое угощение, не подумайте, что я хвастаюсь. Я трудился, как раб, в жаркой кухне несколько часов, пока готовил его.
После ухода Мартина, Риза и Скретча мы сидели у камина, пили бренди и молча смотрели друг на друга. Том не прикасался ко мне, а я не подвигалась к нему.
В его глазах отражалась напряженная работа мысли; не знаю, видел ли он что-то в моих глазах.
В конце концов Том обратился ко мне:
– Тебе будет трудно после того, что ты узнала?
– Честно говоря, не знаю. Если бы ты спросил меня об этом до того, как все произошло, я бы ответила, что сейчас звонила бы в полицию или хорошему психиатру. Но теперь я сама как бы являюсь частью того, что случилось, и я не чувствую себя помешанной. Просто… потрясенной.
– Да, конечно, довольно солидная штука, чтобы ее как следует понять. Мы сами пришли к ней постепенно, а ты получила сразу всю информацию. Мы знаем, что это очень тяжело. Когда ты вернешься в Пэмбертон, ты, может быть, присоединишься к лагерю, который считает нас сдвинутыми, но здесь, вне города, наше поведение не кажется настолько уж странным. Мы думаем, если ты сочтешь такой образ действий возможным, то… примешь и поймешь нас. Мы не просим тебя верить, пока ты сама не придешь к вере. И мы знаем, что этого может никогда не произойти.
– Я думаю, что никогда бы не поняла и не приняла вас, если бы вы не были так чертовски правдоподобны, – ответила я. – Но вы… необычны… в некоторых отношениях. Вы – люди, с которыми я бы хотела быть знакома в любом месте и в любое время. Образованные люди. Уверена, что из вас только Скретч не имеет степени доктора философии.
– Скретч – лучший из нас, – заявил Том. – Он знает интуитивно больше, чем мы когда-либо узнаем. В другие времена он был бы королем. В этом нет никакого сомнения.
– Однако ты будешь следующим шаманом, – сказала я. Это слово смущало меня, но я не могла придумать ничего более подходящего.
– Только из-за отсутствия альтернативы. Выбор не очень велик. Прирожденные шаманы, как Скретч, появляются где-то раз в столетие. Я думаю, Хилари могла быть им.
– Том, уясни себе раз и навсегда, – отрезала я, наклонившись к нему. – Хилари не впутывай. Я не позволю, чтобы хоть одно слово было передано ей из того, что мы проделали сегодня. Если я обнаружу, что это было сделано, мы покинем вас в ту же минуту. Я – одно дело, она – совершенно другое. Дай мне обещание.
– Даю, оно твое, – сдержанно произнес Том. – В любом случае я никогда бы не посвятил ее в это без твоего разрешения. Но мне кажется, скоро ты обнаружишь, что нет необходимости говорить ей о наших делах. Она и так узнает, и ты не сможешь удержать ее от этого.
– Когда я увижу, что подобное происходит, я увезу ее, и мы никогда не вернемся, – натянуто заявила я.
– Ах, Диана, ты сама создаешь трудности, – устало протянул Том.
Некоторое время мы молчали, затем я проговорила, желая помириться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169