Я плача выкарабкалась, отряхнула ил с рун и снова упала, и вновь поднялась. Подобрав винтовку, я стала пробиваться дальше, слепая и спотыкающаяся; пот бежал со лба и заливал глаза, а слезы душили, забивая нос. Ствол винтовки бил по ноге. Утренний хор птиц разрастался, резко и тревожно звучал, я слышала всплески убегающих в темную воду амфибий, а на другой стороне ручья – треск продирающихся сквозь подлесок оленей, которых обратили в бегство моя неуклюжесть и запах моего ужаса. Давясь и задыхаясь, я добралась до упавшего тупело, опустилась на него, закрыла лицо руками и расплакалась, ибо знала, что в том состоянии, в каком я была, не смогу подняться даже на милю вверх по ручью, не говоря уже о том, чтобы пройти весь путь до Королевского дуба и не опоздать. Ни до, ни после этой минуты у меня не возникало такого острого чувства отчужденности, непохожести на окружающий мир; я наверняка восстановила против себя леса так же, как если бы подожгла их.
И вдруг я услышала голос Скретча. Я никогда не буду сомневаться в том, что это было так: не какой-то бестелесный голос из эфира или моего подсознания, а настоящий, живой, ясный, особенный голос, наполненный весом и смыслом. Голос Скретча и никого другого.
– Это касается и тебя, Энди, – говорил он. – Пока у тебя есть леса, у тебя есть я. Я – в них все время.
И еще:
– Загляни в себя, Энди. Ты найдешь там то, в чем нуждаешься. Леса внутри тебя. Загляни внутрь.
Великое спокойствие возникло в моей тяжело вздымающейся груди. Я подняла мокрое горячее лицо и посмотрела вокруг. Я знала, что ничего не увижу, – это были последние слова, что Скретч сказал мне в гостиной моего дома, и я принесла их с собой в леса. Но они были уже здесь, живые слова ждали меня в приречных болотах Биг Сильвер. Легкость и раскованность побежали по моим рунам и ногам, а сердце прекратило свою суровую борьбу. Я глубоко вдохнула влажное душистое утро и поднялась на ноги. Маленькая винтовка теперь точно улеглась в изгибе руки, мышцы стали гибкими, теплыми и сильными.
– Я люблю тебя, Скретч, – крикнула я в светлеющую тишину и продолжила путь вверх по ручью. Я обнаружила, что мне не нужно заранее намечать, нуда идти; мои ступни, ноги, мышцы, глаза, уши, нос – все мои чувства, но не мозг – обладали вновь обретенной мудростью, лежащей за пределами разума. Как Том учил Тима Форда, как Скретч только что наставил меня, я отпустила себя в леса, в естественность, в дикую природу. Я стала, как никогда до этого и никогда впредь, даже в прошлую ночь, стала лесным созданием, уверенным и бесшумным. Когда я достигла изгиба Козьего ручья, где небольшая полянка на левом берегу прерывала черную стену деревьев, серые краски рассвета превратились в линялый бело-голубой цвет утра самых жарких дней лета, а у меня даже не было затруднено дыхание. Я выпрямилась – последние мили я бежала согнувшись, и только теперь мои мышцы начало сводить, – потянулась и посмотрела налево. Если я правильно помнила, то где-то на расстоянии мили я должна была видеть очертания огромной, беспорядочной нагроможденной крыши дома „Королевский дуб", возвышающейся над окружающими деревьями. Само же дерево находилось в неполной миле вверх по течению.
Крышу я увидела, и даже более того. Я увидела огромный столб дыма, поднимавшийся вверх в усиливающуюся синеву утра.
– Скретч, – мягко и безумно проговорила я. – Смотри. Том поджег дом в „Королевском дубе".
Я пробежала последнюю милю, но теперь не помню об этом ничего.
Я вышла на берег Козьего ручья как раз напротив маленького острова, на котором рос Королевский дуб. Тряся головой, я выбила пот из глаз, пальцы сжали ложе „рюгера", сердце сотрясало тело, как при малярии. Я старалась разглядеть что-нибудь во мраке под огромными, стелющимися по земле ветвями, опутанными шарфами мха. Я заметила какой-то белый блеск, но сначала подумала, что это пробивающийся луч солнечного света, и только потом увидела, как тени переместились и белизна превратилась в фигуру человека. Прищурившись, я разглядела, что это был не Чип, а его отец, и что он стоял прямо и неподвижно с пустыми рунами и, к удивлению, на нем не было ничего, кроме растрепанного венка из листьев дуба. Ялик был вытащен на желто-коричневую песчаную отмель маленького острова, куда Том вытаскивал его в ночь, когда мы приезжали к Королевскому дубу, но больше никаких признаков человеческой деятельности в этом первозданном зеленом утре не было. Я не могла оторвать взгляда от Клэя Дэбни, от его крепкой, худощавой, угловатой обнаженности, от неподвижных руин его лица.
А затем над ним послышался звук – приглушенное, сдавленное рыдание, подобное рыданию полунемого от ужаса ребенка или животного, и я перевела взгляд под полог дуба. Чип Дэбни сидел на площадке, где почти год назад сидела я, он сжался в тугой комок и закрыл лицо руками. Я обнаружила, что могу видеть его, хотя и неясно, сквозь сетку листьев, не полностью скрывающих его. Я обнаружила также, что меня не удивляет, что Чип сидит там. Я вновь посмотрела на неподвижную фигуру его отца.
Клэй не мог не слышать меня, но он не обернулся в мою сторону, а пристально смотрел прямо через ручей, не двигая ни мускулом, ни веком. Там, на другой стороне ручья, стоял Том, неподвижно согнувшись в позе охотника, стоял примерно в двадцати ярдах от меня вверх по течению. В одной руке он спокойно держал лук. Как и на его дяде, на Томе ничего не было, лишь за спиной колчан со стрелами и венок из листьев дуба на голове. Я увидела, что его лицо и грудь покрыты полосами, и как сумасшедшая стала перебирать, что еще живое оставалось на Козьем ручье для жертвоприношения. Эрл, разумеется, слишком жирен и здоров. Все еще всматриваясь в Тома, я подняла руку ко рту, чтобы сдержать пузырившийся там смех. Я не могла представить себе, что и Том не услышал моего приближения, но я почему-то знала, что он не собирается смотреть на меня. Мгновение остановилось и растянулось до бесконечности, как сеть паука, подхваченная ветром.
Том поднял голову и посмотрел вверх, на площадку на дереве, на сжавшуюся фигурку Чипа. Я так ясно увидела отвращение, появившееся на его лице, как будто он стоял рядом со мной, но вскоре омерзение сменила мирная, отвлеченная, чрезвычайно сконцентрированная глубина. Том вновь посмотрел на человека, стоящего под дубом, выпрямился, медленно вложил стрелу в лук и так же медленно оттянул тетиву. Он удерживал натяжение в течение ледяного, звенящего, бесконечного момента. Стрела была нацелена в сердце дяди.
Дыхание, остановившееся у меня в груди, именно в этот момент вырвалось, и я завизжала. Казалось, что звук с треском рвется и без конца отскакивает в лесу, пойманный навсегда в ловушку тишины. Птицы взлетели с деревьев, хрипло крича;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
И вдруг я услышала голос Скретча. Я никогда не буду сомневаться в том, что это было так: не какой-то бестелесный голос из эфира или моего подсознания, а настоящий, живой, ясный, особенный голос, наполненный весом и смыслом. Голос Скретча и никого другого.
– Это касается и тебя, Энди, – говорил он. – Пока у тебя есть леса, у тебя есть я. Я – в них все время.
И еще:
– Загляни в себя, Энди. Ты найдешь там то, в чем нуждаешься. Леса внутри тебя. Загляни внутрь.
Великое спокойствие возникло в моей тяжело вздымающейся груди. Я подняла мокрое горячее лицо и посмотрела вокруг. Я знала, что ничего не увижу, – это были последние слова, что Скретч сказал мне в гостиной моего дома, и я принесла их с собой в леса. Но они были уже здесь, живые слова ждали меня в приречных болотах Биг Сильвер. Легкость и раскованность побежали по моим рунам и ногам, а сердце прекратило свою суровую борьбу. Я глубоко вдохнула влажное душистое утро и поднялась на ноги. Маленькая винтовка теперь точно улеглась в изгибе руки, мышцы стали гибкими, теплыми и сильными.
– Я люблю тебя, Скретч, – крикнула я в светлеющую тишину и продолжила путь вверх по ручью. Я обнаружила, что мне не нужно заранее намечать, нуда идти; мои ступни, ноги, мышцы, глаза, уши, нос – все мои чувства, но не мозг – обладали вновь обретенной мудростью, лежащей за пределами разума. Как Том учил Тима Форда, как Скретч только что наставил меня, я отпустила себя в леса, в естественность, в дикую природу. Я стала, как никогда до этого и никогда впредь, даже в прошлую ночь, стала лесным созданием, уверенным и бесшумным. Когда я достигла изгиба Козьего ручья, где небольшая полянка на левом берегу прерывала черную стену деревьев, серые краски рассвета превратились в линялый бело-голубой цвет утра самых жарких дней лета, а у меня даже не было затруднено дыхание. Я выпрямилась – последние мили я бежала согнувшись, и только теперь мои мышцы начало сводить, – потянулась и посмотрела налево. Если я правильно помнила, то где-то на расстоянии мили я должна была видеть очертания огромной, беспорядочной нагроможденной крыши дома „Королевский дуб", возвышающейся над окружающими деревьями. Само же дерево находилось в неполной миле вверх по течению.
Крышу я увидела, и даже более того. Я увидела огромный столб дыма, поднимавшийся вверх в усиливающуюся синеву утра.
– Скретч, – мягко и безумно проговорила я. – Смотри. Том поджег дом в „Королевском дубе".
Я пробежала последнюю милю, но теперь не помню об этом ничего.
Я вышла на берег Козьего ручья как раз напротив маленького острова, на котором рос Королевский дуб. Тряся головой, я выбила пот из глаз, пальцы сжали ложе „рюгера", сердце сотрясало тело, как при малярии. Я старалась разглядеть что-нибудь во мраке под огромными, стелющимися по земле ветвями, опутанными шарфами мха. Я заметила какой-то белый блеск, но сначала подумала, что это пробивающийся луч солнечного света, и только потом увидела, как тени переместились и белизна превратилась в фигуру человека. Прищурившись, я разглядела, что это был не Чип, а его отец, и что он стоял прямо и неподвижно с пустыми рунами и, к удивлению, на нем не было ничего, кроме растрепанного венка из листьев дуба. Ялик был вытащен на желто-коричневую песчаную отмель маленького острова, куда Том вытаскивал его в ночь, когда мы приезжали к Королевскому дубу, но больше никаких признаков человеческой деятельности в этом первозданном зеленом утре не было. Я не могла оторвать взгляда от Клэя Дэбни, от его крепкой, худощавой, угловатой обнаженности, от неподвижных руин его лица.
А затем над ним послышался звук – приглушенное, сдавленное рыдание, подобное рыданию полунемого от ужаса ребенка или животного, и я перевела взгляд под полог дуба. Чип Дэбни сидел на площадке, где почти год назад сидела я, он сжался в тугой комок и закрыл лицо руками. Я обнаружила, что могу видеть его, хотя и неясно, сквозь сетку листьев, не полностью скрывающих его. Я обнаружила также, что меня не удивляет, что Чип сидит там. Я вновь посмотрела на неподвижную фигуру его отца.
Клэй не мог не слышать меня, но он не обернулся в мою сторону, а пристально смотрел прямо через ручей, не двигая ни мускулом, ни веком. Там, на другой стороне ручья, стоял Том, неподвижно согнувшись в позе охотника, стоял примерно в двадцати ярдах от меня вверх по течению. В одной руке он спокойно держал лук. Как и на его дяде, на Томе ничего не было, лишь за спиной колчан со стрелами и венок из листьев дуба на голове. Я увидела, что его лицо и грудь покрыты полосами, и как сумасшедшая стала перебирать, что еще живое оставалось на Козьем ручье для жертвоприношения. Эрл, разумеется, слишком жирен и здоров. Все еще всматриваясь в Тома, я подняла руку ко рту, чтобы сдержать пузырившийся там смех. Я не могла представить себе, что и Том не услышал моего приближения, но я почему-то знала, что он не собирается смотреть на меня. Мгновение остановилось и растянулось до бесконечности, как сеть паука, подхваченная ветром.
Том поднял голову и посмотрел вверх, на площадку на дереве, на сжавшуюся фигурку Чипа. Я так ясно увидела отвращение, появившееся на его лице, как будто он стоял рядом со мной, но вскоре омерзение сменила мирная, отвлеченная, чрезвычайно сконцентрированная глубина. Том вновь посмотрел на человека, стоящего под дубом, выпрямился, медленно вложил стрелу в лук и так же медленно оттянул тетиву. Он удерживал натяжение в течение ледяного, звенящего, бесконечного момента. Стрела была нацелена в сердце дяди.
Дыхание, остановившееся у меня в груди, именно в этот момент вырвалось, и я завизжала. Казалось, что звук с треском рвется и без конца отскакивает в лесу, пойманный навсегда в ловушку тишины. Птицы взлетели с деревьев, хрипло крича;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169