Я знала, что это произойдет очень скоро, но я также знала, что успею довезти нас домой.
Я свернула с Пальметто-стрит на дорогу, ведущую к „Королевскому дубу" и Козьему ручью, вместо того чтобы повернуть к своему дому на Вимси-роуд. Том слегка приподнял смертельно усталую голову со спинки сиденья и посмотрел на меня.
– Разве ты не хочешь ехать домой? В голосе его не было силы.
– Я еду домой, – ответила я, не глядя на него. Том поднял руку и прикоснулся к моей, лежащей на руле, а потом уронил свою руку на сиденье.
– Не думаю, что это теперь может быть тебе домом, – прошептал он.
– Однако это так, – ответила я, зная только, что дом это или не дом, но я должна сейчас ехать туда.
Мы ехали в молчании. Гудящая нереальность плотнее обхватила меня, и к тому времени, когда мы подъехали к дому на Козьем ручье, я была в таком бредовом состоянии, будто совершенно опьянела. За пределами этого колпака головокружения толкались и гримасничали, как хищные рыбы у стенки аквариума, страшное утомление и чудовищность. Но когда я помогла Тому выйти из машины и подняться на широкую террасу, мои руки были уверенными, а ноги не дрожали. Огромная смешная резная кровать была выдвинута на ту часть террасы, которая нависала над залитым луной ручьем, и была обвешана москитной сеткой. Я раздвинула полог и помогла Тому опуститься на матрас, сбросила с себя грязную, пропитанную потом одежду, забралась на кровать, с трудом стянула с Тома брюки и рубашку, выбросила их на пол террасы и обняла моего смуглого мужчину.
Он повернул лицо к моей груди и лежал неподвижно. Я прижимала его, чувствуя вес и очертания его головы на моем теле, мягкую печать его губ на моем соске, милую позу, когда его подбородок устраивался в ямке между моей грудью и ребрами. Точно так же я, засыпая, обнимала его сотни раз. Сейчас это вызывало такое ощущение, словно какая-то ампутированная часть моего тела чудесным образом вновь приросла и меня сделали полноценной. Бредовый покой рассеялся, и меня подхватил наплыв нежности, такой простой и мощный, что буквально потряс все мое существо, а затем вновь всплыло спокойствие, и я неподвижно лежала, наблюдая, как луна опускается к вершинам тихих деревьев за Козьим ручьем. За „Лунной рекой" моей дочери.
Том тоже лежал тихо, так тихо, что я подумала, будто он заснул, но вдруг он повернул голову и проговорил таким тихим голосом, что мне пришлось напрячь слух, чтобы расслышать:
– Все ушло, Энди.
– Нет, не ушло, – возразила я, крепко обнимая Тома. – Сегодня ты остановил гибель, и теперь все начнет исцеляться. Клэй вычистит этот ужас, ты знаешь, он это сделает. Теперь завод должен быть закрыт. Найдут причину, чтобы его остановить, и тогда ручей начнет очищаться, вернется лес, и животные вернутся. Все исцелится, Том. Ты сделал это. Ты сделал это для Скретча, Хилари и… нас.
– Я не исцелил ничего, – вздохнул он. – Я даже не знал, все эти годы не знал, что зло было именно там. И узнал только от Скретча. Это он знал. Он нашел зло. Именно он… До нынешнего дня все, что я думал, присуще мне, все, что я думал, мы можем сделать – мы четверо, мой отец и его, его… – сводилось просто к тому, что сумасшедшие люди бормотали сумасшедшие слова. Танцуя и распевая в лесу, как дикари. Убивая хороших животных, которым следовало бы жить. Клэй был прав. Нет никакой силы леса. Нет никаких „ты". Это просто земля. Просто деревья. А олени – просто олени.
– Ш-ш. Тихо. Ты до смерти устал, наполовину болен и наполовину истощен. И горюешь о Скретче. И говоришь бессмыслицу. Ты поймешь это, когда почувствуешь себя лучше. Сила есть. Я видела, как ты призывал ее. Я видела, как ты применял ее. Если это другая сила, не та, что ты думал, – какая разница? Красота обладает силой. Мир, тишина и естественность тоже имеют ее. Любовь имеет огромную силу. Разве этого мало? Ты все еще обладаешь всем этим. У тебя есть Хилари и я…
– У меня нет тебя, – глухо ответил Том. – Не по-настоящему, не до конца. Ты хотела участвовать во всем, ты прилагала усилия, но по-настоящему ты никогда не могла стать частью нас. Ты всегда боялась. И оказалась в этом права. А Хилари ушла…
– Нет, не ушла. Она никогда не уходила. Она всегда верила. И теперь верит. Она писала о тебе, Том, и назвала это „Истинная история Тома Дэбни". В течение недель она работала над своими записями. А когда она мне позвонила прошлым вечером и просила передать тебе „Хей", она сказала еще кое-что. Она просила передать, чтобы ты ее ждал.
Я почувствовала, как он слегка улыбнулся.
– „Истинная история Тома Дэбни", – тихо проговорил он. И улыбка пропала. – Я хотел сказать, что я ушел. Что-то – энергия, радость, что-то еще, что было у меня всегда… Я чувствую, что это ушло. Теперь я действительно боюсь, Энди. Раньше я никогда не боялся или опасался немногого, но теперь я не могу придумать, чего бы мне было не страшно. Все, что делало меня энергичным, все, что было моими моторами, – теперь я этого боюсь. Мне бы нужно было бы заняться любовью с тобой. Я хочу заниматься этим всю оставшуюся жизнь, но теперь я боюсь это делать. Я почти боюсь позволять моему телу прикасаться к тебе. Я не знаю, что та вода причинила ему. И не знаю, что это сделает с тобой. Я был в той воде всю свою жизнь… Ты знаешь, Энди, я любил свой член, гордился им, благодарил Бога за него. Я говорю это искренне. Он приносил мне радость и чувство исключительности, и с его помощью я мог одаривать этими чувствами других. Теперь… он был в той воде смерти, и я не могу войти в тебя. Я боюсь той воды. Я жил в ней, на ней и для нее всю жизнь, а теперь я, как тонущий котенок, боюсь, что меня коснется хоть одна капля. Я боюсь.
Я подумала, что никогда не знала смысла слова „опустошение", пока не услышала этот голос и эти слова.
– Я не боюсь, – яростно воскликнула я, соскальзывая к Тому так, что мое тело слилось с его – впадина с впадиной, округлость с округлостью. Он был очень, очень холодным. – Я не боюсь воды. Я не боюсь тебя. Я не боюсь ничего в твоем теле. И никогда не буду бояться. Люби меня, Том. Пожалуйста, сейчас, прямо сейчас… возьми меня.
Том резко отстранился от меня.
– Нет, – проговорил он подавленным голосом. – Я не могу.
Думаю, после этого он заснул. Я почувствовала, как напряжение внезапно ушло из его тела и оно обмякло, опустилось в огромную кровать. Я лежала неподвижно, так, чтобы не разбудить его, но не спала. Я лежала, всматриваясь в убаюкивающий лунный свет, затуманенный тонкой тканью москитной сетки, в тускнеющий блеск расплавленного серебра на глади Козьего ручья, и беззвучно плакала в темноте о человеке, лежащем рядом со мной, раздавленном дядей, которого он любил, и братом, которого не любил, о том человеке, который больше не был королем священной рощи и создателем мечты, а оставался лишь усталым, изголодавшимся мужчиной с разбитым сердцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Я свернула с Пальметто-стрит на дорогу, ведущую к „Королевскому дубу" и Козьему ручью, вместо того чтобы повернуть к своему дому на Вимси-роуд. Том слегка приподнял смертельно усталую голову со спинки сиденья и посмотрел на меня.
– Разве ты не хочешь ехать домой? В голосе его не было силы.
– Я еду домой, – ответила я, не глядя на него. Том поднял руку и прикоснулся к моей, лежащей на руле, а потом уронил свою руку на сиденье.
– Не думаю, что это теперь может быть тебе домом, – прошептал он.
– Однако это так, – ответила я, зная только, что дом это или не дом, но я должна сейчас ехать туда.
Мы ехали в молчании. Гудящая нереальность плотнее обхватила меня, и к тому времени, когда мы подъехали к дому на Козьем ручье, я была в таком бредовом состоянии, будто совершенно опьянела. За пределами этого колпака головокружения толкались и гримасничали, как хищные рыбы у стенки аквариума, страшное утомление и чудовищность. Но когда я помогла Тому выйти из машины и подняться на широкую террасу, мои руки были уверенными, а ноги не дрожали. Огромная смешная резная кровать была выдвинута на ту часть террасы, которая нависала над залитым луной ручьем, и была обвешана москитной сеткой. Я раздвинула полог и помогла Тому опуститься на матрас, сбросила с себя грязную, пропитанную потом одежду, забралась на кровать, с трудом стянула с Тома брюки и рубашку, выбросила их на пол террасы и обняла моего смуглого мужчину.
Он повернул лицо к моей груди и лежал неподвижно. Я прижимала его, чувствуя вес и очертания его головы на моем теле, мягкую печать его губ на моем соске, милую позу, когда его подбородок устраивался в ямке между моей грудью и ребрами. Точно так же я, засыпая, обнимала его сотни раз. Сейчас это вызывало такое ощущение, словно какая-то ампутированная часть моего тела чудесным образом вновь приросла и меня сделали полноценной. Бредовый покой рассеялся, и меня подхватил наплыв нежности, такой простой и мощный, что буквально потряс все мое существо, а затем вновь всплыло спокойствие, и я неподвижно лежала, наблюдая, как луна опускается к вершинам тихих деревьев за Козьим ручьем. За „Лунной рекой" моей дочери.
Том тоже лежал тихо, так тихо, что я подумала, будто он заснул, но вдруг он повернул голову и проговорил таким тихим голосом, что мне пришлось напрячь слух, чтобы расслышать:
– Все ушло, Энди.
– Нет, не ушло, – возразила я, крепко обнимая Тома. – Сегодня ты остановил гибель, и теперь все начнет исцеляться. Клэй вычистит этот ужас, ты знаешь, он это сделает. Теперь завод должен быть закрыт. Найдут причину, чтобы его остановить, и тогда ручей начнет очищаться, вернется лес, и животные вернутся. Все исцелится, Том. Ты сделал это. Ты сделал это для Скретча, Хилари и… нас.
– Я не исцелил ничего, – вздохнул он. – Я даже не знал, все эти годы не знал, что зло было именно там. И узнал только от Скретча. Это он знал. Он нашел зло. Именно он… До нынешнего дня все, что я думал, присуще мне, все, что я думал, мы можем сделать – мы четверо, мой отец и его, его… – сводилось просто к тому, что сумасшедшие люди бормотали сумасшедшие слова. Танцуя и распевая в лесу, как дикари. Убивая хороших животных, которым следовало бы жить. Клэй был прав. Нет никакой силы леса. Нет никаких „ты". Это просто земля. Просто деревья. А олени – просто олени.
– Ш-ш. Тихо. Ты до смерти устал, наполовину болен и наполовину истощен. И горюешь о Скретче. И говоришь бессмыслицу. Ты поймешь это, когда почувствуешь себя лучше. Сила есть. Я видела, как ты призывал ее. Я видела, как ты применял ее. Если это другая сила, не та, что ты думал, – какая разница? Красота обладает силой. Мир, тишина и естественность тоже имеют ее. Любовь имеет огромную силу. Разве этого мало? Ты все еще обладаешь всем этим. У тебя есть Хилари и я…
– У меня нет тебя, – глухо ответил Том. – Не по-настоящему, не до конца. Ты хотела участвовать во всем, ты прилагала усилия, но по-настоящему ты никогда не могла стать частью нас. Ты всегда боялась. И оказалась в этом права. А Хилари ушла…
– Нет, не ушла. Она никогда не уходила. Она всегда верила. И теперь верит. Она писала о тебе, Том, и назвала это „Истинная история Тома Дэбни". В течение недель она работала над своими записями. А когда она мне позвонила прошлым вечером и просила передать тебе „Хей", она сказала еще кое-что. Она просила передать, чтобы ты ее ждал.
Я почувствовала, как он слегка улыбнулся.
– „Истинная история Тома Дэбни", – тихо проговорил он. И улыбка пропала. – Я хотел сказать, что я ушел. Что-то – энергия, радость, что-то еще, что было у меня всегда… Я чувствую, что это ушло. Теперь я действительно боюсь, Энди. Раньше я никогда не боялся или опасался немногого, но теперь я не могу придумать, чего бы мне было не страшно. Все, что делало меня энергичным, все, что было моими моторами, – теперь я этого боюсь. Мне бы нужно было бы заняться любовью с тобой. Я хочу заниматься этим всю оставшуюся жизнь, но теперь я боюсь это делать. Я почти боюсь позволять моему телу прикасаться к тебе. Я не знаю, что та вода причинила ему. И не знаю, что это сделает с тобой. Я был в той воде всю свою жизнь… Ты знаешь, Энди, я любил свой член, гордился им, благодарил Бога за него. Я говорю это искренне. Он приносил мне радость и чувство исключительности, и с его помощью я мог одаривать этими чувствами других. Теперь… он был в той воде смерти, и я не могу войти в тебя. Я боюсь той воды. Я жил в ней, на ней и для нее всю жизнь, а теперь я, как тонущий котенок, боюсь, что меня коснется хоть одна капля. Я боюсь.
Я подумала, что никогда не знала смысла слова „опустошение", пока не услышала этот голос и эти слова.
– Я не боюсь, – яростно воскликнула я, соскальзывая к Тому так, что мое тело слилось с его – впадина с впадиной, округлость с округлостью. Он был очень, очень холодным. – Я не боюсь воды. Я не боюсь тебя. Я не боюсь ничего в твоем теле. И никогда не буду бояться. Люби меня, Том. Пожалуйста, сейчас, прямо сейчас… возьми меня.
Том резко отстранился от меня.
– Нет, – проговорил он подавленным голосом. – Я не могу.
Думаю, после этого он заснул. Я почувствовала, как напряжение внезапно ушло из его тела и оно обмякло, опустилось в огромную кровать. Я лежала неподвижно, так, чтобы не разбудить его, но не спала. Я лежала, всматриваясь в убаюкивающий лунный свет, затуманенный тонкой тканью москитной сетки, в тускнеющий блеск расплавленного серебра на глади Козьего ручья, и беззвучно плакала в темноте о человеке, лежащем рядом со мной, раздавленном дядей, которого он любил, и братом, которого не любил, о том человеке, который больше не был королем священной рощи и создателем мечты, а оставался лишь усталым, изголодавшимся мужчиной с разбитым сердцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169