– Сапоги тоже.
За несколько дней Хилари вновь превратилась в существо, преданное лошадям, костюмам и конюшням, трекам и барьерам. С темными волосами, зачесанными назад и аккуратно уложенными, более высокая и стройная, чем раньше, она выглядела так, будто кровь многих поколений Старого Пэмбертона текла в ее жилах. Девочка снова погрузилась в тренировки на Питтипэт, словно и не прерывала их никогда, а через неделю Пэт Дэбни посадила ее на нового жеребца – красивого элегантного гнедого с дикими глазами, такого же утонченного и прекрасного, как маленькая наездница. Его звали Дьяболо, и большую часть первого дня он провел, методично пытаясь сбросить с себя девочку. Во второй день он следовал за ней так, словно она вскормила его из бутылочки с самого рождения.
Все подробности я узнавала не от Хилари, а от Тиш, которая забирала мою дочь после школы и отвозила на занятия в конюшни. Подруга настояла на таком распорядке, и я была благодарна ей. Я признала мудрость возвращения в жизнь моей дочери Пэт Дэбни, как необходимого проводника девочки в пэмбертонское общество и средства самосовершенствования, но не могла принудить себя лично иметь дела с этой дамой.
– Хил за один сезон превратилась из маменькиной дочки в звезду, – заметила Тиш. – Пэт проводит очень много времени с ней на кругу. И, Энди, уверяю тебя, держит свое слово: я не слышала от нее ни одной фразы, обращенной к Хил, которая не относилась бы к делу. Пэт не раскаивается – этого никогда не случится. Но она поддерживает отношения „студент – преподаватель". Интересно, что все-таки сказал ей Картер?
– Я знаю столько же, сколько и ты, – ответила я". – Если верить… Тому, Картер нажал на Пэт, используя свое положение старого пэмбертонца. Это уже по твоей части.
– Что бы там ни было, это оказывает действие, – решила Тиш. – Как относится Хил ко всему происходящему?
– Кто знает? Совершенно неожиданно у меня на руках оказалась таинственная женщина. „Как идут дела, Хил?" – „Прекрасно, мама!" – „Ты довольна занятиями?" – „Ага, мне нравится". – „Как ты думаешь, будешь ли продолжать их на летних каникулах?" – „Наверно, да". – „Ты что-нибудь хотела бы обсудить со мной?" – „Нет, мам, у меня все хорошо". И это не от плохого настроения или ужасной депрессии, какая бывала у нее раньше. Это совершенно другое. Кажется, она абсолютно довольна, что снова занимается верховой ездой, считает, что просто прекрасно вновь брать урони у Пэт, но это выглядит так… будто сама она находится где-то в другом месте. Нет, все это больше похоже на то, что она выжидает время. Занимается тем, что ей действительно нравится, пока ожидает совсем другого. Очень… взрослое отношение к делу. Так поступил бы зрелый человек. Не знаю, как быть. Меня это почти пугает.
– Ты думаешь, она ждет, что Том и ты вновь сойдетесь?
– Не знаю. Насколько мне известно, она даже не имеет понятия, что у нас произошел разрыв. Она знает, что Том ушел в леса, но он действительно так и сделал… Она ни слова не говорила о своей козочке или о его еноте. Но, с другой стороны, Хил не выглядит опечаленной.
– Мне кажется, она все знает, может быть, даже уверена. Хил неглупа. Между тем, ею стоит только восхищаться. Может быть, на самом деле она просто взрослеет. Знаешь ли, подобное случается с детьми. Несколько месяцев назад она бы хныкала и цеплялась за тебя, как маленькая обезьянка.
Я знала, что это правда, и могла лишь радоваться, глядя на странную, уравновешенную, ожидающую дочку.
– Чем хочешь заняться в наши дни рождения? Хочешь поехать на пляж? – спросила я девочку однажды в начале июня, когда начались летние каникулы.
Я записала Хилари на летний семестр в „Пэмбертон Дэй", но занятия начнутся не раньше середины месяца. А пока на ближайшие дни приходились наши с дочкой дни рождения. Раньше мы всегда намечали что-нибудь специальное, предназначенное для нас обеих. В этом году, ее первом году вне Атланты, когда в жизни девочки не было ни Картера, ни Тома, я думала, что могла бы свозить ее на побережье залива во Флориде, где Тиш и Чарли имели пляжный коттедж. Нам не помешали бы солнце, море и болеутоляющее средство нового, безучастного к нашей жизни места.
– Нет, мам, не думаю, – просто ответила Хилари. – Если ты не возражаешь, я бы предпочла остаться дома. Может быть, ты бы приготовила на обед лазанью и клубничный слоеный торт, мы бы взяли интересные видеокассеты.
Я пристально взглянула на нее, пытаясь отыскать признаки меланхолии или болезни. Но ничего подобного не было. Ее лица уже коснулся свежий загар, а глаза смотрели ясно и спокойно. Девочка выглядела совершенно здоровой. Просто, Хилари больше не сверкала. Я вздохнула.
– Не очень-то похоже на день рождения, но, если ты хочешь, мы так и поступим.
– Очень даже похоже, – возразила Хил. – Может быть, что-нибудь произойдет.
Я поняла, что девочка имеет в виду возвращение Тома, и мое сердце сжалось от боли и жалости к ней. Значит, она ждала его. Я просто не могла позволить ей сидеть в терпеливом ожидании человека, который не собирается возвращаться…
– Дорогая моя, если ты имеешь в виду Тома, то нам следует поговорить об этом, – заметила я.
– Я не имею в виду Тома, – ответила Хил. – И не хочу говорить об этом в данный момент.
Я оставила Хилари в покое, наблюдала за моей ожидающей дочерью и погружалась в работу в колледже так глубоко, как только могла, что, разумеется, не доставляло мне ни малейшего удовольствия, а вот работа в новом женском приюте Филиппы Доббс, к моему великому удивлению, мне очень понравилась.
Положение женщин, которые приходили в приют и оставались там, чтобы получить совет, и трогало, и раздражало меня. Как они могли позволить обращаться с собой так ужасно и унизительно?! Но затем я вспомнила, что совсем недавно сама была в подобном положении, и почувствовала стыд и раскаяние за недавнюю вспышку гнева. Сейчас я уже с трудом вспоминала ту Энди, которая позволяла Крису Колхауну гадко обращаться с ней. Конечно, я знала, что это было, но казалось, что все случилось не со мной, а с кем-то другим. До некоторой степени так оно и было. Так много событий произошло с тех пор… Я начала, пусть даже неуклюже, строить новую жизнь. У меня было два любовных увлечения…
Боль заливала меня, когда я достигала этих воспоминаний. Не думаю, что когда-нибудь смогу вспоминать о Томе без этого болезненного, вызывающего головокружение погружения в страдание. Иногда оно просто пригибало меня к земле.
Но вскоре я вновь погрузилась в обыденность пэмбертонской жизни и не могла, не хотела опять рисковать ею. Острый страх, рожденный в лесах в день убийства оленихи, несколько притупился под покровом безопасности, но боль не утихала. Отупение, работа и боль; боль и отупение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169